| ПОЭЗИЯ | Выпуск 88 |
|
* * * Того гляди, осыплется, как ты, недолгий век – обмерок и суглинок, бессмертника пустынного цветы скрипят песком из боковых корзинок. Непоправимый жухлый желтый цвет, как фотоснимок, больше не похожий, несется время времени вослед и остывает под желтушной кожей. Каким надуло ветром эту дурь – бессмертник теребить как мысль о смерти? Ноябрь, хандра, ненастье, серость, хмурь, и большегруз, ползущий из Сысерти. * * * Памяти Саши Петрушкина Там кто-то наверху опять берет лопату и сыплет спелый снег на головы пернато, скрипит под сапогом, в ладонях догорает февральский алфавит, зачем – никто не знает. Наверное, в Тыдым бомж Велимир-Кузнечик отары белых слов ведет, как Бог овечек, с изнанки нараспев судьбу твою читает, снежинкою летит и на ладони тает... И с ним растает мрак, тобою обретенный, безлюдье, немота и вакуум бездонный, ты превратишься в свет, что медленно ложится на озеро и дом, на валенки и лица. * * * Сердце билось, бухало в ушах, тишина враждебностью пугала, боль бессилия, непостижимый страх, бездна в топких складках одеяла. Выпад – колющий удар – туше... Я проснулся, чиркнул зажигалкой. Мысль плыла неясная в душе, но пропала... Не запомнил, жалко... НОЧНОЙ ЭСКИЗ. ИЗ ВОРДСВОРТА Блеснёт, как молния, из края в край, клюющий носом странник встрепенётся, был нуден путь, замылен глаз, и вдруг – над головой Луна плывёт во Славе! Скользит в небесных кладезях индиго, а следом звёзды – мелки, ярки, остры. За нею следуй, пусть она ведёт! Но не угнаться... Только б не исчезла! В листве трепещет ветер. Тишина. Мираж уходит далеко-далёко, в сопровожденье белых облаков в глубины упадёт непостижимо. Виденье скрылось, успокоен разум, угас восторг и чувств не теребит, на сцене мирное спокойствие законно царит опять единственною музой. УТРАТА Мой день один – отныне неделимый, в нем вечна неостывшая любовь к тебе, дитя – погасшая звезда! Разгул ударно-медных духовых, озябшая душа... Не приютиться средь непричастных, пришлых и чужих отринутой, до срока опустевшей. Всё машинально – я отныне кукла, запаздывает речь, иссякли слезы, в толпе прохожих потерялся мальчик – мой сын, мой первенец, мой сбывшийся, желанный. Из хлева вяло выползает солнце, большая птица кружит и хохочет, спокоен Ирод: «Бабы – нарожают», и вопли не стихают над дорогой... Скрипачка Майя, Вифлеем фламандский, распятья мельниц, всадники в кафтанах, вступает «Царь дрожащего творенья», и вызревает материнский гнев. Из-под высокого сопрано – мрачный возглас, гремит безжалостная медь, не остывает, мать требует от Бога воскресенья, чернеют ноты на ее листе. * * * Как пламя по запальному шнуру, пришла беда, помеченная чёрным, всё в крошечную сузилось дыру, а было – и свободным, и просторным. Там, в небесах, творится чёрт-те что, в завесу плотную надолго солнце село. И за окном не шелестит авто, и воробей щебечет оробело... Зверь в клетке, спёртый воздух, зеркала. С самим собой – что может быть ужасней? В напрасном бормотанье «как дела?» ты с каждым днём становишься опасней. Бессилие ума... Один, один!.. Свет волчьих глаз и никакого жара! В непобедимом слове «карантин» – печальное выхватываешь: «кара». |
|
|
|