Натурщик

НАТУРЩИК

Семнадцатилетние первокурсницы художественной академии первые три или четыре занятия отводили в сторону глаза и густо краснели, им было неловко смотреть на голого Виктора Андреевича.

Виктор Андреевич же совершенно не смущался ни своего слегка заплывшего жирком тела, ни других частей – рабочий момент, не более того.

Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что тело заплыло жирком самую малость. Да и то за последние полгода спокойной жизни и работы в академии, а до этого вломившаяся в маленькое подсобное помещение замректора одинокая Инесса Марковна просто остолбенела от увиденного совершенства.

Вообще-то Инесса Марковна искала веник – разбилась чашка кофейная.

Вместо веников обнаружились кровать, шкаф, стол, стул, радио и мужчина – в чем мать родила. Он аккуратно развешивал на батарее трусы и носки. Неспешно повернулся на звук открывшейся двери. Инесса Марковна никак не могла разобраться, что привело ее в остолбенение: носки на батарее или прекрасное тренированное тело незнакомого субъекта. Сорокапятилетняя старая дева уже давно не видела обнаженку.

– Вы кто? – просипела она.

Субъект, не смутившись, ответил:

– Я? Да Виктор Петрович я, меня ваш ректор, Андрей Иванович, на работу принял. Я тут у вас и сантехник, и завхоз, и электрик. Все могу.

...Андрей Иванович наколдовал Инессе Марковне чашечку чая и подтвердил законность пребывания субъекта в подсобном помещении.

– Но почему он ...голый? – снова просипела замректора.

– Понимаете... ему негде жить, так что я выделил это помещение, все равно там только старые холсты и всякая рухлядь валялась. Ну, а голый... скажу, чтобы двери закрывал, если голый.

– Где вы его откопали? – спросила Инесса.

Ректор засмеялся и открыл коробку с бельгийскими конфетами.

Инесса Марковна постепенно пришла в себя, и после второй чашки отличного китайского чая в ней заговорил художник.

– Андрей Иванович... нам натурщик нужен, может, завхоз согласится до обеда позировать? Фактура продходящая. Ну, поднимем ему немного зарплату...

В общем, так все и устроилось. С утра Виктор Андреевич изображал рубящего саблей всадника, бегуна на старте или финише, отпускающего тетиву лучника, напрягая все мышечные и душевные силы для хорошего результата. Старательные первокурсницы потели над точностью передачи движения и напряжения.

Больше всего нравилась новому завхозу поза мыслителя. Он даже выпросил у Маши, хорошей девочки из хорошей семьи, неудачный набросок, купил рамку на барахолке, и повесил над своей кроватью в подсобном помещении.

После обеда натурщик занимался разными хозяйственными делами академии, их было полным-полно: хорошего завхоза и электрика ректор не мог найти уже много месяцев. Уважающий себя мужик не пойдет в завхозы за пять тысяч, а от алкашей толку никакого.

В пятницу вечером натурщик исчезал неизвестно куда, вовзращался очень поздно в воскресенье, довольный и утомленный.

Уборщицы сплетничали: у натурщика точно женщина завелась, ибо в шкафу появились хорошие простыни и добротные полотенца, а также дорогой парфюм. Студентки хвалили этот изысканный аромат. Горьковатые нотки – как раз то, что нужно.

Инесса Марковна, в штыки воспринимавшая всех прежних завхозов, никаких претензий к Виктору Андреевичу не имела. Вообще складывалось ощущение, что она в последнее время всем на свете довольна.

Чего только не случится со старой девой, если у нее мужчина заведется. А завелся однозначно, решили всё те же уборщицы. Вы только гляньте, как расцвела, и не цепляется больше, а раньше все не так было: и пыль на полках осталась, и ковер плохо пропылесосили. Уборщицы, они всегда знают столько же, сколько следователь. Нюх у них просто, вы мне поверьте.

Зимой в академии выставка была – там и наброски Маши оказались, замректора поспособствовала.

