| ПРОЗА | Выпуск 89 |
Когда мы впервые встретились, мне было не до тебя, у меня резались зубы. Я вопила день и ночь, а бабушка от бессонницы стала похожа на привидение, но приезду твоему обрадовалась и одновременно огорчилась. Ты застал плачевную картину, не так она хотела тебя принять. Тебя! Единственного сына и надежду всей жизни её настолько дальней родственницы, что она просто перешла в статус подруги. Под её интеллигентным, но систематическим нажимом, ты приехал поступать в самый труднодоступный институт международных отношений. Сумасшедшие! С такой биографией! То есть тогда у тебя ещё не было особой биографии. Зато у твоих родителей... Но к этому, пожалуй, стоит вернуться позже. А пока я рыдаю, и бабушка бежит на кухню греть обед, ты достаешь нехитрые подарки и вкладываешь мне в руку погремушку. И я умолкаю. Может именно тогда я обзавелась первым женским опытом и возгордилась? Потом, когда прошли годы, из тихих разговоров старших я вылавила не совсем понятные обрывки, но ясно было, что в институт ты не поступил, а то, что ты был шахматным гением, знал наизусть всё прочитанное (а это библиотеки), побеждал на олимпиадах, владел двумя языками, играл на трех музыкальных инструментах и окончил школу с золотой медалью, тебе не пригодилось. Но ты не огорчился, в институт тебе не хотелось, твоей тайной мечтой было стать мойщиком окон. Тебе нравилась работа, результаты которой заметны сразу.
После того как тебя завалили на экзамене, ты решил использовать оставшиеся дни для музеев и прогулок. При этом всё время, пока ты у нас гостил, я не проронила ни слезинки, то ли зубы перестали резаться, то ли твое присутствие меня сдерживало, ведь девочка это сразу женщина, с самого рождения. А перед отъездом ты перемыл все окна в нашей квартире, и бабушка сказала – святой!
Не подумайте, что у меня нет родителей, они просто всегда на гастролях. Слово «гастроли» я возненавидела с раннего детства, особенно, когда видела мамины слезы. Она, задвинутая конкурентками в самые глубины кулис, потеряла надежду на серьезную роль и почти смирилась, и жила успехами папы, который уже сыграл всех сердцеедов, авантюристов и даже шпионов. Однажды у него проснулось родительское сознание, и меня взяли на гастроли. Там в первый же день я потерялась на базаре. С тех пор у меня болит сердце! – на самой высокой ноте любит повторять мама. Искал меня весь театральный коллектив, разбились на группы и стали прочесывать сначала базар, а потом город. Я ушла довольно далеко и очутилась на хоздворе какой-то больницы, где санитарка ругалась с дворником, а я тем временем пополняла свой словарный запас. Меня нашел вечно поддатый осветитель, за что тут же получил от папы бутылку водки. Но на этом мои гастроли не закончились, за три дня до отъезда домой я сломала руку и заболела стоматитом. Бабушка схватилась за голову – кого вы мне привезли? И тут же скомандовала – ни в жисть! Для меня это означало почти арестантский режим, то есть каждое лето сидеть на постылой даче.
* * *
Как-то ты приехал перед Новым годом. В моем в детском саду полным ходом шла подготовка к утреннику. Мама была уверена, что мне достанется роль снежинки и заранее договорилась в театральной костюмерке о шикарной белой пачке как у балерины. Но, как выяснилось, воспитательница имела на меня коварные планы и заявила, что мне предстоит играть лошадь в упряжке с ещё двумя такими же отбракованными как я. Почему лошадь?! Разве я на неё похожа? Я просто умирала от горя. Тогда я впервые по-настоящему пожалела маму, а мама меня, не везет нам с распределением ролей. Меня тоже обскакала конкурентка, внучка заведующей, толстозадая и хронически сопливая, она будет Снегурочкой. Представляете?! От несправедливости я рыдала весь вечер, аж опухла. В таком состоянии ты меня и застал. Сквозь слезы я слышала твой голос, но плохо различала слова. Интонации, однако, были мне понятны – ты разделяешь мою обиду.
Ты достаешь из рюкзака игрушечного зайца в новогоднем наряде и извиняешься: если бы ты знал, то привез бы мне лошадку, и тогда бы я убедилась, какое это милое животное. Всё равно не хочу быть лошадкой, хочу быть снежинкой!
