| КОНТЕКСТЫ | Выпуск 77 |
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Татяна Михайловская. В поэзии язык это мысль. Поэзия последних лет довольствуется языком среднего уровня. Мало кто проверяет свою строчку на слух, звуки в строке сбиваются, слипаются, иногда без воли автора возникает совершенно неприличное звучание, что дает комический эффект. А иногда авторы сознательно стараются оживить свой текст выпадом в сторону обсценной лексики. Им кажется, что это актуально. Прозаики и драматурги относятся к этому приему еще проще.
В основном лексика обновляется за счет англоязычных заимствований, большинство из которых потом отомрет, как и было прежде с голландскими и французскими.
Язык система очень независимая. Даже если мне не нравится какое-либо изменение в синтаксисе, например, употребление конструкции c предлогом вместо беспредложной, – я ничего не могу с этим сделать. Но я должна это видеть. И предвидеть, как язык поведет себя дальше, ведь автор хочет, чтобы его читали не только сегодня, что, впрочем, утопия.
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
Т.М. Ведущий жанр сейчас, как и раньше, – рассказ. Чем он короче, тем он современней – соответствует динамике жизни. У этого жанра колоссальный потенциал, наверное, потому, что он разнообразен как никакой другой. Рассказ может быть с сюжетом, может – без сюжета, может быть ближе к анекдоту, может – к молитве. И все это рассказ.
Стандарт западного «любовного» романа это коммерческий вариант литературы, то есть вывернутый наизнанку. Читать его скучно. На русской почве его насаждают, но он не растет.
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
Т.М. Сколько у нас классиков? Человек 10–15? А остальные кто? Просто литераторы. Вот недавно перечитывала просто литератора Розанова. И еще просто писательницу Тэффи. А классиков Толстого и Достоевского не перечитывала уже лет пятнадцать. Из классиков недавно – в очередной раз – перечитала пушкинское «Путешествие в Арзрум».
Обэриуты – классики? Несколько лет не перечитывала. Девиз Хармса «Меня интересует жизнь только в своем нелепом проявлении» мне надоел – другого проявления жизни вокруг не наблюдаю.
Советские классики оставались у меня в забвении очень долго. Но вот потребовалось перечитать Паустовского – перечитала, восхитилась мастерством. Но возможно, если «советский», то априори не классик?
Считается ли Шаламов классиком? Или современником? Независимо ни от чего некоторые его рассказы перечитываю часто.
Вообще, где точка отсчета современности в литературе? Когда начинается этот период? Автор, который вчера напечатал свое произведение, – мой современник? А тот, который написал его пятьдесят, сорок, тридцать лет назад, – он уже не современник? Но еще и не классик?..
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
Т.М. Пользуюсь электронными словарями и энциклопедией. Смотрю Википедию, бывает полезна, хотя и много ошибок, полностью доверять помещенным в ней статьям нельзя.
В социальных сетях принципиально не регистрируюсь. Считаю это вредной тратой времени.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
Т.М. Общаюсь с коллегами лично, в переписке, на конференциях, на фестивалях и выступлениях – если там бываю. Но литературная среда сузилась. Произошло размежевание бывшей советской, которая сейчас называет себя демократической, и независимой литературной средой. Они, как правило, не пересекаются. Особенно это заметно в критике, вернее, в том огрызке, который от критики остался.
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
Т.М. Была когда-то такая прибаутка, мол, писатель пописывает, а читатель почитывает. Сегодня другой расклад: писатель все еще пописывает, а читатель уже не почитывает. Книга, связующее звено между писателем и читателем, умерла. Можно сколько угодно тешить себя иллюзиями воскрешения ее из мертвых в ближайшем будущем, но цифры говорят о другом. За последние десять лет средний тираж книг, выпускаемых у нас в стране, снизился почти в два раза. А что читают 90 миллионов интернет-пользователей в России, никому неизвестно. Скоро вообще читать разучатся. Зачем читать? Картинки «прикольнее».
И писателю писать тоже резону нет. 131-летнее царствование авторского права закончилось. Раньше издатели обирали автора по закону Бернской конвенции, а теперь без всякого закона обирают все кому не лень, включая продюсеров, режиссеров и прочих разных спекулянтов. Если писателям это наконец надоест, то мир станет свидетелем полного исчезновения нашей профессии.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
Т.М. Литература сегодня это актер, у которого одна роль – подать реплику «кушать подано». И место актера, как сказано у классика, которого частенько перечитываю, «в буфете». То есть на презентациях – лучше с фуршетом – на торжественных вручениях наград, на букерах-пукерах и прочих большу-у-ущих книгах.
За ваше здоровье, дамы и господа! Кушать уже подано.
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Арсен Мирзаев. Что касается русского языка, то, по моему ощущению, все меньше становится индивидуумов, владеющих им хотя бы в минимальной степени. С другой степени, исключения, редко, но все же встречающиеся, внушают микроскопическую надежду на то, что не все еще, м.б., потеряно. Я говорю о совсем молодых людях, поэтах, филологах, а также о любомудрствующих и любознатствующих. Их катастрофически мало, но они блестяще управляются с русским языком (и даже пытаются его развивать!), великолепно на нем пишут и даже умудряются иметь не вполне общее выражение лица и мысли…
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
А.М. Вероятно, имеет смысл говорить в данной ситуации не о детективах и фантастике. С ними и так все понятно. И недостатком внимания они никогда, мне кажется, не страдали. А вот почему в наше время все большее значение приобретают мемуары и, отчасти, эссе – это вопрос не праздный и достаточно актуальный. Думается, разбросано слишком много камней. Видимо, пришла пора и дворнику поработать. Творческому дворнику, с метелкой ума и совочком интеллекта…
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
А.М. Перечитывать классику страшно хочется: Гоголя, Пушкина, Лермонтова, Достоевского, Чехова, поэзию и прозу XVIII–XIX вв. и более раннюю литературу. Хочется, но не хватает времени (досуг у меня «отсутствует как класс», но не по причине ежесуточного пребывания в ФБ или Вконтакте, как у многих моих современников; кажется: вот имел бы я досуг, так одних бы классиков и перечитывал). Что же касается ХХ века, то и здесь простор (лично для меня) необычайно широк… Но нужно сначала разобраться с непрочитанным/недочитанным/недопонятым. А вот уже прочитав-дочитав-допоняв, и браться за «пере»…
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
А.М. Фейсбук – лакмусовая бумажка. Показатель нездоровья (прежде всего – психического) общества, его ущербности. Многие люди, казалось бы вполне вменяемые, трезвые и адекватные, пишут в ФБ каждый день и по любому поводу: настрочилось ли стихотворение, пошел ли дождь, избрали ли нового президента в США, затерялся ли в квартире любимый тапок… И каждый пост, даже самый банальный и бессмысленный, сопровождается бурными обсуждениями, взрывом эмоций, обменом мнениями, долженствующими показать «ум и сообразительность», отличающие обменивающихся… Безусловно, это – свидетельство тотального одиночества и разобщенности: всех и каждого в отдельности. Собственные тексты в И-нет я выкладываю крайне редко. Социальные сети использую как информационную площадку, прежде всего: поделиться сведениями о какой-либо действительно выдающейся (важной, редкой) книге, пригласить на поэтический вечер/конференцию/фестиваль etc.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
А.М. С коллегами «по цеху» я общаюсь довольно часто: очно, поскольку практически каждую неделю провожу литературные вечера в «Старой Вене» (бывшем знаменитом «литературном» ресторане «Вена»), а иногда выбираюсь на поэтические вечера, устраиваемые на других литплощадках, и время от времени езжу на фестивали, наши и закордонные; заочно: обычная переписка с друзьями, знакомыми и приятелями, включающая текстообмен, мыслеобмен, инфообмен (разумеется, и для того, чтобы предложить кому-либо дать стихи-прозу-статьи-эссе в журнал «Футурум-АРТ» – или какое-то другое издание – я использую личную переписку, а не «рассылку по адресной базе» и не ФБ с Вконтакте).