Самого удачного мыслителя купил неопрятный и очень богатый меценат из Пскова, говорят, бывший мастер спорта по плаванию. А так и не скажешь.

– Хорош натурщик, хорош. Вам не кажется, что он чем-то похож на спортсмена Виктора Афанасьева, помните, такой был, много золота взял, – спросил меценат Инессу на банкете, – мы как-то вместе во Франции были, про него давно уже ничего не слышно, куда делся, неизвестно, говорят, жена его обчистила до нитки, а может, просто сплетни...

– Извините, – вежливо улыбнулась Инесса, – я человек далекий от спорта. Но с натурщиком нам повезло, тут вы правы, просто фантастически повезло...

МОНСЕНЬЕР БЛАНШ И КАРТИНА

Никто не знает, откуда и когда именно монсеньер Бланш появился в греческом Ретимноне. Просто вчера его еще не было, а сегодня – рраз! и был.

Небольшого роста мужчина со смуглой кожей внезапно поселился на одной из узких улочек города, построенных веницианцами.

Среди многих, похожих друг на друга, прилепился к стенам соседнего и его маленький домик-квартира из трех комнат, до этого пустовавший много лет.

Соседи понятия не имели, где работал монсеньер Бланш, чем занимался в свободное время, ибо, не взирая на улыбчивость и приветливые полупоклоны, монсеньер ни с кем не общался. Не ходил в гости пить чай, не обсуждал погоду и футбол, он умудрялся жить отшельником на многолюдной улице, где все и все друг о друге знали.

Что он называет себя именно так – монсеньер Бланш – соседи некогда выведали у владельца кафе, где каждое утро лет тридцать подряд смуглый господин заказывал две чашки черного кофе и булочку с сыром. Кусочек булочки и сыра в конце завтрака получал неизменный спутник монсеньера – невероятно рыжий кот с зелеными глазами. Коты, понятно, не живут тридцать лет, возможно, монсеньер тайком покупал новых, кто его знает. Всего можно ожидать от человека, носящего странную повязку на лбу, – свернутый вдвое черный платок с висюльками.

Квартирка-домик монсеньера, зажатый между другими домами, скрывал внутри дворика мандариновые и гранатовые деревья, старое оливковое дерево, а под ним скамейку. На ней монсеньер и кот отдыхали после долгих прогулок у крепости, много веков назад построенной веницианцами в греческом Ретимноне.

Крепость очень любили туристы. За ней открывается великолепный вид на море.

Оба дремали, мечтательно улыбаясь чему-то. Под вечер монсеньер шел на кухню и готовил фасоль с мясом или макароны с томатным соусом.

– Пошли, Мурзик, – говорил монсеньер рыжему коту. – Время ужинать.

Обед монсеньер и Мурзик пропускали, пожилым мужчинам ни к чему много есть. После ужина монсеньер садился в кресло, укрывался пледом и читал книгу. Кот лежал у его ног.

Домик монсеньера примыкал к древней полуразрушенной стене, на которой днем и ночью спали голуби. В стене давно зияла дыра, в нее можно было увидеть небольшое окно гостиной монсеньера, вечерами оно светилось уютным и оранжевым. Хотелось попроситься в гости, глядя на этот теплый свет. Но в гости к монсеньеру никто никогда не приходил. Ближайшая соседка Бланша, известная сплетница Анастазия, рассказывала, что много лет назад к нему неожиданно ранним утром приехала молодая и очень красивая девушка. В руках она несла нечто похожее на картину и маленький чемодан. Побыла недолго, через пару дней таким же ранним утром Бланш отвез ее в Иераклион, в аэропорт. Ну, а куда еще, говорила Анастазия, не на лодке же она уплыла.

Никто не знал, сколько лет монсеньеру, никто не видел, когда он ходит в магазин за едой, и вообще за все годы он только несколько раз разговаривал с соседским рыжим мальчишкой Костой, Анастазия пыталась выудить из Косты, что говорил странный сосед, да что с пацана взять, балбес.