Мы оделись и пошли гулять, шел снег, мелкий и колючий, и у тебя на шапке засверкали снежинки, а дома они сразу растаяли. И ты обратил на это мое внимание – вот видишь, как быстро их не стало, а лошадь животное умное и долговечное. Слабое утешение для девочки, которую теперь никто не увидит в пачке.
Мама приносит самовар, а бабушка ставит на стол кобальтовые чашки, вишневую наливку и баранки-булочки-печенье. Ты берешь гитару и поешь про солнышко лесное. И я вдруг чувствую счастье, потому что дома тепло и уютно, потому что меня все любят и потому что ты так вовремя приехал. А потом мы играем в лото и смотрим телевизор. Это были хорошие часы.
На следующий день я заболела ветрянкой. Меня вымазали зеленкой, померили температуру и вызвали врача. Она всплеснула руками – какая типичная клиника!
Над моим диванчиком висит коврик с наивным мотивом – четыре котенка в корзинке, и ты придумываешь им имена, и сразу становится весело. Я была рада ветрянке, потому что на утренник я не пойду. Пусть теперь на роль лошади ищут кого-нибудь другого.
Когда я засыпала, ты в соседней комнате тихо разговаривал с мамой и бабушкой. Вы называли меня ранимым ребенком. Ты сожалел, что сейчас зима и не время мыть окна, а то бы ты это сделал. А потом бабушка строгим голосом произносила длинные и малопонятные слова, которые становились все тише и неразборчивее.
* * *
Когда мы снова увиделись, мне опять было не до тебя. У меня случилась первая любовь с мальчиком из соседней школы. В моей собственной школе самоубийц не нашлось. Меня сторонились за противный характер – списывать не давала, над тупицами издевалась, дерзила всем, включая учителей, от общественных нагрузок отказывалась. Я даже в художественной самодеятельности не участвовала, помятуя о лошади, не хотела множить отрицательный опыт. Но мне всё сходило с рук, меня терпели за пятерки, школе нужна была успеваемость. Однако бабушку не раз вызывали к директору, и она потом принимала валидол и разговаривала со мной официальным тоном. В тот день, когда ты приехал, она как раз меня прорабатывала и грозила перспективой кусать себе локти.
Ты приехал не один. Твоя женщина нам не понравилась. Вертлява, не в меру разговорчива и никаких манер. Пялится на бабушкины перстни и на наш фамильный сервиз. За столом нервничает и всё время мнет салфетку. Чтобы разрядить обстановку, ты берешь гитару и поешь про диалог у телевизора, и мы падаем от смеха.
Ты мне интересен и не только потому, что песня лихая и создает настроение. Ведь ты на все праздники посылал мне игрушки, и я была им рада. Тогда я ещё не знала, что ты останешься единственным мужчиной в моей жизни, который дарил мне подарки. Всё, что мне нравится, я буду покупать себе сама. А сейчас ты вынимаешь из чемодана огромную плюшевую собаку, и твоя женщина изгибается змеёй и щурит изумрудные глазки.
Ты приехал по делам типографии, где работаешь после окончания полиграфического техникума. Бабушка в душе раскудахталась. Такой талант! Такая голова! Какая может быть типография?! И до каких пор в этой стране гвозди будут забивать микроскопом? А вслух произносит хорошие, но неконкретные слова, ведет себя дипломатично.
Днем ты занимаешься делами, а твоя женщина-змея мотается по магазинам, а потом демонстрирует свои покупки. Я понимаю, что невежливо не проявить к этому интерес, но надо же понимать, что морочить голову воздыхателю в мои одиннадцать лет дело хоть и правое, но хлопотное. И даже успеваемость у меня несколько ухудшилась.
Перед тем как уехать, ты порываешься вымыть окна, а твоя змея в ответ на это кривит тонкий рот и ядовито усмехается.
В общем, не состоялось, и ты остался недоволен – окна не помыл и твоя женщина произвела плохое впечатление. По правде говоря, она тебе самому не очень нравилась. Я потом подслушала разговор бабушки с мамой: какая-то запутанная история, в которой речь шла о снисхождении и обязательствах и ни слова о любви. Кстати, и моя любовь закончилась огромным разочарованием, то есть с первым поцелуем, от которого хотелось поскорее отмыться. Потому что нечего целоваться с сопливым носом. И я зареклась – ни в жисть! Этот зарок я потом нарушала неоднократно.