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
А.М. Один читатель у меня всегда есть. Это я сам. Не знаю никого лучше… А если говорить более серьезно, то настоящих читателей почти и не случается. Их бывает: один, два, три. Ну, м.б., семь. Не больше.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
А.М. Художественная литература занимает в современном обществе то место, которое и должно занимать (которое занимало всегда). Она, по определению, находится на обочине. Так же, как и во все времена. Редкая птица, летящая в 600-м мерседесе по автобану, вдруг ни с того ни с сего решает остановиться, съехать с дороги на обочину и устроить пикник. Пир духа – не для всех… Но хорошо бы все же, чтобы этих «не всех» было не так мало, как сейчас. И чтобы были они не такие нищие, несчастные, голодные и одинокие.
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Виталий Амурский. Ситуация, на мой взгляд, незавидная. К большому сожалению, я не в состоянии назвать ни одного автора, чья проза или поэзия (критику и литературоведение оставляю в стороне) была бы привлекательной. Разумеется, в данном случае исхожу исключительно из собственных (ни в коем случае не претендующих на объективность) представлений о публикациях. Может быть, что-то упустил, не заметил? Не исключаю. Категоричного ответа дать не могу.
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
В.А. Полагаю, документальный, где, к примеру, совершенно образцово проявила и проявляет себя Светлана Алексиевич.
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
В.А. Перечитываю временами Чехова, Толстого («Казаки», «Смерть Ивана Ильича», отдельные страницы «Войны и мира», «Анны Карениной»). Всегда рядом – Пушкин, Лермонтов, Михаил Булгаков. Рядом также – Юрий Трифонов, Юрий Казаков, Василий Шукшин...
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
В.А. Удобный источник информации, который, к сожалению, требует очень осторожного отношения к тому, что в нём появляется. Социальные сети избегаю.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
В.А. Сейчас мало, редко.
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
В.А. Теоретически она существовала всегда.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
В.А. О современном «массовом обществе» (может быть, правильнее «массовом сознании» общества?) судить не берусь. Литературу всегда делали единицы. Если таких единиц нет, то и читателя как такового быть не может. Тех, кто относится к книгам, как к сэндвичам (делая или поглощая их), я в данном случае в виду не имею.
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Юрий Проскуряков. Мне кажется, продолжаются процессы, которые были активными еще в 20-м веке. Политика русификации, русского языка как языка преимущественно школьного и универсального средства общения на территории СССР постоянно приводила к взаимодействию русской лексики с разнообразными, чуждыми этой лексике, синтаксическими и понятийными моделями. Стали автоматически упраздняться некоторые падежи, например, дательный и предложный превратились как бы в один падеж и т.п. Эти процессы приводили к вульгаризации и упрощению лексики, к трансмутации ее с некоторыми элементами жаргона и неформальными словоупотреблениями… словом, начался и продолжается процесс становления аналитизма… это косвенно влияет на упрощение как поэтического языка, так и языка прозы. Читатель все меньше интересуется классической русской литературой, семантические модели которой становятся недоступны носителям русского языка.
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
Ю.П. Ведущим жанром русской литературы являются тексты попсовых и авторских песен… именно эти жанры, которые не подразумевают сосредоточенности и размышления преобладают в маскультуре.
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
Ю.П. Перечитываю и читаю и тех и других, к сожалению, имею для этого недостаточно времени, потому что вынужден в свои 70 лет работать.
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
Ю.П. Электронные средства информации и социальные сети служат для меня единственным источником, тропинкой к не ангажированному читателю.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
Ю.П. Да общаюсь, и лично и виртуально, хотя общение в клубах вряд ли можно считать таковым… это скорее собрания разного рода графоманов, которые с той или иной степенью неумения декламируют или читают друг перед другом свои сочинения… но и там заметна общая тенденция к упрощенчеству. Посещать фестивали у меня нет средств и не припомню случая, чтобы меня кто-нибудь из устроителей приглашал бы…
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
Ю.П. Условия книжной торговли таковы, что писатель, чтобы пробиться к читателю (читателю книг) должен иметь достаточно большие финансовые средства. В противном случае он издает свои произведения малым тиражом (от 10 до 200, 300 экземпляров) и практически раздает их таким же неимущим писателям во время выступлений. Это позволяет официозным изданиям утверждать, что они печатают то, что есть, и в современной литературе нет значительных имен и глубоких произведений.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
Ю.П. Роль художественной литературы в современном обществе более чем незначительна из-за политики и идеологии редакций и издательств, а также из-за организации книжной торговли, ориентированных в лучшем случае на развлекательные произведения. Государство как инструмент управления не заинтересовано в других функциях литературы и не поощряет развивающие читателя произведения.
