| ПОЭЗИЯ | Выпуск 88 |
|
* * * Текущая осень касается лба углом занавески. Какие вопросы? Жё нэ компрэ па. А как по-немецки? Засохшая булка и времени вез- десущие крошки. Вращается втулкой цейлонская взвесь под натиском ложки. Так жизненный опыт свернётся щенком. Комок с мокрым глазом. Под пальцами чтотонетак точка ком вбивается в браузер. Как будто открылось пророчеством вдруг тяжёлое веко. Деревья – ресницы, разорванный круг, судьба человека. Возьми табуретку, присядь у окна и сосредоточься. Смотри, как рассвет поджигает дома. Смущается очень. И ржавые тельца – каштана листы – засохшие пятна. Все мы – погорельцы. Отечества дым нам очень приятен. ПРОБУЖДЕНИЕ Ночь задушил подушкой, смазал ладонью пот. Облако – погремушка. Полный молчания рот. Город стучится в окна гулом далёких свай. Передознувшись током, стонет внизу трамвай. Осип Эмильич, милый! Осень сродни тюрьме. Как вы там говорили: «Прыжок. И я в уме»? Сваи грохочут пушкой. Ложка, звеня, дрожит. Осень – это ловушка. Я продолжаю жить. ПО ЛЮБВИ Когда зажгутся фонари над нами в сумраке лиловом. Прошу, не говори ни слова. Ни слова мне не говори! Смотри в распахнутую дверь из вечности в бесчеловечность. Оставь. Не трогай мои плечи. Поверь – не верь. Не ври – соври. Огромный клён. Звонок трамвая. И набережной стылый блеск. Над отражением небес давай простимся, дорогая. Пусть город льёт впустую свет и голосит хмельной прохожий, мол «по любви не будет сложно», на всё давая нам ответ. ПРОСЫПАЕМСЯ Мы просыпаемся в восемь. Красною тряпкой рассвет брошен на небо. И простынь в пепле твоих сигарет. Странные артефакты этих нестройных времён. Через окна катаракту виден кривой горизонт. В ветках шумит целый месяц пластиковый пакет. Он невесом и небесен. Аквамариновый цвет. Судорожная затяжка, слово на выдох: «Вставай». Серая пятиэтажка – наш бесконечный трамвай. КРЫШИ На карте крыш нет новых адресов. Лишь только те знакомые изгибы. Я вниз бросаю горсти грустных слов. Как будто бы прикармливаю рыбу. Огромные скупые облака и голуби в нешахматном порядке. Какая-то незримая рука посеяла их на железной грядке. Упругий шарик празднично завис над проводом. И, ошалев, не дышит. Однажды неизбежный трубочист его отпустит, грохоча по крыше. СТИКЕР Солнечный стикер на зеркале неба: «Скоро вернусь». И насущного хлеба крошки в кармане... Кормить голубей. Ты наверху отразишься прожилкой в зоне запястья. Широким затылком я отражаюсь. Пить хочешь? Попей. Из рукава светло-серого платья выползет лето, как полуобъятье. Голубь уставится на воробья. Знаешь, мы здесь ненадолго, а впрочем, там в зазеркалье отсутствие ночи уравновесит отсутствие дня. То есть уже смехотворно, нелепо наше сомнение в качестве хлеба (смыслы понятные и воробью). Но, ощущая давление лета, память не хочет фиксировать эти выводы. Дай мне воды. Я попью. Голубя тело есть форма кувшина, а в воробье, несомненно, пружины. Опустошается тайный завод. Так и сидим среди пятиэтажек. Муж и жена. Не любовники даже. Крошится хлеб, исчезая вот-вот. Птицы – у ног, наверху – отраженье. Непрекращающееся движенье. Или, сказать обобщающе, – жизнь. Ветра мелодия, детские крики. Зеркало неба и солнечный стикер. Видишь двоих над собой? Причешись. ПОСТНОВОГОДНЕЕ Снег идёт запятыми и точками третий день, набивает проспекты хлопьями долгих пауз. Медиатор кочует по струнам, звеня: дрянь-дрень. Но мелодии все забрал уже Раймонд Паулс. Как и я, он, наверное, тоже глядит в окно на летящие с неба точки и запятые, а за небом распоротым где-то уже давно поминают нас тихо ангелы и святые. Заплетаются пальцы на грифе, скрипит колок, запивается время крепким цейлонским с мёдом. Лишь протащит собака игрушку в свой уголок да прохожие пьяно выкрикнут: «С новым годом!» И пойдут магелланами шумными в тот район, где ещё не ступала пятка в две тыщи энном. Запотело окно. Отпечаток руки на нём превращается в откровение постепенно. ПОДРОБНОСТИ Подробности ярче всего. Особенно в сонной кофейне. Из окон, открытых во двор, слышны разговоры по фене. Оттуда же птичье «чи-чи» и запах марихуаны. Врезаются в ногу ключи с монетами в правом кармане. А я почему-то один. Ищу неслучайность в деталях. Фотограф по имени Дин за это мне б водки поставил. Бесспорно заманчиво, но я здесь. На пороге открытий. Леплю из нюансов кино, забыв, я актёр или зритель. * * * Стрелки – спицы – колесо. Мчит велосипед. Циферблатное серсо ускоряет бег. Под моей рубашкой тоже слышен тихий стук. Посмотри, как быстро, Боже, я качусь без рук. ГУМИЛЁВ По улице Радищева ночами гуляет одинокий Гумилёв. Кружится снег, ложится за плечами кристаллами невысказанных слов. Он думает, конечно же, об Анне. О первой. А потом и о второй. Об Осипе Эмильевиче, камнем исчезнувшем под тёмною водой. О Лёве, о Есенине, о Блоке, о навсегда исчезнувшей стране... Идёт поэт куда-то одиноко. И снег кружится в полной тишине. |
|
|
|