Учебный год подошел к концу, родители уехали на гастроли, а я улеглась на твою собаку и разревелась. А что ещё было делать?
* * *
Когда ты к нам приехал не помню в который раз, но это и неважно, у меня были большие неприятности в школе. Вплоть до исключения! Именно так, надрывая горло, объявила директор в надежде на моё раскаяние. И в чем мне, собственно, раскаиваться? А в том, что я своей болтовней подорвала авторитет преподавательского состава. Я застукала физрука (старого козла), когда он в раздевалке спортзала зажимался с биологичкой (молодой коровой). Картина была омерзительная. Я влетела в класс и всё рассказала девчонкам. Я, можно сказать, увидела изнанку жизни и пережила эмоциональный шок, и должна была с кем-нибудь поделиться. А как же иначе? Я ведь живой человек! И не надо меня делать виноватой, дверь на ключ надо было закрывать. А староста класса, подхалимка и стукачка, сразу побежала к директору. Такой подлости я даже от неё не ожидала. Меня теперь грозятся вызвать на педсовет. Где тут логика?
Я пришла домой ужасно возмущенная. А тут ты приехал! И приехал не один, а с женщиной. С новой женщиной. Рассматриваю я её предвзято, а посмотреть есть на что. Такая себе экзотка с придурью, увлекается шитьем, но шьет из всего, что попадется под руку, и если ткани не хватает, то она не заморачивается, берет другую ткань и варганит из неё недостающие рукава, или даже один рукав, или одну штанину. И вяжет точно так же – когда заканчивается красная нитка, прямо посреди вязания берет зеленую. Причем носит она исключительно вещи собственного производства. Такую пеструю женщину-птицу я вижу впервые и, может быть, именно она определила мои приоритеты в выборе профессии. Птица кладет на стол колечко, тоже самодельное. Это подарок, мне. Колечко, сплетенное из бисера, поражает своей нелепой оригинальностью, и я думаю – тебе повезло! Ты и правда кажешься счастливым, и бабушка это заметила, и мама.
Кстати о маме. Мои родители развелись, мама ушла из театра и нашла себя на новом поприще. Ничего оригинального – работала челноком. Помните этот кошмар? Но мама в него неожиданно вписалась, и мы зажили! В доме появилась вкусная еда и новые вещи. А я стала слегка подворовывать – что утяну, то отнесу папе, потому что он в новой жизни совершенно потерял ориентацию и ушел в себя.
Мама вынимает из огромного клетчатого баула какой-то трикотажный ширпотреб и дарит твоей птице, а та из вежливости улыбается и благодарит. И вообще, ведет она себя прилично, ничего не разглядывает, отвечает по существу, сама вопросов не задает, впопад смеется, а значит, с юмором у неё все в порядке. Дома переодевается в халатик – один рукав в горошек, другой в полоску, воротник из синего сатина. На улицу она выходит в шляпке с розовыми перышками – совершенное легкомыслие в такое трудное для народа время. Именно такие, как твоя птица, своей несхожестью с окружающим миром раскачивают его долбанные устои и правильно делают. Ты ведь тоже всегда опережал своё время, я это чувствовала, даже когда была совсем маленькой. И цель твоего приезда оказалась довольно неожиданной – фестиваль уличных музыкантов. Музыка улицы, на которой теперь оказались выпускники консерваторий, поднялась на новый уровень, и в вертепе последних лет твои музыкальные способности оказались востребованы.
Мама накрывает на стол, и твоя птица ей помогает. Ты берешь гитару и поешь про вальс-бостон. А мы все вместе тебе подпеваем и этим только мешаем. Прости.
И все же без игрушки не обошлось, ты её припрятал на прощанье – обезьянка. Жесткая, щетинистая, хвостатая и рукастая, типичный павиан. Сидит теперь у меня на комоде.
* * *
Я на даче. Лежу в гамаке и разглядываю нависшую надо мной яблоневую крону. Однажды я решилась на провокацию и съела одуванчик в надежде на то, что у меня случится отравление и меня увезут домой. Не прокатило.