Борис Марковский. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
Марк Харитонов. Не знаю, можно ли говорить о ведущем жанре, наиболее востребованными сейчас становятся сравнительно короткие тексты, не требующие для чтения времени. В какой-то мере это связано с усложнением цивилизации, с появлением интернета. Слишком велик стал объем информации, возможность, не торопясь, читать, тем более перечитывать большие, многосложные романы доступна немногим. Остальным приходится читать как бы по диагонали, сканировать смысл по ключевым словам, решать, надо ли это вообще читать. Один знакомый написал мне, что не читает вообще прозы. «Меня хватает только на чтение стихов. Поэзия давно считалась вымирающим видом, но вдруг, по-моему, ожила, совершенно неожиданно своей краткостью совпав с эпохой интернета…». Как бы это ни объяснять, стихов действительно стало появляться все больше, они заполняют интернет и пользуются популярностью.
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
М.Х. Я вообще последнее время больше перечитываю, чем читаю новинки. С возрастом уже не хватает времени, как раньше, на всё. Успеть бы еще дописать свое, оставшееся незаконченным. Перечитываю главным образом нужное мне для работы, среди них есть и классики, и современники. Среди современников назову моего друга Бориса Хазанова, с которым мы уже много лет продуктивно переписываемся, обмениваемся текстами, идеями. (В 2013 г. питерское издательство «Алетейя» опубликовала два тома нашей переписки «…Пиши, мой друг».) Перечитываю Библию, великих прозаиков, драматургов, но также и критиков, эссеистов, филологов, таких, как мой друг и современник Вячеслав Всеволодович Иванов. Последние годы я особенно много перечитываю поэтов, от Пушкина до Мандельштама и Бродского. Впрочем, многое теперь не столько перечитываю, сколько повторяю про себя наизусть. В небольшом, как будто давно знакомом стихотворении можно вдруг обнаружить не отмеченное, не понятое по-настоящему раньше. Одному-единственному стихотворению, как известно, можно посвятить целое исследование.
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
М.Х. Для меня это прежде всего важнейший источник информации. С некоторых пор я редко покупаю книги, практически не покупаю газет и журналов, почти не смотрю телевидение. О том, что происходит в литературе, что появляется в издательствах, в толстых журналах, в театре, в кино, я узнаю главным образом из интернета, там же по возможности все читаю и смотрю. Из социальных сетей могу назвать лишь фейсбук. Я не особенно представлял, что это такое, пока меня не подключили к нему друзья. Некоторое время наведывался туда без интереса. Потом целую группу «друзей» мне подключил Марк Липовецкий. Это были главным образом его знакомые филологи – существенный для меня круг. Постепенно подключались другие группы. Сам я круг общения почти не расширял, подключал тех, кто себя предлагал. Даже небольшое количество «фрэндов» отнимает время, я предпочитал общение по электронной почте. Как-то написал знакомому, у которого число «фрэндов» приближалось к 5 тысячам: как вы успеваете просматривать такое количество информации? Он ответил, думаю, не без иронии: да я их и не просматриваю, это невозможно. Только тут до меня дошло: «друзья» в основном нужны пишущим людям как круг читателей, как тираж. Начинаю понемногу разбираться. Благодаря специфическому отбору блоги некоторых «фрэндов» заменяют мне прессу, я что-то узнал о круге близко мыслящих людей.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
М.Х. У меня с годами все хуже становился слух, это мешало мне полноценно участвовать в литературных собраниях, конференциях и др. После перенесенной полтора года назад серьезной болезни мне это стало вообще трудно. Но довольно интенсивно общаюсь с коллегами, как уже было здесь упомянуто, по электронной почте.
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Петр Казарновский. Наверное ситуация скверная. «Русский язык на грани нервного срыва» (М. Кронгауз), или даже сердечного криза – на грани апоплексического удара, кровоизлияния в мозг. Слышишь кого-то из пишущей братии – неприятно: штампы, плоские формулы. Редкие бывают исключения. Я убежден, что мы, перестав читать поэзию, себя страшно заморозили. И оскорбили. «Мы» – я говорю, конечно, не о людях, близких к литературе: это вообще о людях… Мне известно, что современному состоянию русского поэтического слова – неразрешимой, наверное, проблеме – юные люди предпочитают Э. Асадова: для них он оказывается современен (тут у меня, не культуролога, руки опускаются). Тут ведь проблема выражения! – как именно высказано то ценное, что может – и должно – не иметь иного выражения. В целом же есть и основание для оптимизма: когда литература движется за тем, что называется «работа со словом» или «существование в плане языка», то есть когда мы – читатели! – как-то выходим за предустановленные порядки мыслей и начинаем понимать глубины автором вложенных смыслов...
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
П.К. Безжанровость, или многожанровость. Роман традиционный давно убит (как тут не вспомнить В. Сорокина), его реанимируют – тщетно?! Есть в «Крещатике» жанр – свидетельство, легенда, миф. Мне кажется, что это – самое кровное, что можно воспринимать, – бесконечное разжижжение жанра, его развоплощение – то, что делает своими «письмами» Б. Констриктор или своими «медитациями» Саша Соколов, то, что делал А. Волохонский… Короче или попросту говоря, ведущий жанр сейчас – тот, который совмещает в себе и прозаическое – фабульное начало, и поэтическое – выносящее за рациональный свод.
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
П.К. Хорошо это или плохо – мне приходится много перечитывать русской классики; по крайней мере, проглядывать. Я много нахожу нового и считаю необходимым залезать в «закрома», чтобы вновь и вновь вычитывать там новые смыслы. Мне кажется, что многие молодые литераторы этим пренебрегают. Несколько имен я назвал прежде. Меня в основном интересуют те, кто расширяет фазис речи – языка. Это – странный, иногда пугающий, или, по крайней мере, ошарашивающий обмен течения слова в его видоизменениях. Но ведь это ужасно интересно! А классики – те же: Достоевский, Лесков; символисты, прежде всего А. Белый, конечно. Знаете, ведь при пристальном чтении исчезает ощущение удаленности: когда было написано «Слово о полку…»?
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
П.К. Я пользуюсь в основном электронной почтой, иногда – вконтакте. Социальные сети мне в основном дают знание о том, что произойдет в ближайшее будущее. Или что уже произошло. Соответственно – подумать или пожалеть.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
П.К. Разумеется, я общаюсь с друзьями из «среды». Но это происходит избирательно. Это – без обид.
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
П.К. Мне нечего особенно сказать по этому поводу. Своего опыта у меня нет. А про чужой – у меня нет прав. Глядя на современных молодых, могу предположить, что связь эта утрачена. Тут проблема понимания «времени» – «эпохи».