Монсеньер старел, а кот оставался прежним.

Естественно, однажды монсеньер умер. Счастливчик уснул на скамейке под оливковым деревом и не проснулся.

Владелец кафе через два дня позвонил в полицию – надо проверить, все ли в порядке, монсеньер никогда не пропускал свой утренний кофе.

Ставни заколотили, мэрия Ретимнона наверняка начала искать родственников и наследников, может, кто и обнаружится, у каждого есть хоть какая-то родня, но Анастазии, понятно, никто про это не расскажет, нет у нее знакомых в мэрии. Владелец кафе сообщил по секрету, не назвав источника информации, будто в доме монсеньера обнаружили одну из первых картин художника М. Ничего особенного, просто обычный кот, спящий на коленях у женщины в синем платье и красивом платке с висюльками. Небрежный набросок. Зато – оригинал.

Откуда у монсеньера оригинал, вот чудеса. Но все тайное рано или поздно становится явным, Анастазия в этом уверена.

Художник М., выходец из Одессы, приятный смуглый мужчина с рыжей шевелюрой, живет с красавицей женой в Нью-Йорке, он очень известен и богат, это знают все, даже Анастазия – недавно дети купили ей новый телевизор, Анастазия смотрит все передачи подряд. И никогда не пропускает вечерние новости. Будь Анастазия помоложе, устроилась бы на телевидение: новости – те же сплетни, если уж честно, а в этом она преуспела.

Анастазия хотела взять к себе кота монсерьера, пока не найдутся родственники, но он куда-то сбежал, просто испарился буквально.

Иногда Анастазия выносит стульчик на улицу, садится перед дверью своего дома, болтает с многочисленными знакомыми, заодно чистит фасоль, но на самом деле она ждет, что возле запертой калитки появится рыжий кот. Может, и голуби вернутся. Они тоже куда-то исчезли со стены, примыкающей к домику Бланша.

БЕЗ НАЗВАНИЯ

В гимназии Володя учился хорошо, ни в чем порочащем замечен не был, вел себя прилично и ни с кем не дружил. Раздражали его все, хотя он и старался быть вежливым.

Мир полон идиотов – бесили тупые мальчишки, озабоченные подглядыванием за проститутками в публичном доме, бесили хихикающие девицы – они все думают, будто у мужчины других дел нет, кроме как желания заглянуть к ним под юбку. Cкука зеленая...

А вот Надя – слегка лупоглазая и тихая девушка – ему даже вроде бы немножко нравилась. Одета так себе, причесана так себе, руки вечно в чернилах, но не трется словно ненароком грудью о сукно сюртука, и как слушать умеет, как слушать умеет!

Не то что маменька Мария Александровна, той бы все на своем настоять, всем на свете доказать, что она одна – истина и закон, злая, жесткая тетка, чего удивляться, что родному сыну за пять минут до смерти только и посоветовала – мужаться. Не обняла даже, не заплакала. Саму бы ее в то черное кресло навсегда усадить, куда детей усаживали, если не слушались они маменьку, дочь купца Бланка. Не любила, кстати, маменька, про папашу своего рассказывать. Русские мы, русские, так и знайте. Что за комплекс такой...

Ну, да Бог с ней. Про Наденьку вот. Володя вообще-то ни малейшего желания приближаться к девушкам не испытывал, ему хватило раз и навсегда – горничная только похихикала, когда он, шестнадцатилетний, потыкался под юбкой у нее и счастливо завсхлипывал через три минуты. Тьфу, недоразумение, плюнула наглая девка. Проститутки, конечно, молчали, им же деньги платят, но он видел – тоже презирают. Как и горничная та – Машка, что ли. Так и отхлестал бы по мордасам – как ее тогда. Или ножки повыкрутил. Как у лошадки.