Коротко о даче и за что я её терпеть не могу. Меня здесь не покидает ощущение ссылки и ненужности родителям. И раздражают деревенские звуки: истерики утренних петухов, галдеж собачьих перекличек и пьяные вопли за забором. Тропинка к уборной заросла крапивой, да и сама уборная пригодна только для любителей острых ощущений. Мусорная яма, прикрытая досками, иногда становится объектом вожделения бродячих котов, и все они поголовно рыжие с бандитскими рожами. Я их боюсь. Единственное, что мне здесь нравится, так это запах в доме – запах молока с сухарями.
Бабушка кричит с веранды, что надо бы принести воды и что она говорит мне об этом уже третий раз. Пожалуй, надо встать, но тут я слышу звук открываемой калитки. Ты приехал! А я в рваном халате. Всё равно это очень кстати, наконец-то мне до тебя. Ещё как до тебя! В этой дыре я совершенно одичала.
Все-таки я городской человек, мне непременно надо знать, что где-то рядом есть метро и парк культуры с мороженым и колесом обозрения.
Ты явился, не предупредив, и бабушка извиняется за беспорядок. Вот-вот, именно беспорядок тебе и нужен. Для начала ты помоешь окна на веранде, а потом и во всем доме. Бабушка робко запротестовала, а потом прослезилась.
Мы пьем парное молоко и едим блины с медом. С твоим медом! Ты привез мед и рассказываешь о поразительных вещах. Ты приехал на слет пчеловодов. Да, да, ты давно бросил типографию и ушел на вольные хлеба. Тем более что типографии уже нет, теперь там склад автомобильных шин, на котором ты иногда подрабатываешь сторожем. Бабушка драматично закатывает глаза. Какой мед, какие пчелы, какой склад? Чем ты занимаешься, и почему жизнь так жестока? Это был внутренний монолог. А вслух она тебя хвалит и даже восхищается, но лицо у неё грустное. Бабушка хочет, чтобы ты получал по способностям, то есть стал нобелевским лауреатом. А вместо этого у тебя двадцать ульев, и ты блаженствуешь от сбора меда. Бабушка ещё не поняла, что карьера тебе не нужна и ты не собираешься никому ничего доказывать, тебе достаточно самому знать, на что ты способен. В отличие от бабушки я это понимаю, но на пасеке должно быть ужасно скучно – ни метро, ни парка культуры.
В этот раз ты приехал один, и я предположила, что вопрос о женщине-птице был бы неуместен. Ты не стал ждать вопроса. Птица умерла год тому назад, её подстрелили в полном смысле этого слова. Она торговала на рынке всякой всячиной. Не бог весть какой заработок был от продажи её самодельных прибамбасов, но жизнь стала совершенно невыносимой, и на рынке оказались практически все, кому было что продать. Там случилась перестрелка авторитетов местного масштаба, именно масштаб они не поделили. Птица просто оказалась в неправильном месте в неправильное время – участь многих хороших людей. Такие дела.
Бабушка приносит графин с водкой и бутерброды, в любой ситуации она знает, что надо делать. А ты берешь гитару и поешь о книжных детях. Мне в голову приходит список книг внеклассной литературы, который нам всегда дают в школе на летние каникулы. Ни одной из них я не прочла, зато прочла о поющих в терновнике и об унесенных ветром. Это и есть нужные книги.
А на следующее утро все окна были вымыты, ты не стал дожидаться пока я проснусь, и оставил мне подарок на веранде – игрушечная карусель с львами, зебрами и верблюдами. Ничего красивее я в жизни не видела. Ты, наверное, не замечаешь, что я уже старшеклассница, почти девушка, вполне оформившаяся и даже знающая себе цену.
* * *
Ты обещал скоро приехать, но не приехал, и на звонки не отвечаешь. Бабушка забеспокоилась, а мне как обычно не до тебя, я готовлюсь к сессии. Я теперь студентка, учусь на дизайнера женской одежды, это твоя птица меня вдохновила. Сумею ли я когда-нибудь так смело, как она, пускать в дело подручный материал. Пока я только рисую эскизы, и мне хватает размаха и свободомыслия, но не хватает той диковинной фантазии, о которой птица даже не подозревала, у неё все получалась как будто случайно. Её колечко я иногда надеваю, я заметила, что с ним мне везет.