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
П.К. Наверное, это самый сложный вопрос. Я отдергиваюсь от ответа. Мне иногда страшновато присматриваться к обложкам, которые держат люди в метро: а вдруг там какая-то дрянь?..
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Борис Хазанов. Ситуация плачевная. Русский язык переживает ломку, подобную той, какая происходила в эпоху Петра I. Грандиозный социально-политический кризис не мог не повлечь за собой кризис языка. Но значительная часть, если не большинство, писателей, и особенно журналистов, не в состоянии с ним совладать. Я имею в виду неспособность справиться с захлестнувшим русский язык потопом модных варваризмов, главным образом американизмов, лавину кое-как, наспех усвоенных заимствований, значение которых подчас искажено либо вовсе не понято. К этому нужно прибавить инфекцию не отфильтрованной пошловатой разговорной речи, злоупотребление разного рода жаргонами и другие свидетельства упадка языковой культуры.
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
Б.Х. По-видимому, роман, традиционно ведущий, в последнее время начал уступать менее солидным жанрам прозы – повести, рассказу.
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
Б.Х. Преимущественно классиков.
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
Б.Х. Я пользуюсь электронной почтой, регулярно обращаюсь за помощью к справочно-поисковой машине Google. С Фейсбуком никак не связан. Вопреки распространённому представлению, подозреваю, что Фейсбук, пожирающий свободное время у своих участников, не способствует полноценному личному общению, – скорее наоборот.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
Б.Х. Общаюсь с друзьями, собратьями по перу, теперь уже немногочисленными, Для литературной среды в покинутом отечестве я посторонний человек, веду весьма замкнутый образ жизни. К литературному одиночеству привык очень давно.
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
Б.Х. Сказано: писатель пописывает, читатель почитывает. Нужно отдать себе отчёт о переменах, случившихся буквально на наших глазах, чтобы понять смысл этого замечательного изречения в новых условиях. Прежде всего – в массовом обществе, каким становится, с величайшим скрипом и опозданием, наше отечество. Ваш вопрос – о судьбе писателя и его дела в сегодняшней России. С первых лет своего существования советский режим провозгласил главной целью создание Нового человека. Задача была успешно решена. Явился на свет воспетый Лебедевым-Кумачом «советский простой человек». В стране торжествующего коллективизма удалось, под неусыпным надзором тайной полиции, начисто истребить инстинкт солидарности. Последствия революции нравов не заставили себя долго ждать, все независимые объединения, литературные направления и пр. исчезли, первопроходцы и лидеры были убиты. И до сих пор, в послесоветской России, не появились писательские организаций, которые взяли бы на себя защиту профессиональных и социальных интересов литераторов, отстаивание своих прав, сопротивление новым эксплуататорам – издателям и книготорговцам. Страна, по всей видимости, вообще не стала и едва ли когда-нибудь станет социальным государством в общепринятом, то есть западном, понимании этого термина. Это первое. Второе обстоятельство есть жалкое состояние экономики, шаткость денежной системы, отсутствие демократии и твёрдого правопорядка, словом, новорождённый российский капитализм, разительно напоминающий рваческий капитализм эпохи первоначального накопления, шестнадцатый век.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
Б.Х. Я нахожу эти роль и место весьма скромными. Времена властителей дум и «самой читающей страны» остались только в наших воспоминаниях.
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Борис Констриктор. Жив Курилка.
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
Б.К. 28 апреля 1998 года я записал: «Сюжет умер. Да здравствует сюр-жест!» (См. «Записки неохотника» Киев. 2008. С. 241). С тех пор в этом жанре и подвизаюсь.
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
Б.К. Перечитываю классиков, прежних и новейших. Последних определяю сам, впрочем, как и первых. Вельтман, Нарежный, Квитка-Основьяненко, равно как и Решетников, Левитов, Слепцов, Николай Успенский всегда под рукой.
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
Б.К. Электронные средства информации – жена и сын. Они выводят мои каракули в электронное варево. Поэтому стараюсь не растекаться по древу, когда пишу. Формальному общению предпочитаю живое.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
Б.К. Частично на этот вопрос я уже ответил. Желание выступать прямо пропорционально гонорару.
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
Б.К. Мои читатели, как правило, писатели, но нет правил без исключений.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
Б.К. Мне кажется, что литература (шире – искусство) это нечто вроде ступенек на пути к третьей сигнальной системе, после возникновения которой произойдёт скачок. В противном случае – катастрофа.
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Григорий Вахлис. Тут есть о чем поговорить собравшимся! Ведь не собрались. Не сели за стол – ни за круглый, ни за какой. И нет у них возможности ни взглянуть друг другу в глаза, ни выпить-закусить вместе. Вот оно: «формат встречи»! Вполне электронный. И разговора не получится – лишь монолог в виртуальном пространстве веб-документов предназначенных для распространения в виде веб-ресурса, ограниченного совокупностью правил и распорядков. Т.е. ни нагрубить, ни обнять. А без этого какой разговор о литературе? А о языке? Ведь общение любых носителей немашинного языка предполагает застолье. И ситуация с русским языком складывается такая: «еще бокалов жажда просит залить горячий жир котлет» – а электронный «брегет» сообщает, что «новый начался балет», и сам Чжецун Чжампел Нгагванг Тэнцзин Гьямцхо не отрицает возможности сознания на компьютерной основе. Но психовать не надо! Речь в свое время пережила появление письменности, а это скачок куда более трудный, чем от гусиного пера до клавиатуры. Хотя еще Розанов заметил, что Иоганн Гуттенберг принес в мир больше смерти, чем все жившие до него. В общем, думается литература переживет и это.
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
Г.В. Фентези, а почему – знать не хочу! «Книга есть кубический кусок горячей, дымящейся совести – и больше ничего…» – как сказал на своей страничке в фейсбуке этот, как его... Какие уж тут «фентези!» Можно, конечно, поднатужится и написать так, что задымится и фентези, но тогда никаких «писатель-книга-читатель». Формат не тот! «Писатель-книга» еще туда-сюда, а массовый читатель на втором абзаце: «Обратно чернуха»!
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
Г.В. Читаю авторов журнала «Крещатик», перечитываю себя.
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
Г.В. Для меня электронные средства информации есть совокупность документов, предназначенных для распространения в форме веб-ресурса, или записанных на электронный носитель.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
Г.В. Общаюсь лично на выступлениях, но в доступной мне литературной среде нормально пьет лишь один издатель, да и тот в Питере. Остальные пьют мало. Закуска по возможности.
