| ПОЭЗИЯ | Выпуск 89 |
9 июля 2020 года Борису Левиту-Броуну исполнилось 70 лет. Поэт, прозаик, художник, музыкант, автор многочисленных книг, блестящий фотограф, человек-оркестр…
Мы публикуем подборку из книги его стихов «Прямая речь» только что вышедшей в издательстве «Алетейя».
Составитель Ирина Соловей предваряет книгу такими словами: «Я прожила с этими стихами полжизни. У меня было достаточно времени, чтобы полюбить их и оценить, проверив на поэтическую прочность. Они возвращали мне утерянные смыслы, спасали от повседневности, лечили от ностальгии и болезней, дарили красоту. Многие из них стали моей молитвой, надеждой на спасение, открытием вечности».
|
ЗАВЕТ Процвести одиноко прожить незаметно и умереть разбудить чью-то душу сложить свою песню и не допеть с кем-то в мире сродниться а на взаимность не уповать жить и помнить загадку твою им не разгадать * * * Бог знает, сколько лет и сколько строк кружить вокруг да около признанья, что жизнь – наш приговор, душа – зарок, что одинокость – наше наказанье. Хоть каждый отчуждение несёт, как добровольный крест, он втайне знает: не мы его, оно нас выбирает и как конвойный по миру ведёт. ВОР Всё к одному, – не мои фонари, не мой асфальт и сбежавший ветер. Вечер необычайно светел, немой снаружи и изнутри. В лицо парапета втиснув ладонь, сижу обломанный, недопетый и, кажется, всем на свете задетый, Боже... за что ж ты меня? Не тронь! Не пролезаю в житейский створ со своей несуразной мерою, верую в завтра как беглый вор. Даже и зарезанный, верую! * * * Сколько мне ещё осталось, кто сочтёт, доложит кто? Преждевременную старость втиснуть в зимнее пальто мудрено ли, только страшно, что под ватою шурша, вдруг забредит о вчерашнем неотжившая душа. * * * Отчего стало быть тяжело? Оттого ли, что сил не собрать, или кто-то незримый опять мне тихонько подрезал крыло? Отчего стало трудно дышать? Оттого ли, что ветер невмочь, или просто под камнем лежать невозможно в холодную ночь? «...мне тихонько подрезал крыло...» «...или просто под камнем лежать...» Оттого стало трудно дышать, оттого стало быть тяжело. * * * Пялюсь, пока заоконная ветка не выколет глаз. Зима. Просветы и далеко, и редко, а в основном – дома. Могу (если очень захочется) у ветки спросить – за что? «Да за всё!» Ничего-то мне не отсрочится – ни вечное бытиё, ни просто яма, умело обкусанная в четыре штыка лопат. Может, поранит осень закутанную гвоздями дубовых лат. Дунет монетным звоном с ветвей воробьиную мелочь крылатую, и уйдёт человек с лопатою от могилы моей. ЯЛТА (Из цикла) 1 Горсть пены – это счастье на минуту, а результат – лишь мокрая ладонь. Перед тобою вечная гармонь, её меха инерцией надуты. Сиди на лавочке и нажимай на клавиши посредственной погоды. Сухие пирсы – мшистые уроды... оно их обтекает невзначай, и галькой шевелит на берегу, и путается с мелочью пузатой, совсем не замечая на бегу трагические радости заката. 2 Штиль, мальчики, стеклянные шары, вечерний полудиск и всё такое... Бред тихой пристани – условие простое незаинтересованной игры. Как будто ничего... но меньше слов на том же месте, где их было много, а истина, она всегда убога, а вечер в Ялте... он всегда не нов. 3 оно не понимает что живое и думает что мёртвое оно ему чужда эстетика покоя и непонятно что такое дно но окольцованное берегами ещё не осознавшее границ уже давно расчерчено веками теченьями и косяками птиц 4 Синеет, узится, молчит. Как по команде – кипарисы. Фонарь вчера ещё разбит, Под ним коты, а может, – крысы? Мычит маяк, как мастодонт, струятся плавники рептилий, и совершенно без усилий ночь отменяет горизонт. 5 Шершавый Понт пасёт свои стада, отмахиваясь, как от мух, от чаек, а я сегодня-завтра уезжаю, и так обидно, будто – навсегда. Уже идти, а что-то не иду, и плакать не могу (спасибо ветру!), ещё дышу последним полуметром у подступившей соли на виду. * * * Ну, как могут жить поэты? Да так же, как умирать: нитка дневного света, скомканная кровать, дальние звуки площади, может быть, – шум ветвей, штора, что ставни дощатой гуще и тяжелей, хрупкой музыки здание, каянья грусть тиха... это и есть ожидание смерти или стиха. РАССТАВАНИЕ Утро, Ялта, шелест пены, тайный страх невольных слёз, и в природе перемены, хоть не иней, не мороз. Солнце с набережной дружит, небо празднует успех, и народ живет, не тужит, только нам с тобой – не в смех. Точностью минут парадных распинается табло, знало, знало бы оно, как на сердце безотрадно! Как мне горек твой висок за минуту до разлуки и какие это муки – от «Прощай!» на волосок. Тронешь белою перчаткой рейса мутное окно, и улыбкою, и складкой тихой муки. Всё равно неизбежно рейс отчалит, увозя тоску мою, и тебя тоской ужалит, и оставит на краю. Где-то Ялта, – шелест пены, – издалече не видна. Между нами горы-стены, я один и ты одна. КАСТЕЛЬВЕККЬО[1] Подушка тишины – таинственный квартал! Русты отражены водой кривых зеркал, размножены в оконных переплётах. Ещё сочится тень, смиряя дня накал, и ласточка ещё вольна в своих полётах. И волен я ещё пройти сквозь строй окон, хранящих ночь в сырых старинных рамах, и, обогнув путями тени небосклон, дойти туда, где – жаром обнесён – стоит ослепший от рассвета замок. * * * Забытость, тихая вода, туман. На теле осени – промокший ситец лета. Телега скрипом осевым пропета. В телеге невесёлый мальчуган. Забытость, тихая вода, туман... Зачем ты – в осень, ангел невесомый, дорогою мучительно знакомой, где не один уже проковылял рыдван? Туман, забытость, тихая вода... Лягушкою в траве притихла сырость, и на щеке – остуженная сирость. Я, как и ты, издалека сюда. Сквозь прожитые начерно года, – продрогший мир, сорвавшееся эхо. А за спиною вехами успеха, – туман, забытость, тихая вода. Не торопись, малыш! Здесь всё обман! Печалью – зрелость, смытостью – разлука, и сам я – эхо умершего звука... забытость, тихая вода, туман. * * * Как тихо. В этой тишине движенья нет, не дрогнет веко. Лишь тень от лампы на стене напоминает человека. У тени грозной на виду молчу... живу, не зная брата, и точно так же без возврата я вместе с нею пропаду. * * * Раздай любовь свою собакам, ведь больше некого любить. О жизни можно только плакать, и жизнью можно только быть. Быть нераскаянною пыткой в огне обугленной руки, и бесполезною попыткой любить, рассудку вопреки. |
[1] (вернуться) Старый замок.
|
|
|