Что такое осень,
или Нирвана у цыгана

Александр Спренцис. В преддверии осени. – Киев: Каяла, 2019. 180 с. – (Серия «Коллекция поэзии и прозы»).

…В этой книге стихов все основные проблемы бытия, как водится, переосмыслены, и как бывает лишь у поэтов – переписаны на более лирический лад. И там где про караван с собакой, у нашего автора, соответственно, более нежное «Философы спорят. / Одуванчик цветет». И пускай «не одна великолепная цитата» – сборник «В преддверии осени» Александра Спренциса, куда вошли новые стихи, органично дополненные избранными старыми, но парафраз отдельных случаев «поэтической» жизни наблюдается повсеместно. А как иначе? Ведь это европейская, постсоветская модель называния вещей и явлений по имени-отчеству, а не изобретение велосипеда на американский лад, когда игнорируются все предтечи Старого Света, и живого русского классика именуют просто Джо. И поэтому слово у нашего автора – сановитое, самовитое, но не без традиции. «Пусть всегда будет со мной / Мое перышко, / Мое легкое перышко. / Я им царапаю и нацарапываю / Имя – имячко, / Инну – Инночку, / Пташку и букашку, / Себя, «замарашку», / Филина – павлина, / Чукчу и грузина».

Кстати, «интернациональность» тематики у автора параллельна «интертекстуальности» поэтики, и «тарарахнул зинзивер» у него «тоненьким «пинь-пинь» пташки ранней», а «омут серых глаз» и «трамвайная перебранка» тождественны (но не равны) ранней Ахматовой и Мандельштаму. Это вообще очень интересный опыт – строгая тактика акмеизма (все «серебряные» авторы на слуху и на подкорке) накладывается на необязательность стратегии минимализма. И поэтому, как у упомянутого классика: «Он подает куда как скупо / Свой воробьиный холодок – / Немного нам, немного купам, / Немного вишням на лоток». Лаконизм автора «В преддверии осени» – того же толка, и все его скрытые (и не очень) цитаты из любимых поэтов – это полунамеки даже не на преемственность, а на явную конгруэнтность некоторых позабытых мелочей сегодняшним глобальным темам. Именно они, оказывается, и могут служить то связующей нитью, то известковым раствором в деле построения поэтического нигилизма в одной, отдельно взятой неритмичной стране. «Хошь / не хошь / а я в этой стране живу как вошь / а что – вошь животное малое и / неприметное / тоже имеет кфой-какое место под солнцем!»

Впрочем, ерничанье и скоморошество (по русской традиции) – особенно в циклах 90-х годов – у автора сборника тоже обязательно, но главное, в нем нет (не)серьезной «гражданственности», как у Родионова и Емелина. Его поэзия – «из себя», его стилистика – «молочное пьянино», его жанр – заговаривание «высоких» тем легковесной, казалось бы, мелочевкой. Это, если помните, «ах как крошится наш табак», а наяву, в сборнике, «промок души / табачок/ промок души листок / подсуши / табачок / подсуши дружок». Да видно нельзя никак…

Что же касается минимализма, расцветшего у нас в упомянутые 90-е, то если у того же Макарова-Кроткова это «окончательный анализ» и мумие смысла, то у Александра Спренциса еще процесс брожения, созидания, полета мысли, поиска смыслов и прочая семантика слова «амбивалентность», о которой уже сняли кино. «Да мы / да мы ж / да мы ж это вот / вот / вот / хотя / несмотря на / всё же / всё же / как-то / где-то / почему-то / и теперь / живее всех живых / как не хотите / а мы вот так / джин / виски с тоникой / табак голландский / мы помним музыку иную».

То есть, смысл этой поэзии – в ее присутствии в повседневной жизни, где не всегда важна прямая дорога, а речь движется от вешки на пути до пешки на доске и далее везде, вплоть до Тамбова или Парижа, как повезет. Автору, кажется, повезло еще меньше – Шанхай ему только снится, любимая музыка лишь чудится («а что музыка / трамвай / толчея / давка»), и посему – «Санёк / дружок / знай / знай свой шесток / пей / чаек / глотай / желток / всё равно из тебя / Шестова не выйдет!».

С другой стороны, конечно, Пригов. Участь заигравшегося в концептуализм эстета-технаря автору сборника не грозит – его упоминания современных классиков-постмодернистов сродни игре в те же классики: скрытые цитаты, намеки, не центон, но ангажемент. («там чудеса / там леший бродит / там Пригов на ветвях сидит»). И четкое разграничение на «серьезный» юмор и сатиру на повседневность у него отсутствует. Серьезность в «барачной» эстетике была изжита еще Кропивницким, а юмор оказался «жизненным» даже у Глазкова. У Александра Спренциса же «вписывание» в «концептуальный» контекст не получается, поскольку он пользуется им, а не «живет». По сути, это оригинальный способ говорить о себе в категориях чужих мнений – этакая исповедь на полутонах, поскольку, если всерьез «то я выть пойду», как у Галича. Собственно, и идет, чего ж не идти, если идется? «Он ушел в нирвану / а она – к цыгану!».

Иногда все удобно укладывается в альбомную поэзию, и уже думаешь, там ей и место, где и Генриетта Давыдовна и дантистка с телом белее известки и мела. «Ах, Козлова! / Что за плечи? / Я мечтаю о той встрече, / Когда вечер подойдет / И с плеч платье упадет!». Но Олейников оттого и хорош был, что соответствовал эпохе, где Яшины стихи с «карамельными» рифмами сочетались с барабанной дробью кондового стиха, а сборник «В преддверии Осени» Александра Спренциса – это вынесенная за скобки времени константа личных, житейских интересов. Которые, к счастью, оказались действительно интересны и важны для читателя, остающегося все тем же «маленьким человеком» в литературе, если уж он взял в руки эту большую книгу.