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
Г.В. Разделяю мнение В. Пелевина – чесатель – книга – питатель.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
Г.В. Роль чесателя в массовом обществе почесывать питателя в разных местах.
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Александр Тажбулатов. Утилитарность мысли и чувства в большей части современной литературы обезопасила от излишних волнений непритязательного современного читателя, который часто не знает различия между красивым и красивеньким, ему стало достаточно СМС-«языка», а потому видимо и автор уже не видит перед собой задачи искать в языке былую глубину, она попросту не востребована. Отсюда идет упрощение мысли, а с ним исчезновение знакомых когда-то образов, да и изменение смыслов идет полным ходом, и этот процесс далеко не завершен. Из текстов исчезает природа, в которой существует человек как ее неотъемлемая часть, остаются голые вымученные диалоги, в которых герои пытаются найти нечто, что порой и искать-то не нужно, достаточно посмотреть на звезды или выглянуть в окно и найти ответ для себя и читателя. Упрощенность, усеченность, технологичность, сленг, новоязы… Меняется язык ровно так же, насколько быстро и сильно меняется наша жизнь. К сожалению, эти изменения далеко не всегда к лучшему, язык явно стал беднее, из его палитры исчезли тончайшие оттенки, а классики, с их великолепной формой переполненной содержанием чувства и мысли, на фоне современных, часто «высокотехнологичных» текстов выглядят порой наивно и уже почти антикварно.
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
А.Т. Вероятно – роман, поскольку тут условия диктуют издательства, да и кому из редакторов хотелось бы копаться в ворохе рассказов, миниатюр или повестей, ведь пишущих так много, читающих так мало, а уж сами издательства и вовсе на пальцах одной руки помещаются.
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
А.Т. Сложно найти время для чтения, но если находится, то все-таки классиков. Там всегда есть возможность найти что-то современное и созвучное, а самое главное – там всегда есть взгляд в будущее.
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
А.Т. Интернет дает возможность быстро найти читателя и услышать его реакцию, это единственный плюс, но есть огромный минус – там, в паутине (включая соцсети) слишком «шумно». В этом бесконечном «мыслеизлиянии» можно потерять не только мысли, но и голову, поэтому даже в горной реке плавать намного безопаснее, чем – в сети.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
А.Т. Эпистолярный жанр жив. Это далеко не лишняя возможность писать свои и слышать чужие мысли. Думаю, лучшее из того, что написано писателями, написано на самом деле в их письмах друг к другу. И хотелось бы, безусловно, личных встреч, но тут… деньги и расстояния, первые – слишком маленькие, вторые – невероятно большие, не набегаешься, поэтому письма, письма, письма…
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
А.Т. Невостребованность. Одно слово объясняющее все. Если ты не готов писать донцовщину, не готов упрощать мысль в угоду масскультуре, вряд ли о тебе кто-то узнает и прочтет. Единственный способ заявить о книге и найти своего читателя это Интернет или толстый журнал, но в Интернете все растворяется, как в серной кислоте, а толстые журналы читают лишь самые упорные любители, коих слишком мало. Еще есть издательства, которые могут быть мостом от писателя к читателю, но они заняты прибылью, и им попросту не до литературы.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
А.Т. Мы живем в мире визуальных образов, тщательно разжеванных чувств на экране, это данность. Мир уже просто переполнен информацией, и так получилось, что именно движущаяся картинка помогает хоть что-то понять, человеку проще усвоить видео, чем создать его у себя в голове с помощью книги. Но… Александрийская библиотека когда-то сгорела, а потом, вновь были написаны книги. Может, и мы переживем этот «пожар»?
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Владимир Порудоминский. Литературный язык развивается по своим законам, отмечая уровень и направление развития в наиболее значительных творениях пера. В этом движении своя диалектика. Знаменательные открытия здесь не часты, персонифицированы. Но поиски нового ведутся постоянно. Это особенно очевидно на фоне усредненного языка целых пластов литературы разного рода «застойных» лет. Энергия этих поисков сопрягается с энергией литературного процесса. Сегодняшняя работа в литературе неотделима от постоянной работы с языком (у каждого автора по своим возможностям, конечно). Примеры этих постоянных поисков находим на страницах того же «Крещатика». Ставший вот уж поистине притчей во языцех язык улицы, язык СМИ – телевидения, газет, язык макулатурной книжной продукции, конечно, воздействует на литературный язык (но подчас и как прием), но, повторюсь у языка литературы свои пути.
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
В.П. Не уверен, что таковой – ведущий жанр – сейчас имеется. В конце 1980-х – начале 1990-х, когда многое прежде утаенное в истории и сегодняшней жизни перестало быть запретным, и у читателей и, соответственно, в литературе резко возрос интерес к документалистике. Сейчас (перелистываю книготорговый каталог) на прилавке, удовлетворяя потребности самых разных читателей, представлены книги самых разных жанров. Как-то всего вдоволь...
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
В.П. Перечитываю чаще классиков (к которым отношу и лучших писателей, моих современников, Платонова, например). У классиков я непременно нахожу то, что ищу в литературе: интерес чтения, побуждение к духовным исканиям, значимые уроки работы над текстом, над словом. Минувшей весной перечитывал повести Тургенева. Прекрасно!..
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
В.П. Работать по-настоящему с электронными средствами информации, к сожалению и к своему стыду, не научился. Весьма ограниченно пользуюсь интернетом, чтобы получить нужную справку или найти нужный текст. Переписываюсь по е-майлу. По е-майлу же знакомые пересылают мне разнообразные материалы, среди которых немало вовсе ненужных, но есть и такие, с которыми любопытно и полезно познакомиться.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
В.П. Общение очень ограничено. Переписываюсь, разговариваю по телефону, изредка встречаюсь, когда доведется увидеться. Возраст, невозможность разъезжать приумножают расстояния. Круг моих друзей и коллег-современников не то что поредел, но почти исчез. В моей адресной книжке есть буквы, где не осталось ни одного «живого» имени. Между тем потребность в общении подчас сильная, хотя я умею быть один.
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
В.П. Гоголь писал, что, пока художник работает, не только картина его под его кистью изменяется, но изменяется и он сам. Творение «делает» мастера. Я думаю, что книга удалась, если, работая над ней, я в чем-то переменился. В этом случае и читатель что-то обретет, что-то в нем переменится.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
В.П. Исторически так сложилось, что художественная литература была для российского читателя основным духовным наставником, в ней искал он ответы на существеннейшие вопросы жизни, черпал из нее идеалы, основываясь на ней, прокладывал маршруты жизни и духовной работы. Отношение к герою книги, к описанной в ней ситуации становилось предметом серьезных раздумий, яростных полемик, играло важную роль в определении общественной позиции читателя. Думаю, что ныне, опять же в силу исторических условий (рассмотрение их могло бы стать предметом особого разговора), положение изменилось: роль и место литературы в современном обществе значительно скромнее.
