| ПОЭЗИЯ | Выпуск 87 |
|
LLORET DE MAR 1 Где-то здесь разбивается на кусочки приходящий с востока прилив языка. На соленые строчки прибоя, на слова каблучков с удареньем неточным по замершим ночью дорожкам, вдоль домов, потушивших бока. Где-то здесь, где века протянулись от римлян, в беззвучье похожи непрочной надеждой на вечность, что камень хранит, распадается слог на тона загорелости кожи, первобытной волной набегая на ножки красавиц и крошится на звук. Здесь беспечность на солнце горит, отражаясь в очках Афродит, снявших пену, у пляжа порхающих крыльями бёдер, говорящих славянским растрёпанным сленгом. Здесь спадает культуры налёт с нужды продолжения рода и претит всё, что логикой сшито, природе мгновенья. Когда нет языка – лишь одна нагота сотворенья. 2 Море на рассвете спокойнее моря на закате. Человек на закате спокойнее человека на рассвете. Я заметил это по детям, играющим на пляже, и по старикам, наблюдающим за ними из шезлонгов. По тому, как разглаживались их морщины, – так плывут на восход, раздвигая прибоя пряжу, так горы выполаживаются в лощины, так уходят из памяти прошлого эшелоны. ДЖАЗ-КАФЕ Что тебе расcказать про джаз-кафе? Одно из последних, дышащих на ладан строкой саксофона. В местах, где, закон не нарушив, нельзя покурить. Да и ладно. Открыто в weekend. На ковре – следы пятен. Пожилой пианист – в пальцах прыть, знаменитый ударник, певица, тромбон (чуть невнятен) скромно делают джаз на малюхонький зал. Из сифона за барною стойкой, за стенкой, в бокал разливается эль и патроны, смеясь и качаясь в синкопах, ногами стучат по паркету. В душном зальчике лето. Вот девчушка из прошлого века, забросив за спинку пальто, гонит воздух салфеткой. Тот веер её раздувает туман Миссисипи над воронкой трубы, чтобы он поднимался под люстру. Её кавалер, неуклюже рассыпав закуску, подначит в пространство: «Играй, не вникай!» Низкой крыши опоры-столбы изогнутся стволами. «Summertime» поплывет. А он вспомнит теченье Невы. Время, место, где дым и туман в пополаме покрывают буксирный тягач. Как похоже дрейфует в стакане мартини маслина, проплывая от стенки до стрелки, где остров из кремня. То же синее небо и ясное солнце. То же «Летнее время», в котором и папа богач, да и мама прекрасна, и ты, моя бэби, не плачь. НАБЛЮДЕНИЕ Дело не в том, что штаны малы на размер или у полинявшей кофточки фасон не тот. Когда уходит любовь, прекращается пение химер. Или, может, это происходит наоборот? Например, по ночам начинает сниться ноль. Дырка от цифр, как она может сниться? От живой любви всегда остаётся боль, что она снова не повторится. Остаётся нежность, запахи, смоль романтики вечеров, а не вырезанное кружком пространство, годящееся на выброс, в котором черно, и куда смотришь, пытаясь понять, в чём соль того, что прошло так быстро? Если числа, по сути, основа слов, то, как ни назови, когда складываешь людей, говоря строго, получаешь мысли. Человек – это всегда какая-то любовь, либо форма жизни этой любви: к женщине, к идее, к богу. ОРЕГОН В ИЮЛЕ Центральный Орегон. Двусторонний highway из позабытого в неизвестное рад редкой машине. В остальном пуст. Суховей, мотающий маленькие вихри, кружит по обочине. Индейское поселение: раскидистое дерево, куст, одноэтажка. Узкие окна, некоторые заколочены. Кокон солнца блестит на металле крыши. Стайка детей. В разной степени разрухи – автомобили, пасущиеся вокруг, постепенно съедаемые ландшафтом. Чуть ближе – сук другого дерева, завешанного не разглядеть чем, похожим на вату. Спуск в долину, залитый жарой обратного подъёма. Склон, переходящий в огромный горный кряж. Плато облаков, пронзённое размашисто горой. Вулкан, вершиною в снегу – как камуфляж для одиночества, герой, вознесшийся в масштабное величие. Собственное отличие от зодчества пейзажа внутри, и только. Так маленькая долька жизни всё мерит по себе, кичится силою руки, пока не вышло время, да взгляд отважен. В остатке – лишь бесконечность музыки реки над перекатом, бьющим в дальний берег. А слушатель её – неважен. |
|
|
|