| ПОЭЗИЯ | Выпуск 79 |
Родился в 1948 г. Родители (отец – поволжский немец, мать – крымская) в 1941 г. депортированы в СибЛаг – Кузбасс. Рос в шахтёрском городке Анжеро-Судженск Кемеровской обл. С отличием окончил Кузбасский политехинститут. Учёная степень – кандидат технических наук. Более 20 лет работал в Сибирском отделении Академии наук СССР. На счету около 120 научно-технических статей. Автор более 300 изобретений, признанных в СССР и России, и более 50 международных патентов. Книги: сб. рассказов «Дурнина», сб. иронических стихов «Письма из провинции». С 1992 г. живёт в Германии – Кассель.
|
МЫ СТАРИКИ, НАМ ВЕЧЕРОМ – АНИСОВОЙ Мы старики, у нас большие бороды, Мы носим шубы, шапки до бровей. Степенно ходим по проулкам города, Свернув в кабак, мы хмуримся: «Налей!» Мы любим запах крупа лошадиного, Воротит нас от запаха духов. Свернув в кабак, мы хмуримся: «Малиновой!» Потом – в бордель «Мадам Сиси-Чернофф». Духи Ралле там разливают вёдрами, А Катька там, конечно, лучше всех. Качает так она, чертовка, бёдрами! Приходится содеять плотский грех. А дома – грузди и судак поджаренный, Жена, духами от неё разит, Абид-слуга, похожий на хазарина, Он иногда с моей супругой спит. Мы старики, нам вечером – Анисовой, Не много – шкалик, а потом – ещё. – Как день прошёл, Аграфия Денисовна? – Да, батюшка, спасибо, – хорошо. А ТЫ В СВОЕЙ РУБАХЕ Накажет Бог безумием – беги! Тебя поймают: шприцы, охи-ахи. А ты спокойно скажешь: «Дураки, Не тот размер смирительной рубахи». Потом – свиданье. Кто там? Сын и дочь. Кефир и сок. А ты в своей рубахе. Детишки – в мать. Не отличить, Точь-в-точь. Посмотришь, пробубнишь: «Идите на хер». Накажет Бог безумием – беги! Зачем тебе уколы, охи-ахи! А тут кругом такие дураки – Не могут подобрать размер рубахи. НУ, БРАТЦЫ-КРОЛИКИ, ЗА ВСЕХ! Налил по сто. Огурчики, паштет. В тарелочку – горчицу и котлету. В моём роду героев нет, В моём роду и павших нету. А убиенные? Да, есть. Враги народа есть и зеки. Героев нет, ну хоть облезь, Кому – расстрел, кто – сгинул в штреке. Ну, нет так нет, жизнь без огрех, Наверное, и не бывает. Ну, братцы-кролики, за всех! Вон холодец куриный тает. СИЖУ Я ЗА СПИНОЙ ВОЗНИЦЫ По лугу едем, по низине, Над головою свист стрижей, Бегут гусята за гусыней, И каждый – золота желтей. Сижу я за спиной возницы И вижу след от колеса, Ромашек белые ресницы, Их золотистые глаза. Глотаю дым я сигаретки, Гляжу, а там, где бересклет, Стоят фазаны-малолетки И крыльями мне машут вслед. А вон – не тётки, не хабалки, Подставив солнышку соски, Рыжеволосые русалки Зовут: «Сюда, эй, мужики!» Кричу я кучеру: «Постой!» Да толку что, он едет, едет. Возница мой глухонемой. На колесе полоска меди. По лугу едем месяц, год, Ловлю рукой травинок пряди. Я еду задом наперёд И вижу, что осталось сзади Полоска меди, колесо, Возница – шеф, патрон, владыка. Не видел я его лицо, Верней, его не видел лика. А мимо – гуси и пруды. Ах, кто бы нам – в колёса палку! Тогда б я тискал у воды Медноволосую русалку. ВЕСНА В ДЕРЕВНЕ В канаве желтоглазые цветы, А рядом мусор и собаки трупик. Рябит в глазах от этой пестроты. Висят в сенях ненужные тулупы. За этот год я сильно полинял. Вот вышел в мае, бабки: «Кто он? Кто он?» Сижу, курю, я катанки не снял. А бабки – зырк: у них весной гормоны. Я спал зимою, не узнать меня. Кричу: «Ну чё, – живые? Охламонки!» А та, что справа, старая клешня: «Шу-шу, шу-шу» и строит мне глазёнки. Я покрутил прокуренный свой ус, И бороду кудрявую покомкал. Пойду домой, побреюсь, подушусь. «Покедова!» – старухам крикнул громко. Тепла – три дня, а сколько вьётся мух. Побреюсь, выйду, – та, что справа, ахнет. И повылазят зенки у старух, Тройным аж до околицы запахнет! По катанкам ладошкой хлопну: «Эх! Сухими я держал боеприпасы! Как кур, щас перещупаю вас всех, На лавочке, не отходя от кассы». Хи-хи, ха-ха, смешки, переполох. Весна! Дождались! Травушка густая. Соседский старый пёс, зимою сдох, И жёлтыми цветами зарастает. С ТИХИМ ПОМЕШАТЕЛЬСТВОМ УХОДИМ Тихо жили, тихо мы глупели, Ну, а если форточку открыть, Слышно было, как нам птички пели, То: кар-кар, а то: фьюить-фьюить. Жили тихо, слушали пичужек, Вытирали деточкам носы, Бормотали: мы других не хуже. Поглупели! Господи спаси! Кто считал расходы, кто – доходы, Мы глупели тихо тут и там. С тихим помешательством уходим. Мы зачем, такие, небесам? Ты, Господь Великий, нас не знаешь. Ой, мы наломаем в небе дров! Ну, зачем к себе нас призываешь? Нас, отпетых дур и дураков. Были-то нормальными мы, вроде, Глянем друг на друга – ну, кошмар! Форточку открою на исходе, Запою: фьюить-фьюить, кар-кар. ПОРОША Снег молодой, в нём свет голубизны. Плетусь я рано-рано еле-еле. Ну, наконец, мои следы видны, Знать будут все: здесь шёл Владимир Штеле. Вот левой след, а левая больна, Вот след от правой – правая кривая. Да что же так? Как будто шла война! Была война, но вот забыл – какая. Кричал комвзвода: «Пацаны, не трусь!» А в семь ноль-ноль опять обстрел ракетный. Да ладно, ладно, как-никак – плетусь, И на снегу следы мои заметны. Я хромоног, медлителен, ну что ж, Ведь, главное, – не еду на телеге. Следы полуистёршихся подошв Останутся на этом юном снеге. Соседка Люба выйдет, крикнет: «Дед, Куда попёрся? Рань, мы только встали». Отвечу я: «Хочу оставить след, Пока другие тут не натоптали». ДЕНЬ И НОЧЬ На небе сером тучка мокла, Скрипели ставни, день прошёл, И закрывали бабы окна, А дед накапал корвалол В стаканчик с золотым узором, Где муха чёрная спала. Он выпил всё. Ночь будет скоро. Дед плюнул на пол: «Муха, бля!» И стало тихо, всё умолкло. Ругнулся дед: «Забыл отлить». Всю ночь на небе тучка мокла, А утром – надо снова жить. Открыли бабы утром ставни, И полетела тучка прочь. Вслед посмотрел соседке справной Дед, переживший эту ночь. Стоял он на крыльце раздетый, Подумал: «Во у ей бока!» Соседке крикнул: «Люда, эта… Купи два литра молока». |
|
|
|