Бабушка решила сама тебя навестить. Долго заворачивала подарки, долго укладывала их в чемодан, много раз вынимала и перекладывала по-другому. Сокрушалась, что не успела довязать тебе свитер и нервничала перед дальней дорогой, самолетов она боялась, а поездом ехать двое суток. Раньше, когда была жива твоя мама, она вас часто навещала, а теперь кураж уже не тот. Мы с тяжелым сердцем её отпустили.
И у меня вдруг проснулось любопытство, ведь я ничего о тебе не знаю, ни о твоей семье, ни о том, какое родство нас связывает. К тому же у меня накопилось большое количество твоих игрушек. Сколько всякого хлама мы выбросили за эти годы, а игрушки твои храним. Я храню.
Я наблюдаю некоторое сходство между тобой и моим дедушкой, и хоть фотографии старые и затертые, но как не заметить немного ассиметричную улыбку, приподнятый подбородок и что-то утонченно-библейское. Но не это главное, главное облик – то неуловимое, когда родственная связь видна с первого взгляда. И теперь меня мучают вопросы. Поздновато, однако. Но ведь мне было не до тебя, то ветрянка, то любовь, то педсовет.
Маму пришлось допрашивать, она почему-то предпочитала отмалчиваться. Должна же она, наконец, понять, что даже если есть что скрывать, то я ведь уже не ребенок. И куда ты сейчас пропал? Меня не покидало предчувствие беды, ведь ты мне всегда казался человеком, с которым должно что-то случиться. Может, ты стал жертвой мошенников, которых развелось как грязи, а может, тебя покусали твои пчелы, а может, тебя прибили в какой-то подворотне. О боже! Меня аж в жар бросило. И я приперла маму к стенке. И мама заговорила.
* * *
Наши с тобой дедушки были двоюродными братьями, только твой намного старше моего. Он был хирургом и во время войны работал в передвижном госпитале, с которым исколесил тысячи километров часто под бомбежками, потеряв многих своих товарищей. Ему везло, и даже когда сильно бомбили и он не мог прервать операцию, смерть обходила его. Беда пришла с другой стороны.
Когда война заканчивалась, в госпиталь попал раненый немецкий офицер. Попал случайно, санитары приняли его за своего, так как он валялся без сознания и на нем не было военной формы. Опасных для жизни ранений немец не получил, но раны были довольно глубокими, и его забинтовали с ног до головы. Когда он очухался от наркоза и заговорил, и стало понятно, что он немец, то он увидел перед собой библейское лицо твоего дедушки и, несмотря на свое состояние, сразу предположил, кто перед ним стоит, и кто его оперировал, и зашелся в истерике. К нему, к арийцу, прикоснулись руки этого грязного неполноценного еврея! Вопил так, что сбежался весь медперсонал. Для всех это стало шоком – услышать вдруг немецкую речь. Но толком его никто не понял, кроме твоего дедушки, который хорошо знал немецкий и который, кстати, не был евреем, но немца он в этом разуверять не стал.
Как раз в это время привезли новую партию раненых, и он надолго ушел в операционную. В палату к немцу его вернули крики о помощи. Кричала медсестра. И там он увидел жуткое зрелище. Каким-то образом немец изловчился и сорвал с себя все бинты. Неимоверно, если принять во внимание, что у раненого не может быть столько сил. В результате он истек кровью и умер, хотя мог бы жить до глубокой старости в собственном доме с аккуратным садиком в окружении внуков – маленьких гретхен и клаусов. Все это за секунду пронеслось в голове твоего дедушки. И ещё неимоверный ужас... Возможен ли такой фанатизм?..
Вот с этого момента, причем мама знала это доподлинно, с твоим дедушкой начали происходить странные вещи. Не то, чтобы он совсем тронулся умом, но некоторые особенности его поведения стали бросаться в глаза всем, кто был с ним знаком. Вот ведь интересно устроен человек, сколько страшных смертей он видел за всю войну, но именно на этом случае сломался.
Дочь твоего дедушки (твоя мама) во время войны осталась полусиротой, её мать (твоя бабушка) погибла в эвакуации при странных обстоятельствах, не то замерзла, не то утонула, теперь этого уже никто не узнает. Мама твоя с ужасным истощением попала в детский дом, а потом в больницу, где её долго вытаскивали с того света. Когда закончилась война и твой дедушка к ней приехал, это было почти счастьем. За годы эвакуации она освоились в сибирских краях и полюбила тамошних людей с их незатейливым бытом и душевной щедростью, в школе у неё было много верных подруг, и она не хотела возвращаться в столицу. А дедушке твоему было всё равно, смерть жены окончательно сломала его волю. И он остался налаживать новую жизнь, там, где хотела его дочь. Вот почему ты живешь за тридевять земель от нас.