А с Наденькой все иначе вышло – он у нее первый, и самый лучший, и самый умный. И самый прекрасный. Только скучно ему стало прям через пару недель – какая-то она, Наденька, все одно и потому. И платья старушечьи носит, и чулки вечно висят гармошкой. И слезливая, и ноги холодные, рыба какая-то...

Может, все же стоило за Аполлинарией Якубовой приударить, чего он тогда испугался отказа.

Чем бы, господи, заняться. Лишь бы вечерами с ней не сидеть...

И не разведешься. Намедни она ревела – и деток я не могу родить, теперь ты меня точно бросишь. Жалко как-то, что ли, черт его знает, не понять.

Не разведусь, пообещал он, но отдушина, отдушина мне нужна, не лезь, не мешай, пойду я, а ты суп учись варить, желудок уже болит от твоей стряпни. И пальто стал натягивать, и кепку нацепил.

А куда ты, Володюшка, повисла она на нем.

Да тут сегодня кружок, друзья зовут, обещают, будет интересно, что-то там про новую Россию, ты ложись спать без меня, не знаю, когда вернусь.

Вернулся и впрямь под утро, ах, как понравилось ему на вечерке-то этом. Никак уснуть не мог, чай все заваривал, думки думал. Как жизнь в России преобразовать, как счастье народу обеспечить. То ли дело занятие, а то сиди дома с женой и думай, чем на кусок хлеба заработать.

Завтра опять пойду.

Никакого покоя бедной Наденьке – и стряпню ее муж хает, и отворачивается в постели, не приласкает совсем. Теперь вот кружок этот, марксисисты.

Правда, неожиданно приключение образовалось – марксисты решили Володю в Париж отправить, а то уже очень он активным стал, по их мнению. Пересидеть надо бы активность такую, угомониться.

Париж так Париж. Может, Володя на город этот прекрасный отвлечется, да и забудет про Россию-то. Далась ему эта Россия немытая и лапотная, сильно увлекся муженек-то всякими идеями, ночами не спит, все пишет чего-то, успокоить бы мужика как-то.

...Бойтесь желаний своих – не то сбудутся...

И увлекся Володенька парижской штучкой, Инессой, она уже и замужем два раза была, от родного мужа к его брату ушла – стыд и срам – это ж куда годится, и детей пятерых нарожала, а ему хоть бы что, все нипочем. И забыл про Россию. И свои идеи. Одна Инесса в голове. И это Володя-то, сроду ему женщины были не нужны, а тут как с цепи сорвался, видно, куртизанка какая-то Инесса эта, они, говорят, такое в постели вытворяют!..

И еще вдруг, представьте, оказался Володя таким же ловким, как дед его купец Бланк, открыл свою маленькую типографию – у Инессы немного денег еще от ее текстильного магната-мужа осталось, а потом как развернулся, как пошел в гору, стал новых талантливых поэтов и писателей выискивать, книги их печатать. Прибыльное дело...

Однажды по минутной слабости какой-то чуть не согласился Володенька в типографии своей листовки с призывами напечатать – старый дружок из кружка марксистского попросил.

Дружок Иван решил в России революцию замутить, вся власть народу, так сказать. Но слаб оказался, не потянул он это дело.

Да и к лучшему, как говорится.

Иван удивлялся потом, на старости лет, покупая тортики жене Наденьке, как же это все так повернулось – кто бы мог подумать, что и Польша, и Финляндия к русской державе отойдут, и Австрия с Германией такой кусок своей территории России уступят! А он, Иван, наивно думал – избавлять нужно народ от царской семьи, гнать всех этих интеллигентов в шею.

Какое счастье для всех – великий князь Михаил Александрович согласился тогда взойти на трон. Не согласись он, неизвестно, чем бы дело кончилось. Всякие версии у умников есть, читали, слышали.

И ему, Ивану счастье – по просьбе загулявшего с француженкой дружка поехал он встречать брошенную жену на вокзал, ну, чтобы на квартирку устроить-то несчастную. И как увидел на вокзале Наденьку, так и погиб. Понял сразу: это и есть его предназначение – Наденьку оберегать.