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Петр Брандт. Русский язык в наше время подвергся неслыханному доселе насилию со стороны разного рода вольностей и сленга, в том числе с использованьем иностранных слов, часто невпопад. Прежде в средствах массовой информации существовали строгие правила, удерживавшие язык на всем пространстве Советского Союза в конкретных рамках русской речи. Это касалось и лексики, и синтаксиса, и произношения и т.д. Теперь же воцарилась вольница. Язык, звучащий из радиоприемника сегодня, прежде можно было услышать, разве что, в подворотне. Конечно, это не могло не отразиться на интеллектуальном и культурном уровне населения. Все это, безусловно, прискорбно. Однако мне кажется, что язык имеет свой собственный благодатный, внутренний ресурс и способен самообновляться. Как дерево, листья которого обливают грязью. Приходит осень. Старая листва опадает, а весной вырастает новая. Известно, что сленг – явление, хоть и популярное, но не долговечное. Каких-нибудь пара-тройка десятилетий и сленг сильно меняется или, вообще, куда-то уходит, уступая место новому, тоже сленгу. Основное же тело языка, если можно так выразиться, не меняется веками. В этом, мне кажется – немалые основания для оптимизма.
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
П.Б. Мне кажется – историческая проза. Причины очевидны. В шестидесятые, семидесятые годы прошлого века мы жили в государстве, которое существовало само по себе, а мы – сами по себе. Оно было достаточно защищено с одной стороны, а с другой стороны – защищало своих граждан в том, что являлось самым необходимым, но требовало при этом от граждан строгого выполнения правил и табу, которые распространялись, в том числе, и на их речи, если ни на помыслы. Будущее нашей страны казалось нам незыблемым, а прошлое вполне определенным и известным. Какие-либо трактовки исторических фактов, кроме официально утвержденных, были возможны, разве что, в самиздате, что довольно сурово каралось.
В этих обстоятельствах люди, мне кажется, были более сосредоточены тогда на собственной личной жизни и пребывали в мире сентиментально-романтических иллюзий. Мечты о внезапно свалившейся с неба любовной встрече, способной изменить рутинную, скучную, повседневную жизнь и превратить ее в рай, отразил тогдашний кинематограф, достигший своего апогея в фильме Эльдара Рязанова «С легким паром». Демонстрация по Т.V. этого, безусловно, хорошего фильма превратилась в ежегодный священный ритуал. В конце восьмидесятых и в девяностые годы ситуация изменилась. Высшей властью нашей страны была объявлена гласность, открывшая шлюзы таким материалам, документам и историческим фактам, увы, порой ни кем и ни чем не подтвержденным, о коих и помыслить то прежде было невозможно. Это, конечно, сделало такую литературу очень интересной. Особенно это касалось событий недавнего прошлого. К тому же люди стали чувствовать непосредственную связь того, что происходит и происходило в стране с собой лично. Ощущение незыблемости нашего будущего пропало. Появились опасения за будущее страны, а у многих и чувство ответственности. Все это, мне кажется, и определило в последнее время интерес именно к этому жанру.
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
П.Б. Я перечитываю классиков (во всяком случае, если говорить о поэзии). Я уже писал о том, что не мыслю развитие поэзии, как некое поступательное движение к новым горизонтам с неведомыми доселе вершинами. Мне кажется, что вершины в поэзии – все те же. Другими могут быть только тропы к этим вершинам. Поэтому все предыдущие достижения в поэзии для меня являются ценностями сегодняшнего дня не менее, чем литература моих современников.
Пользуясь случаем, предлагаю читателю познакомиться с моим исследованьем, которое так и называется «Что такое поэзия?» под редакцией Бориса Останина. Оно есть на сайте Натальи Черных «На середине мира». Несколько лет назад я провел опрос среди своих современников, петербургских поэтов и близких к поэзии деятелей культуры на эту тему. Многих из этих людей сегодня уже нет в живых. Очень рекомендую его прочесть.
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
П.Б. Я не являюсь активным фанатом интернета, хотя часто использую его, как справочник, а компьютер, как печатную машинку. Все же, у меня есть какой-то подсознательный страх перед этим явлением. Не хочется в это влезать с головой. Мне кажется, что если слишком сильно в этом увязнуть, можно и потерять что-то, нанести ущерб, что ли, своему внутреннему миру. Слишком уж велик шаг в обретении простого жизненного комфорта, чтобы быть бесплатным.
Однако я вижу, конечно же, немалые блага для творческих людей в этом достижении цивилизации. Одно из них – большая независимость от сильных культурных кланов. Все же, благодаря интернету авторы, художники, музыканты, исполнители имеют возможность предъявить себя зрителям, слушателям, читателям, не спрашивая разрешения у этих кланов. Особенно это касается исполнителей, творчество которых существует в настоящем времени. Хотя, конечно, это не то же самое, что, например, Т.V. или радио.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
П.Б. В своей юности, в самом начале своего творческого пути, я с охотой посещал всевозможные литературные сходки, порой – самые графоманские. В любом месте я искал для себя пользу и нередко ее находил. Иногда самые случайные строки или идеи могли подвигнуть меня самого к тем или иным творческим шагам. Многие мои друзья удивлялись моей неразборчивости в этих общениях. Мне же все без исключения было интересно и казалось полезным.
С годами круг таких общений становился все более и более избирательным. И вот, наконец, теперь я почти никуда не хожу. Мое общение с окружающей меня поэзией – почти случайно. Иногда я просматриваю популярные сегодня журналы. Иногда что-то слышу от знакомых. Однако, если мне случается услышать или прочесть что-то, что находит во мне отклик, мой слух напрягается, как и прежде, и я понимаю, что интерес к поэзии во мне еще не иссяк.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
П.Б. Вопрос поставлен так глобально, что для того, чтобы на него ответить, хотя бы приблизительно, надо быть экспертом и знать об этом гораздо больше, чем я. Однако, что касается моих личных наблюдений касательно поэзии, скажу, что картина, по-моему, не утешительная. На тех поэтических вечерах, в которых мне случалось участвовать или на которых – присутствовать в последние годы, молодежи почти не было. В основном там были люди старше тридцати.