Всё бы ничего, только состояние твоего дедушки день ото дня ухудшалось. По ночам ему снился раненый немец в луже крови, а потом он и вовсе перестал спать. Стал рассеянным и раздражительным, а иногда и плаксивым, впадал в депрессию, у него дрожали руки, что для хирурга совершенно непозволительно. Он не мог больше оперировать и работал участковым терапевтом. А тут и дело врачей подоспело, и его, конечно, забрали, как водилось, среди ночи. Ему даже припомнили того немца – дескать, ещё давно обманным маневром задумал снять с себя подозрения, а сам давно уже работал на германскую разведку.
Твоя мама опять осталась одна, и на её запросы о судьбе отца никаких ответов не поступало. Много позже она узнала, что он погиб в лагере. Из института её исключили, и она пошла работать на фабрику. Тебя она растила тяжело, твой папаша, мутный субъект, сгинул в сибирских или азиатских далях, забыв и о тебе, и о ней. Жили вы не просто бедно, а в отчаянной нищете. Хорошо хоть жилье было, твой дедушка сразу после демобилизации купил на окраине города маленький дом, и хорошо, что маленький, в суровые сибирские морозы его несложно было протопить.
Моя бабушка вам помогала и хотела забрать вас к себе, но твоя мама отказалась. Ты, красивый и талантливый, был целью её жизни, и это она сделала из тебя гения. Для тебя она готова была двадцать лет носить одно и то же пальто и есть всякую дрянь.
С такими стартовыми возможностями ты когда-то приехал поступать в институт международных отношений. Золотая медаль и незаурядные способности не в счет, оказалось, что для старта этого слишком мало.
Ты прав, мыть окна – прекрасное занятие, но проходят годы, а за окном всё та же серость.
* * *
И вот ты наконец приехал. Я в это время опять была занята, подделывала в фотошопе родословную соседского кота. Кого-то в кошачьем клубе что-то не устроило, там углядели неправильную пропорцию между длиной хвоста и размахом усов. Бдительные они. А ведь и правда, кошачья бабка голубых кровей согрешила с помоечным, и вот результат. И как же теперь не помочь соседям? И самому коту тоже, ведь без правильных документов не получить добро на случку с какой-то кошачьей принцессой. При удачном альянсе мне обещали котенка.
Ты и бабушка стоите за моей спиной и смотрите, что я делаю, вы смотрите на экран, а там передвигаются картинки, буквы, цифры, в одно мгновение меняются их цвет, размер, форма. Бабушка подозревает, что здесь замешана нечистая сила и втихаря крестится.
От компьютера пришлось оторваться, ведь ты приехал не один, а с женщиной, теперь уже с женой. Такая себе просторная молодуха с фольклорным налетом, прическа похожа на цветочный вазон. В общем, вполне, если не брать в расчет некоторую косолапость, причем не только ног, но и рук. Я бы сказала – молодая медведица. Ты не обижайся, что все твои женщины мне кого-нибудь напоминают, но это единственное что их объединяет, потому что все они у тебя очень разные. В этом вопросе ты тоже стараешься быть шире.
Ты сообщаешь нам важную новость, ты приехал попрощаться. Твоя жена поволжская немка, и вы скоро уедете на родину её предков. Вот это да! Бабушка и мама от неожиданности онемели, а опомнившись, заголосили как простые русские бабы, каковыми они и являются. Нет, нет, они, конечно, за тебя рады, но не готовы вот так просто расстаться на всю жизнь, совершенно не сообразив, что географически ты будешь к нам даже ближе.
Твоя медведица одаривает нас подарками – оренбургскими платками и бусами с уральскими камнями, а ты достаешь из чемодана куклу. Писаной красоты! Вся в локонах, бантах, кисее и кружевах. Чулочки ажурные, панталончики белоснежные, туфельки из натуральной кожи с кисточками. Ты вспомнил, что за всю жизнь не подарил мне ни одной куклы. И мама опять плачет, и бабушка тоже. И даже твоя жена-медведица разревелась, а я её обняла и поцеловала, что для меня совершенно нехарактерно. Но я знаю, в чем тут причина – раз она твоя жена, значит нам она тоже не чужая, и если подумать, то кроме вас у нас никого больше нет.