И хорошо, что Инесса запретила мужу листовки печатать.

Иван и сам уже не хотел. Какая там революция?! Столько хлопот – оно ему надо?..

КОФЕ

Я хорошо помню этот запах с детства. Родители варили кофе только по воскресеньям. В нашем небольшом городке его было не достать, но папин пациент имел какие-то связи с Турцией, он-то и подарил родителям весь кофейный антураж: турку, кофейник, ложечки, специи, а перед Новым годом привозил килограмма два прекрасного молотого кофе.

В воскресенье утром я босиком и в пижаме бежала на кухню, садилась на стул и наблюдала за колдовством папы, вдыхая пряный и волнующий аромат.

Мне наливали какао. Детям кофе нельзя: папа-медик был строг. Впрочем, время от времени он баловал меня: смачивал в кофе кусочек сахара.

Я быстро съедала его, мечтая стать взрослой и пить кофе без ограничений.

В советское время растворимый кофе можно было достать только по большому блату, но папа не уважал растворимый. «Бурда», – вынес он вердикт, попробовав у главного врача в гостях кофе под странным названием „Пеле».

Потом мы посмотрели фильм „Семнадцать мгновений весны», поняли, что кофе нужно запивать стаканом холодной воды, а на даче у соседей, несколько раз побывавших в Болгарии и Польше, – крутизна! – даже мне и малолетней сестре папа разрешил выпить малюсенькую чашечку кофе, сваренного в песке. У крутого соседа имелся какой-то чудесный электрический лоток, в нем – четыре маленькие турки и песок, который покрывал турочки до середины. Лоток нагревался спиралью снизу, тепло передавалось песку, а песок нагревал турочки. Кофе был просто волшебным.

Но мы любили и нашу турку, кофе в ней по-прежнему оставался вкусным, а после окончания университета мне можно было уже и не спрашивать разрешения родителей.

В Германии за несколько лет я перепробовала разные кофейные машины и аппараты. Год назад чашка кофе из агрегата „Дольче кусто“ показалась мне пресной и невкусной.

Девушка, кажется, вы зажрались, сказала я сама себе, покупая в магазине бытовых приборов турку, отдаленно похожую на ту, что некогда нам привезли из Турции.

По утрам босиком и в пижаме я иду на кухню, наливаю себе чашку кофе, опускаю в него кусочек сахара...

СКАЗКА ПРО ОДНОНОГОГО СОЛДАТИКА

Анна Мари ненавидела остров, на котором жила. Ненавидела она и город Оденсе. Впрочем, остров Фюн, как и город, сам по себе был неплох, но вот та часть его, где жила Анна Мари, ничего хорошего молодой девушке не сулила.

Каждое утро она отправлялась на центральную городскую площадь и бродила по ней до сумерек, выпрашивая гроши у зажиточных прохожих.

Иногда ей перепадала работа в доме аптекаря или булочника: жены фармацевта и хлебопека отличались невероятной толщиной и еще более невероятной леностью. Неповоротливые обжоры ненавидели стирку и уборку, благодаря им Анна Мари могла заработать куда больше за пару дней, чем за месяц попрошайничества.

Стирая необъятные трусы жены аптекаря, хрупкая и очень красивая Анна Мари мечтала о чудесной встрече на площади Оденсе – например, какой-нибудь молодой граф разглядит под лохмотьями ее очарование и прелесть, и проникнется такой любовью, что пойдет против воли родителей и женится на ней.

О таких вот невероятных сказочных событиях она мечтала всегда. Мечтала и в день похорон графа Трампе. Ей удалось увидеть поверх голов зевак, стоявших плотными рядами, на помосте из хороших досок шикарный гроб, обитый черным дорогим сукном. У гроба рыдали дочь и жена. Чего рыдать, думала Анна Мари, им попрошайничать не нужно, горя не знают. Граф, конечно, странный, взял и свел счеты с жизнью. А ведь жил как хотел – от скуки и безделья даже театр в городе организовал.

