| КРЕЩАТЫЙ ЯР | Выпуск 9 |
|
Не громче воды Проба текста. Кресло поставьте туда, где, размывая формы камня, вода изображает время, длительность, но более – ничего. Я буду на дно косточки кислых маслин бросать, пока не стемнеют над теменем небеса; пока не устанет рука, она будет лежать, не зная оплаты, сдачи, щеки, дележа. Проба позы. Поставьте сюда затем, что хочу, чтоб ноги – на солнце, а теменем – в темноте, в древесной тени, и чтобы журчала всегда только вода, но не речь. Повторяю: вода! И чтоб округа, оливы, аркады, луга с нимфами, паны с флейтами, – эти гага с уксусом вместо слюны, не мешали мне расширенными зрачками дремать на дне. Проба тела. Ни наяд, ни дриад, вообще никаких существ, чей длинный ряд имен называть не буду теперь: уста запечатаны; видимо, я устал. Солнце садится, касаясь концом луча красивой лиловой птицы, то есть – грача. Времени проба. Оно подражает воде: та же царит непрерывность, и больше нигде в чистом виде ее не встретишь, но, все-таки, будешь пытаться... Это смешно. Даже у воздуха есть периоды: вдох- выдох, но у воды – никогда! Эпох, вех не знает она... Все течет, но я множество раз кидал в течение дня косточки в воду. Она, на мой вкус, была той же: на дне – бирюзова, на камне – бела. Проба пространства. Кресло, где я сижу, занимает то место, откуда даже ежу открылась бы панорама жизни окрест. Зрачок расширен затем, что берёт под арест множество линий, деталей ландшафта, и пространство считается с этим, и не таит ни малейшей малости, ибо она все равно на забвение обречена. 1991 * * * Игрушечная жизнь, зане мала Стоишь, на небо тень бросая. Мгла сгущается над теменем, но ты уже привык к ужимкам темноты и пустоты над головой. Не вой, сюды не вызвать ангелов конвой. Худеешь. Широки твои штаны. И зуб болит. И боль на полстраницы, на всю страницу. Маленькая жизнь с пружинкой в попке... Мысли, как моржи в холодной голове, в ее воде резвятся, точно блохи в бороде тех анекдотов... Анекдотов – тьма: сходила замуж, где сошла с ума (я – о подруге). Впрочем, о себе не веселее скажешь. О судьбе – тем более. Игрушечная жизнь, безделица Ватто. Как ни кружи, не к центру, но к околице летишь слепой летучей мышью. Всюду тишь. А также – глядь. Я о подруге – блядь! О чем жалел, жалею... Выбирать на ощупь трудно. Мгла над головой, и ангелов не слышно. Боже мой, стоишь, на небо тень бросая. Жизнь подсовывает злые муляжи, миражи самодельные, и ты находишь в них приватные черты жильца конца эпохи. То есть ты себя находишь в них. А пустоты прощальный взмах над бедной головой и есть конец эпохи, сколь не вой. Ты полюби, голуба, этот стих, зане он сдержан, субъективен, тих, как зверь в норе, как моль в моем пальто, как надпись мелом на спине «никто». Элегия №3 Чудесный ад растений за окном и смутный рай рассыпаных над тучей созвездий в опрокинутой вверх дном полночной вышине, что только круче от отраженья в лужах, где кусты по щиколку стоят дрожа, и дрожью колеблют гладь, и складки темноты и здесь, и там ползут по бездорожью. Я третий день кормлю чужого пса, мне наплевать на ясную погоду, как ей – на стихотворца, полчаса потратившего строкам сим в угоду. 1993 * * * Дугой изогнутая даль и бровь, воздетая дугой... Разлет тоски, полей печаль, и Веспер ходит, как изгой. * * * Лето еще не окончилось, осень еще не наступила; южное взморье в сером мыле прибоя, и волнам теряешь счет, если вообще их считаешь, эдаким сэром, этаким дэнди с зонтиком, в одиночестве злом, торча на молу, с преизбытком времени на черном ручном циферблате, где римский излом цифр символизирует не времена, но их графический статус. Помимо всего, воздух, особенно воздух, стальной и полдневный, в бедной моей голове лишь сближает родство полурассеяных мыслей: не скука, не гнев, но нечто, что их еденит... О себе, между тем, выясняются некие грустные вещи, вроде неспособности к этой, что вижу вокруг, пустоте, даже в этой, уж слишком внимательной к взгляду, природе. Ни свободы здесь нет (геометрия, некий пейзаж), ни покоя (покой у покойников, прочее – скачки то сознания, то воображения); и на абордаж, и на приступ берешь свою волю... Восставши от спячки, в безнадежные прятки играю я; рот кривоват и поджилки, бывает, трясутся; но странное дело: почерк с голосом спорит, и почерк прямее стократ, – как Евклид – Лобачевского, – вдаль уходя без предела. 12.09.92 |
|
|
|