А потом мы долго сидим за столом, пьем чай с пирогами и вареньем, ты играешь на гитаре и поешь про ветер перемен. Вполне уместно, ведь жизнь твоя скоро совершенно изменится.
Вечером бабушка с мамой шушукались, обсуждали и переваривали новости и зачем-то вспоминали твоего дедушку и историю с немцем. Это потому, что ты уезжаешь не куда-нибудь, а к «этим гретхен и клаусам», и они углядели причинно-следственную связь, и натягивают нити, и всё усложняют. Или на самом деле в этом что-то есть?
Провожать тебя в аэропорт мы поехали с мамой. Бабушка напилась сердечных капель и улеглась на диван – не с её нервами переживать такое прощание. И ты уехал, а мы остались.
* * *
Через два года я демонстрировала свою коллекцию одежды под названием «Птицы», которая имела большой успех и резонанс в прессе, настолько большой, что меня пригласили работать за границей. Но я не поехала, так как через полгода должна была родиться моя дочь. Ведь я уже замужняя женщина со всеми вытекающими.
Мой муж свадебный фотограф, но познакомились мы на похоронах. Он предложил мне выпить коньяку из миниатюрной фляги, потому что лил дождь и было очень холодно, я глотнула и сразу опьянела. Он довез меня до дому, довел до самой двери, а у двери я грохнулась в обморок. Мы оба поняли, что это судьба.
На нашей свадьбе нас никто не фотографировал, свадьбы просто не было. Мы зарегистрировались тайно на даче, то есть в сельсовете. Свидетелями мы планировали взять соседа-алкаша и его сожительницу. Кошмар, конечно, но что делать, если в деревне не осталось никого, кто был бы мало-мальски похож на человека. И тут случилось непредвиденное, ты приехал! Вы приехали! От бабушки вы узнали, что я на даче и очень удивились, и поспешили меня навестить. А тут такое дело – у нас нет свидетелей. Нам вас сам бог послал, тебя и твою уже беременную жену-медведицу. Я называю её так не из вредности, она мне нравится, потому что она естественная как природа, как мишки в сосновом бору.
Вы стали нашими свидетелями.
А потом мы до ночи сидели на веранде, и ты рассказывал о своей заграничной жизни. Ты живешь в небольшом городе, так, ничего особенного – кирха, ратуша, почта, вокзал, базар по выходным. Спокойная бюргерская жизнь, тот случай, когда после шести вечера люди теряют интерес к улицам. Но ты нашел там занятие по душе – открыл игрушечный магазин, и дела идут неплохо. Медведица кладет голову тебе на плечо, и ты целуешь её в макушку. У вас большая разница в возрасте, ведь она почти моя ровесница, но ты всегда будешь выглядеть мальчишкой, так что всё великолепно. Лучше и быть не может.
Мы пьем кислое вино, едим сладкие груши, ты берешь гитару и поешь о часовых любви. Смеркается, деревенские звуки понемногу утихают. Завтра вы уедете. Вы торопитесь обратно, так как магазин нельзя надолго оставлять. Надо же... В молодости ты зарекомендовал себя глубоким романтиком, совершенно равнодушным к накопительству, но новые обстоятельства тебя, по-видимому, изменили. Бабушке бы это понравилось.
Перед отъездом ты вываливаешь на стол немецкое игрушечное добро – слоник, белка, крокодил, в общем, целый зоопарк. Это опять мне? Нет, нет, теперь уже не совсем, и ты намекаешь на скорые изменения в моей жизни. Мы целуемся, и вы уезжаете.
Изменения не заставили себя долго ждать. Моя дочь вопит круглосуточно, у неё режутся зубы. Муж корчит перед ней рожи и танцует, только что на голове не стоит, но отвлечь её невозможно. Уже соседи жалуются.
С тобой мы видимся редко, но ты пишешь потрясающе интересные письма, причем настоящие, в конверте! Ты, наверное, остался последним человеком, у которого есть почерк, хоть и неразборчивый. И ты не перестаешь посылать мне игрушки, и когда я совсем выбиваюсь из сил, я достаю их из шкафа и по очереди прижимаю к себе.