Анна Мари обожала сочинять всякие истории, поэтому сама придумала причину самоубийства Адама Трампе. Граф – сплетни жены аптекаря – похаживал к недавно поселившейся в Оденсе гадалке, все про судьбу свою хотел узнать.

И не будь та молодой, красивой, рыжеволосой и зеленоглазой, поверила бы Мари в байки про гадания. Наверняка граф влюбился без памяти в гадалку, а развестись с женой нельзя, вот он и наложил на себя руки.

Гадалка – вот странно – стояла недалеко от Анны Мари. Лицо у нее было грустным и вроде бы даже заплаканным.

Словно специально встретилась она мне тут, пойду спрошу, сколько берет за гадание, решила прачка, и, протискиваясь сквозь толпу, наступила на ногу в потрепанном, но добротно сделанном башмаке.

«Я бы рассердился, – весело сказал «башмак», – но уж очень ты хорошенькая». Анна Мари рассмеялась и стала разглядывать весельчака. «Красивый, уж точно красивее короля Христиана», – почему-то подумала Анна Мари. Впрочем, ничего удивительного, что подумала, – буквально вчера жена местного священника предложила Мари поработать неделю в прачечной короля, вместо ее племянницы, – та обварила кипятком руку. Просто неслыханная удача для Анны Мари, уже послезавтра на повозке жены священника поедет она во дворец, в Копенгаген. Жена священника, болтушка страшная, как и ее племянница, – та однажды видела короля, говорит, внешностью не вышел, но очень обходителен, особенно с дамами.

Об этом зачем-то девушка рассказала молодому мастеру-башмачнику, которому наступила на ногу. «Не во дворец, – рассмеялся он, – а в прачечную». «Но прачечная же во дворце», – рассердилась Анна Мари. Хотя, если честно, рассердилась совсем немного, этот статный и красивый башмачник, сын ненормального Андерсена, который бродит по городу с вырезанными из дерева фигурками и рассказывает про них какие-то нелепые сказки, очень ей понравился.

Одну сказку Анна Мари хорошо запомнила – про одноногого солдата, убиравшего в театре мусор и влюбившегося в балерину. Красивая и грустная сказка, совсем не для детей такие сказки.

– Хочешь, – спросил башмачник, – выпьем пива из желудей, зайдем в трактир к Себастьяну...

В трактире за соседним столиком сидела рыжеволосая гадалка.

Анна Мари, осмелев от пива и нежных взглядов башмачника, подошла к ее столику.

– Погадаешь мне на судьбу? – спросила она.

Гадалка внимательно посмотрела на нее.

– Приходи завтра, – сказала она, – денег не надо.

– Как это не надо? – удивилась Мари, – но чем-то же нужно заплатить.

Гадалка засмеялась, кивнула в сторону башмачника:

– Пусть возьмет у отца фигурку одноногого солдата, этим и заплатишь.

...Через сутки, трясясь в повозке, Анна Мари все удивлялась, как люди могут верить россказням всяких гадалок. Рыжеволосая любовница графа-самоубийцы совершенно серьезно поведала ей о том, что из досок помоста башмачник соорудит брачную кровать, что замуж надо выходить за него, да и как можно скорее после возвращения из Копенгагена, а то вопросы пойдут, что в кровати этой родится мальчик, который прославит всю Данию, и в Копенгагене ему поставят памятник, и музей откроют.

«Чушь какая-то, бред натуральный, – думала Анна Мари, – еще рассказала бы мне, что комод из ее комнаты в музей возьмут, а на него солдатика – как историческую ценность».

Хорошо, что денег не заплатила. А одноногий солдатик от отца-башмачника – так грош цена этой игрушке.

Гадалка же завернула солдатика в красивую тряпочку и убрала в комод, загадочно улыбаясь.