| В ГОСТЯХ У «КРЕЩАТИКА» РУССКИЕ ПОЭТЫ АМЕРИКИ | Выпуск 89 |
|
* * * Я вас любил – и далее, по тексту. Поля меняли травы на снега, и одуванчики – готовы к бегству – взлетали вдруг, как девочки Дега, когда б они пустились вдруг в бега. Я вас любил – из-под земли пионы невинные струились по стене – и медленные зеленели клёны на фоне звёзд кувшинками Моне, когда бы мы их видели извне. Я вас любил – седые книгочеи сидели в старой лодке на мели, пока я вам вытачивал камеи, которые – полотнами Дали – совсем иначе виделись вдали. * * * Какие пела колыбельные Ревекка, когда укладывала близнецов своих – в библейских сумерках пророческого века с одним напевом, поделённым на двоих? Кто скажет матери, кому из этих братьев она поёт? Заснули оба до утра; простой мелодии дыхание растратив, она встаёт, скользит бесшумно из шатра. Костёр потух, но тлеет тихими углями; и звёзды в небе так прошили облака, что трудно выдумать угрюмый мир с углами, и потому он и не выдуман пока. Как трудно вспомнить то, что помнили вначале – каким усилием вернуться в этот звук – в напев, с которым на руках и нас качали, и то, что вынесли за скобки этих рук? Что в мире проще и прочнее полукруга рук материнских вкруг младенца перед сном? Все колыбельные похожи друг на друга – а весь раздрай уже случается потом. Потом, потом в какой-то сырости смертельной, настанет время разойтись. И в этот час никто из нас уже не вспомнит колыбельной, в библейских сумерках напутствующей нас. КРИК Ты не будешь больше молодым – ни в стране березового ситца, ни в краю, где мускулом стальным стройный мост над пропастью гордится. Окликаясь голосом дверным, языком скрипучей половицы – что кричит ушедшим остальным одиноко утренняя птица? Вот она, пройдя полсотни зим, объясниться, докричавшись, тщится. Словно вдруг потусторонним им, может там – за краем – пригодиться. Точно алкоголик-аноним – проломившись в двери психбольницы – что и сам ты утренним своим этим криком захотел добиться? Может, утром ветреным, одним, вспоминая голоса и лица, ты не только больше молодым – весь не будешь – что там мелочиться. Сквозняком растаешь, станешь дым, будешь только в памяти храниться – откликаясь голосом дверным, языком скрипучей половицы. * * * Колыбельная Бриттена. Тихо сегодня. Тихо. Книга лежит раскрытая – может быть, это выход из бесконечного круга сплошной одинокой ночи? В книге стихи, они помогают не очень. Я думаю про Исаака. Слепой он лежит и старый: для слепого везде темнота, даже если он сын Авраама и Сарры; и пока он лежит, приходит к нему Иаков – Кто это? – Я... – Это может сказать всякий... Что он знает в этот момент – один, слепой в темноте с отяжелевшим веком, когда даже собственный сын подставил его. Обманула жена Ревекка. Эх, осторожный старик, незрячий, ненужный, робкий – благословенье твоё в этот миг не стоит цены чечевичной похлёбки. Помнишь, как твой отец – собственными руками хотел положить тебя, будто одну из овец, на плоский жертвенный камень?.. Тихо сегодня. Тихо. Время проходит будто песок сквозь сито. Музыка. Колыбельная. Снова – по кругу – Бриттен. Книга стихов раскрыта, она помогает не очень. Только везде темнота – бесконечное время ночи. * * * Когда меня отсюда выпустят – себя увижу, обернувшись, скупой строкой казённых выписок из общей описи минувших. Все стрелы растерявшим лучником, я буду никому не нужен: ничем не хуже и не лучше их – ничем не лучше и не хуже. Когда меня отсюда выпустят, как арестанта из вагона – я встречу свежий клевер выпасок, люцерны стебелёк зелёный. Мои движенья станут новыми там, где зашамкают шмелями луга обширные, медовые и ветры встанут, шепелявя. Когда меня отсюда выпустят, я буду лучником без лука где, на холме среди травы пестрят цветы неопытного луга. Где линия ручья начерчена, но нет ни берега, ни брода – где перейду её доверчиво один, вне зоны перехода. апрель-май 2020 Бостон |
|
|
|