* * *
Бабушка умерла. Ты приехал на похороны один и только на один день. Был лютый мороз, мы с мамой застыли от холода и горя. Ты наклоняешься и греешь нам руки своим дыханием, и я замечаю, что ты седеешь. У нас нет времени поговорить, и ты обещаешь, что никогда не перестанешь писать нам письма. Я в это верю. Ты вызываешь такси, которое довезет тебя до аэропорта. Вот и всё. Бабушки больше нет, и ты опять уехал.
Год спустя я развелась с мужем. Он пошел фотографировать свадьбу и явился через три месяца. Долгая, однако, выдалась фотосессия. Странно, но после развода я почувствовала некоторое облегчение. Я неожиданно полюбила дачу и стала проводить там всё больше времени, даже зимой. Дочь подросла, и теперь я вполне могу оставить её на некоторое время с мамой. Могу позволить себе долгие перерывы в работе, ведь мою одежду покупают жены и любовницы олигархов. Сколько она стоит? Совестно сказать, если принять во внимание, что африканские дети голодают.
Дом на даче я капитально отремонтировала и перевезла туда все твои игрушки, почти все. Помните ту красавицу куклу? Как-то я долго её разглядывала и не решалась дать моей дочке. Как можно дать в руки ребенку такую куклу? А как можно не дать? И я дала. Теперь она где-то валяется с оторванной головой. Но всё остальное я сохранила. Для твоих игрушек я приобрела огромный стеллаж. Они теперь как на выставке, и это лучшее, что есть в моей жизни. Может, это и странно для совсем ещё не старой женщины, но я не бездействовала и свою жизнь изменить пыталась. Но посудите сами: один не моет руки после туалета, другой помешан на экономии электричества, третий ест так, как будто делает это в последний раз. А четвертый... Он говорит не «мне», а «мине» и кроме этого «мине» я уже ничего не слышу и не вижу. Всё! Хватит порожняк гонять.
Недавно я повезла коллекцию своей одежды на дефиле высокой моды, а на обратном пути намеренно сбилась с курса и заехала в твои широты. Соскучилась и хотела посмотреть, как ты живешь. Поехала сюрпризом и только тогда, когда подходила к твоему дому, предположила, что могу тебя не застать. Осторожно тронула звонок, и в ответ тут же зашлась собака, но лаем веселым и задорным.
Калитка открывается автоматически, и ты бежишь мне навстречу. Седой, совсем седой. У тебя мокрые руки, ведь ты как раз мыл окна. Какие в твоем доме окна! Некоторые даже с витражами, но это единственное излишество, которое ты себе позволил. Дом у тебя скромный и очень удобный. В нем пахнет молоком с сухарями. Да, да! Откуда здесь за тысячи километров от моей дачи такой родной запах?
Твоя жена-медведица заметно прибавила в весе, но при этом её косолапость стала почему-то более грациозной. Она печет пироги, а я наблюдаю за её неспешными движениями. Покой и красота. И счастье. Ведь если бы её семью когда-то не сослали на край света, она бы тебя не встретила. О такой катастрофе ей даже страшно подумать.
Мы сидим за столом и едим обыкновенный русский винегрет, но здесь он имеет какой-то кондитерский вкус, а наши настоящие пироги, блестящие сверху, все же пахнут другой цивилизацией. Твоя собака положила морду на моё колено и сидит так уже полчаса, и я не смею пошевелиться, чтобы её не беспокоить. Ты берешь гитару и поешь про миг между прошлым и будущим. Какие в этой песне правильные слова!
Сегодня выходной, но ваших детей-двойняшек дома нет – они уехали со школой на прогулку по заповеднику. Жаль, что я их не увижу, ведь я сегодня уезжаю. Мы прощаемся. В который раз...
Домой я приехала поздним вечером, а на следующий день засобиралась на дачу. Мне на природе хорошо думается. И там твои игрушки. Свои самые удачные эскизы я нарисовала на даче. А в перерывах между эскизами я пишу короткие или длинные рассказы, зависит от того, насколько сложна причинно-следственная связь. И этот рассказ уже почти закончен. Хочется добавить совсем немного. Я писала его для тебя и не назвала ни одного имени, но назову сейчас сразу два – это имена твоих детей, их зовут Гретхен и Клаус.
|
|
|