Что-то изменилось в мироощущении наших людей по сравнению с былыми временами. И мне кажется, что в этом случае изменилось, увы, не в лучшую сторону.
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Николай Боков. По пятибалльной системе – на твердую тройку, по десятибалльной – сплошные шестерки. Если оценивать в рублях, – тянет на бутылку. По Цельсию – 40.
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
Н.Б. Ведущего нет. Главный жанр ныне – уводящий, и это хорошо, пора уводить читателей из ресторанов и закусочных на свежий воздух. Но этот жанр не слишком популярен.
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
Н.Б. Вы хотите сказать – пересчитываете? Классиков давно пересчитал, а к современникам нет времени подступиться, да и не рассчитываю на успех.
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
Н.Б. Очень нравится слово «электронные». Оно ведь греческого происхождения, а Эллада – колыбель европейской культуры. Но нельзя забывать и вторую колыбель – Иерусалим.
О социальных сетях сказал еще Пушкин: «Тятя, тятя! Наши сети / Притащили мертвеца». Но я не так строг.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
Н.Б. Там, где писательство становится потребностью и доставляет наслаждение, общаться не с кем. Что до среды, то я предпочитаю Пятницу. Из вашего списка образов общения мне подходит «и др.»
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
Н.Б. Писатель пишет, написанное остается, слова улетают, читатель берет книгу в руки и не знает, что с ней делать.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
Н.Б. Начну с конца: а бывает ли общество массовым? Что делать художественной литературе на стадионе? Один неглупый французский писатель, ныне покойный, оценивал число читателей в современной Франции в двадцать тысяч. А между тем количество продаваемых экземпляров лауреата премии Гонкура доходит до четырехсот тысяч. Итак, в первом случае место литературы огромное, а во втором – в двадцать раз меньше. Если книга не куплена, то, полагаю, все место занято телевизором, который книг не читает. О роли судить не берусь.
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Александр Радашкевич. Катастрофически. Слово творит миры и разрушает их. Новояз, как все серое, уже победил. Американизация и примитивизация языка (а значит, сознания) привели к тому, что если не употребили кальки с постылого английского, то людям кажется, что они ничего не сказали. Собирательное число превращают во множественное, насильно упраздняется прошедшее время глагола (что символически отрезает мостик к прошлому), ударение в иностранных словах угодливо и безграмотно переносится на первый слог, «шансы», «информация», «проблемы» выхолостили и обеднили живую речь. Ничто важное (а тем более ничто продажное) не называется по-русски, что сознательно создает смысловые перевертыши. Скажи «снос домов», все будут в ужасе и против, скажи «реновация» – вроде как ничего. Убийца – это проклятый во веки веков, «киллер» – почти профессия. Присяга – святая клятва на верность народу, «инаугурация» – некий телебалет самолюбования. Мат практически легализован, чтобы превратить его в серую жвачку и лишить всей силы потайного и запретного. Хамская реклама дурачит людей на «ты». Мутная жижа жаргона и приблатненной интонации заливает речевое пространство. Цель очевидна – нивелировка, лишение вещей и понятий исконного смысла и вкуса, усреднение, роботизация, стирание национальных особенностей, разрушение моральных и духовных устоев. Для стандартных и циничных кока-кольных поколений наши классики пишут уже на чужом языке и неизвестно о чем. Все это безнадежно и необратимо.
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
А.Р. Развлекуха. Для легкой наживы, развращения умов и создания безмозглого робота-потребителя.
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
А.Р. Классиков, конечно. Лишь у них живы представления о вечной красоте, добре и гармонии. Лишь они возвышают человека до Бога, а не опускают до кармана и не «фрейдизируют» до ширинки.
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
А.Р. Инструмент изоляции, разобщения, развращения, всеобщей слежки и дебилизации, и в силу своей анонимности – упражнение в хамстве, самодовольстве, пошлости и агрессивном невежестве. Интернет по отношению к жизни и живому общению – это то же, что онанизм по отношению к настоящей любви. Но отчасти можно использовать эту «паутину» против ее же сатанинской природы.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
А.Р. Да, всеми доступными способами: фестивали, выступления, конкурсы, электронные жизнезаменители.
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
А.Р. Эта цепочка, как и все теперь, нарушена духом наживы и потребиловки. Ни одна из великих и прекрасных книг по своей природе не может быть «бестселлером», ибо до нее нужно расти. Ни одна из них не была написана ради денег. Подмена духовного знака на обратный практически состоялась, если не считать тех, кто не хочет и не может предать себя, т.е. доживающих и дописывающих свой век белых ворон.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
А.Р. «В двадцатом веке демократия неизбежно приведёт к господству в литературе людей ограниченных, мелких, и в литературном отношении – пошлых» (Стендаль). И привела. Большая литература всегда элитарна. Никакой «демократии» в ней нет, лишь иерархия и избранничество. А публика, как известно, дура. Скажи ей раскрашивать себя, она раскрасит (хотя через 10-15 лет захочет содрать эту гадость вместе с кожей). Скажи проколоть лицо и тело, проколет. Скажи заткнуть уши антимузыкой и зашорить глаза мобильниками – исполнит. Скажи кричать «Хайль Гитлер!» или «Вперед к победе коммунизма!», станет кричать, со слезами на глазах. Самый страшный зверь – это толпа. Эта она орала: «Распни Его». И если говорить о «массе», то сегодня ее залили серым потоком рыночного суррогатного чтива, и она довольна, покупает, жует, потребляет. Пустышка Гарри Поттер убил Маленького принца и загадил детские годы Багрова-внука. Эпоха вырождения цветет и пахнет. Но пройдет и это, как прошел Рим. «В начале было Слово». Будет Оно и в конце.
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Евсей Цейтлин. Начну тоже с вопроса – на первый взгляд, странного: какой смысл мы вкладываем в понятие «современная литература»? Уже давно подмечено: сейчас параллельно и, в сущности, независимо друг от друга существуют несколько литератур на русском языке. Одна – у всех на виду – представлена в столичных российских журналах и обильно поощряется многочисленными литпремиями. Другая бурно функционирует в Интернете. Третья – увы, почти не замечаемая критикой – живет в эмиграции. Оборву перечисление. Потому что хочу говорить только о литературе эмиграции – вечной золушке на чужом балу. С русским языком у нее, слава Богу, все в порядке. Когда-то советские литературоведы угрюмо отмечали: в эмиграции русский язык как бы застывает – без подпитки «из кладезя народной жизни». Исключение, подтверждающее правило, делалось только для нескольких классиков: они будто бы увезли богатства языка, точно горсть родной земли, в скудном багаже изгнанника. А сейчас – откройте книги Дины Рубиной, Григория Кановича, Владимира Порудоминского, Бориса Хазанова, Андрея Назарова, Игоря Ефимова: вас захлестнет порой причудливая, всегда живая стихия русской речи.
