| ПОЭЗИЯ | Выпуск 87 |
|
* * * Не уйти из позорного круга: говорить, отвечать невпопад и в отчаянье вскидывать руки, коль словарный запас небогат. Замирать, онемев обелиском, возведённым себе самому как погибшему в схватке с английским и с немецким впридачу к тому. Не пытаться свободно, как дети, речь иную впитать навсегда, а исчезнуть и спрятаться в нети от беспомощности и от стыда. И растерянно память листая, пребывать в молчаливой тоске. Нам и в русском-то слов не хватает, что искать их в чужом языке. * * * Без строчки – ни дня, это что за жестокое кредо? А если я сплю, например, в выходной до обеда, а если я слаб, потому что простыл и болею, а если по городу шляюсь и просто глазею? Случилось ли что, и пропало надолго везенье, с женой поругался, и нету совсем настроенья? Зачем из себя, напрягаясь, выдавливать слово, не лучше ль подумать, в чём жизни есть первооснова. Взглянуть за окно, где с усмешкой, обняв, как подружку, толкает паук очумевшую муху в ловушку. И чёрный дроздёнок гуляет по зелени свежей, в траве ковыряясь, ища пропитанье неспешно. И наглый сосед мой – огромный котяра мордатый, по саду идёт, как по площади Красной «Армата». А маленький пёс, осчастливленный жизнью собачьей, виляет хвостом и по улице радостно скачет. Гремят поезда, за деревьями мощными прячась, куда-то зовут: к приключеньям, паденьям, удачам. Глаза подниму, облаков наблюдая строенье... И это когда-нибудь вставится в стихотворенье. РИММА КАЗАКОВА Мне из дальнего такого времени сейчас видна поэтесса Казакова Римма Фёдоровна. В зауральский город старый подлечиться прибыла. Знала: доктор Илизаров чудные творит дела. Подзабыв столичных будней суету и разный вздор, согласилась тут попутно на стихи и разговор. Говорила прямо, честно, как судьба давала сбой, и о том, как пишет песни, оставаясь в них собой. О поездках, людях, встречах, что подпитывают нас. И о том, что к русской речи возвращалась каждый раз. В микрофон стихи читала, голос падал и взмывал, то о нежности шептал он, то рождал девятый вал. Мне подписывала книгу, не жалея щедрых слов, книга эта поелику названа «Страна любовь». В ту страну попасть хотела, но влекла сильней строка, что и пела, и летела так мучительно легка. Три страницы со стихами, быстрой правкой освежив, мне оставила на память – вдохновенья виражи. Длинный росчерк, нервный почерк, как неровной жизни след. Поэтическая почта – из минувших дней привет. Здесь в тумане заоконном вдруг лицо её верну – поэтессу Казакову Римму Фёдоровну. * * * Строку к строке старательно слагая, ты понимаешь: жизнь совсем другая – не как в тетради.В ставках на кону она резвее и многообразней, полна невзгод, надежд и чуши праздной, поступков, слов, неясных никому. Что там творится за окном, снаружи, где вдох труднее накануне стужи, а горизонт сгущающийся мглист? Снег ляжет густо, как мазок пастозный. Чтоб всё забыть, он свыше нам подослан, но прошлого пробьётся жёлтый лист. Который волновал тебя когда-то, пожалуй что, сильнее снегопада. К его судьбе ты точно не был глух. Сегодня отрешённо и спокойно глядишь, как с ветки он слетел покорно, а на земле свернулся и потух. Не он ли до сих пор в тетрадном теле, в тех письменах, в душевной канители горит, как прежде, и бросает в дрожь? Пусть жизнь была, как тусклая палитра, но удалась иль нет, ты без поллитры ни с кем-нибудь, ни сам не разберёшь. * * * «А мы уйдём – и небо упадёт» Е. Карасёв Вглядываюсь в облака, вечную синеву. Мы на Земле пока держимся на плаву. Старый ли, молодой – вместе нам годы длить. Связанным меж собой жизнь ни к чему делить. Мне говорил отец, пряча тяжёлый вздох: «Скоро стране конец, вы – как чертополох. Толку с вас, видно, нет, в мыслях вино да рок. И не спасёт от бед вас ни генсек, ни бог.» Вышло же всё не так, был понапрасну гнев. Время дало нам знак – выросли, поумнев. Вновь молодняк – вперёд, ловит свой звёздный час... Небо не упадёт, если не будет нас. ЛЕТНИЙ ДЕНЬ Летний день. За окном потемнело, и упала из тучи гроза на земное засохшее тело, окропляя поля и леса. Встрепенулась земля, задышала, шевельнулись на стеблях цветы. Но дрожит ещё воздух от жалоб, что живой не хватает воды. Послегрозье. Прохлада витает над восставшей травой, над людьми. Нам чего-то всегда не хватает: денег, славы, вниманья, любви. Даже в наши неюные годы – вроде можно мечтанья унять – то захочется больше свободы, то рискнуть вдруг потянет опять. То улыбка пронзит Моны Лизы в разноцветной толпе городской, то повеет, как вечностью, бризом из немыслимой дали морской. Приключенья, восторги, наряды – так с обыденным счёты сводя, нас бодрят грозовые разряды, будят свежие капли дождя. * * * А говорили, что придут морозы, но климата сложны метаморфозы, февраль прошёл, а их всё нет и нет. И март уже с набухшей рано почкой, и солнце с голубою оторочкой глядят зиме насмешливо вослед. Известно, в здешнем поясе дождливом быть надо к переменам терпеливым и стойко ждать зелёную листву, которая появится нежданно, как выигрышный билет из барабана, чтоб смог подумать: снова я живу. Хоть время года каждый выбрать волен – сказал же Пушкин, что весной он болен – но здесь порой никак не разберёшь: весна, как осень, и такое ж лето, их отличает только час рассвета, а день тоскливой серостью похож. И всё ж весною стали ярче краски. Соседка появилась на терраске, подставив тело тёплому лучу. Ему всегда в народе местном рады, как золоту добытому пираты, как страждущий голодный калачу. В моей весне другие есть приметы. Они воспоминаньями согреты. В снегу тропинку там торит ручей, всё шире на пригорке плешь проталин. По радио сказали:умер Сталин, и муторно от траурных речей. Ещё дрова сгорают в русской печке, и сладкий запах, свёрнутый в колечки, от маковых румяных пирожков плывёт по кухне радостным соблазном. И то ли горе в доме, то ли праздник, не знал тогда я, мал и бестолков. Иных немало было в жизни вёсен. Но зуд нырянья в прошлое несносен. Я здесь живу сегодня и сейчас. В Европе северной отогревая душу, в себе картин далёкого не руша, на ближнее настраиваю глаз. * * * На западе бледные краски заката, и в воздухе стелется стылый туман. За всё в этой жизни приходит расплата: за трусость и жадность, за ложь и обман. За то, что не мог устоять пред соблазном – не то говорил и писал не о том. За то, что бывал и ленивым, и праздным, за то, что уютный не выстроил дом. У каждой судьбины свои заморочки. Больней иногда, чем порез от ножа, когда сыновья, заплутав в одиночку, уходят из жизни. А рана свежа. Темнеет слегка горизонт розоватый, кончается день, но не стоит грустить. Я знаю,что был глубоко виноватым, и вряд ли себя я сумею простить. Ошибкам, провинностям несть исчисленья, без умыслов злых совершал их стократ. Сквозь окна мне в комнату входит последний в году отживающем зябкий закат. И в этом его хладнокровном вторженьи, в лучах, растворяющих облачный слой, мне, может, почудятся слово прощенья и слово прощания с прежней судьбой. |
|
|
|