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
Е.Ц. Издатели, озабоченные количеством книжных продаж, уже долгие годы подталкивают писателя к жанру романа, который во все времена любит массовый читатель. И тут нередко возникают трагические коллизии: талант многих авторов вовсе не созвучен роману. Им, к примеру, ближе новелла, повесть или драма. Да и сам жанр романа часто видится в таких случаях с наивным простодушием: будто бы прежде всего роман предполагает подробные жизнеописания, лихо закрученный сюжет, бесстрашие правды, понимаемое как нагромождение «мерзостей жизни». Между тем, как известно, настоящих романов написано не так уж много. Каждый из них – сложное и неповторимое архитектурное сооружение. В фундаменте каждого – собственная, авторская, философия человека и мира.
Ну, а какой же жанр, в самом деле, выходит на первый план? Еще в прошлом веке стало очевидно, как возросла в литературе роль документа, который часто выполняет функцию художественного образа. Вспомню хотя бы книги Дос Пассоса, Юрия Тынянова, Макса Фриша...
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
Е.Ц. Если забыть об истории литературы, в реальной читательской жизни такое разграничение условно. Перечитываю блистательную Дину Рубину, классика современной прозы. У меня стоят на одной полке, рядом, том Василия Розанова и «Фрагментарий» – замечательная книга розановского ученика, нашего современника, русско-французского писателя и философа Николая Бокова. Неизменно возвращаюсь к роману Сергея Юрьенена «Вольный стрелок», восхитившему меня много лет назад. Сравнительно недавнее читательское обретение, с которым не расстаюсь, – своеобычные рассказы Ирины Чайковской о русских писателях девятнадцатого века. И еще одно имя: Владимир Порудоминский – большой, смело продолжающий традиции классики, так и не открытый критикой прозаик.
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
Е.Ц. Электронные СМИ уже незаменимы. Труднее вопрос: что дают нам социальные сети? Часто – мнимое со-дружество, мнимый диалог. Иногда мне кажется: социальные сети оглушают нас. Заглушают тихий голос Бога.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
Е.Ц. Сегодня общение писателей в эмиграции стало, по-моему, редкостью. Где сейчас «литературная среда»? Где традиционные центры русской эмиграции, существовавшие когда-то в Париже, Праге, Берлине? Они практически исчезли. В том числе и в США. Давно перестали объединять писателей, которые живут в разных странах, немногочисленные эмигрантские журналы.
Признаюсь: с годами все чаще предпочитаю общаться с коллегами по телефону. В этом есть одно неоспоримое преимущество: голос, как и душа, к счастью, не стареет.
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
Е.Ц. Приехав в Чикаго в середине девяностых годов, я с удивлением и радостью насчитал в городе 21 магазин русской книги. Пять из них располагались совсем близко от моего дома. Как ни странно, у каждого магазина было свое лицо. В одном продавались последние новинки, доставленные из Москвы самолетом. Хозяйка другого, выпускница Литинститута, не думая о собственной прибыли, заказывала российские и переводные книги, пронизанные духом эксперимента. В третий покупателей притягивали монографии по искусству и альбомы репродукций художников. Однако уверен: самым удивительным был Дом русской книги. Здесь среди картин и гравюр, собраний сочинений, множества редких изданий вас всегда ждали неожиданные находки. И почти о каждой книге вдохновенно, словно читая стихи, рассказывал, если у вас было настроение спросить, гостеприимный владелец этого праздничного царства, писатель и режиссер из Одессы Илья Рудяк. Я часто приходил «на огонек» Ильи Эзравича: поговорить, подышать особым воздухом – нет, не книжной пыли, воздухом русской культуры. Кстати, сюда так любил приезжать великий книголюб Евгений Евтушенко.
Все эти магазины, как говорят на Западе, давно вышли из бизнеса. Их хозяева, в основном наивные идеалисты, разорились. Сейчас книги на русском продаются в Чикаго в трех киосках: один примостился в «русском гастрономе», два – в «русских аптеках».
Конечно, постоянно закрываются и американские книжные магазины. Дворцы в несколько этажей, куда человек нередко приходит на целый день. Книги и журналы здесь можно не только смотреть, но и читать. Здесь можно выпить с друзьями кофе, даже перекусить. И снова отважно путешествовать по книжному морю. Только вот путешественников становится все меньше.
Уезжая в эмиграцию, я с болью прощался со своей библиотекой, которую с не понятной мне самому страстью собирал с двенадцати лет. Разумеется, эти чувства испытали многие. А сейчас мы с горечью прощаемся с Читателем Книги. Он уходит с пугающей быстротой. Мне все чаще кажется: эмигрантские издания читают только их авторы.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
Е.Ц. Роль литературы в сегодняшнем мире ничтожна мала. Но должно ли нас это огорчать? Вряд ли. Гораздо хуже, когда литература становится «учебником жизни». Конечно, писатель помогает человеку понять мир и самого себя, свое предназначение на земле. Однако то же самое по-своему делают философия, психология, а главное – религия. Литература же – это, прежде всего, волшебная «игра в бисер»: в нее играют немногие. Что ж, пусть такой и остается.
Борис Марковский. Как Вы оцениваете ситуацию с русским языком в современной литературе?
Марина Палей. Мертвечина, силиконовая подделка – или слог выгребных ям.
Б.М. Какой жанр, на Ваш взгляд, сейчас ведущий в литературе и почему?
М.П. Спортлото. Игра в напёрсток. Слоган.
Б.М. Кого Вы перечитываете – классиков или современников?
М.П. Классику. Документальные тексты.
Б.М. Что для Вас электронные средства информации? Что дают Вам социальные сети?
М.П. Всё.
Б.М. Общаетесь ли Вы с коллегами, с литературной средой? И каким образом – лично, виртуально, на фестивалях, выступлениях и др.
М.П. Нет.
Б.М. Что Вы можете сказать по поводу следующей триады: Писатель – Книга – Читатель?
М.П. Писатель – частное лицо. Книга – электронная. Читатель – из ближайших знакомых.
Б.М. Каковы роль и место художественной литературы в современном массовом обществе?
М.П. Нулевое.
|
|
|