| В ГОСТЯХ У «КРЕЩАТИКА» ЛИТЕРАТУРНЫЙ ПОРТАЛ РОССИЙСКИХ НЕМЦЕВ / ПОЭЗИЯ | Выпуск 90 |
|
ПОЭЗИЯ МОЯ Поэзия моя – простолюдинка, ей не присущ заумный «штиль» и слог, в угоду модно-вычурным новинкам туманный смысл, зарытый в дебрях строк. Она скромна, в ней нет кичливой спеси, лавровым не отмечена венком, в тиши ночей свои слагает песни простым и всем понятным языком. Не рвется ни в пророки, ни в кумиры и славы звездной ревностно не ждет, но всякий раз, настраивая лиру, всю душу на алтарь стихов кладет. У ПОСЛЕДНЕЙ ЧЕРТЫ Хвороба?.. Или яд?.. Кому оставить Русь?.. Не-е-ет, Федор нездоров, куды ему корону... Бояре?.. Все смердят! Изменщики и гнусь! Во-о-н, Борька Годунов, как тать крадётся к трону... Вся кровушка из жил... Не шевельнуть перстом... Неужто вышел срок?.. Накаркала старуха... Димитрий не пожил... Ванюша... Кто потом?.. Прибрал сердешных Бог. Земля пусть будет пухом... Снедает душу червь... Обедню отслужу... ...Кому это несут холщовую рубаху?.. Колодники и чернь! Ужо я покажу! Ужо устрою суд! Всех, аспиды, на плаху! Как змеи. Шепотки – «жесток, немилосерд»... Да! Норовом крутой! Но правил я по вере! Царю не лапоткИ плести. Я царь! Не смерд... ...А кто это с клюкой стоит вон там? у двери?.. Грозится: «Не уйдёшь»... Где шапка?! Мономах?! ...Что ждет на небеси?.. Не постриг же и схима... Проклятый! Что ты лжёшь, иезуит-монах!.. О, Гос-по-ди! Прости-и-и! Не убивал я... сына... НЕПОКОРЁННАЯ I Валит валом люд на улицы морозные – по Москве везут боярыню Морозову! В кандалах везут смутьянку, как преступницу, от святого троеперстия отступницу. Кто вослед плюёт, кто крестится и молится: Помоги ей, Пресвятая Богородица... Кто регочет, кто слезами заливается... Не дождетесь – не отступит, не раскается. Ипостасями распятого Христа над толпой вздымает к небу два перста! А была куда как знатною боярыней, самой близкой у царицы-государыни. Царь – и тот её нахваливал без устали, и разумной называл, и лепоустою. То-то баба задурила, с кем заспорила. Ведь живьем сойдет в могилу – ох ти, горе ей. Нет бы дома как желала, так молилась, лишь бы в церкви троеперстием крестилась. С патриархом и царём тягаться где уж там – враз для всякого с овчинку станет небушко. Понимала ли, что против не получится? Вот и вышло – до кончины в яме мучиться... Были шелковые косы – стали космы. Были холеные руки – стали крюки. Истощала, хоть клади под образа, а бескровное лицо – белей холста, но огнем горят запавшие глаза и, костнея, крестят душу два перста! Всё отобрано – величье, злато, жемчуги... Стойкость духа – вот хоругвь этой женщины! Что не стала по примеру лицемеров оскорблять обманом Господа и веру, что хранила от нерусского, заморского двоеперстие – исконное, отцовское. Супостаты, али нет на вас креста?! Для Руси Христовой святы два перста! II ...Эх, ты, Русь моя, душа многострадальная, хлебосольная, разгульная, кандальная, то, жалея, даришь нищему рубаху, то сечешь, хмелея, головы на плахах, то, безумствуя, грешишь, то слезно каешься, то святых на свет родишь, а следом – каинов. Понамешано и белого, и черного, от бесовского – до светлого, соборного. Между крайностями век от века мечешься, и пророкам места нет в своем отечестве. Непроста, Рассея, ох, и непроста. Было время – отвернулась от креста... Стало модой жить свободой безобразной, в сраме, в мерзости, в бедламе – безнаказно. Изуродован безбожием народ, то, что сеяла Рассея, то и жнет... Нынче в храм идут вчерашние безбожники, Кто уверовал, а кто – прикрылся ложью: не кресту, не жертве Сына, не Отцу – золотому поклоняются тельцу. и во всех краях земли березовой не сыскать сегодня истовых «морозовых»... Только верится – ох, как же в это верится! – суть Руси ещё воспрянет птицей фениксом, отряхнет и грязь, и пепел с оперения, с очищенья начиная возрождение силы духа, крепкой веры – хоть в костер... И Господь, храня, ладонь над ней простер. АРХИВ ПАМЯТИ Брожу в архиве Памяти моей, где все углы битком уже забиты событьями ушедших лет и дней, зарубками мгновений позабытых. Читаю строчки выцветших страниц, листаю пожелтевшие альбомы... всплывают очертанья чьих-то лиц и звуки голосов полузнакомых. Ах, память... Как старьевщик и скупец, которым ценен каждый медный грошик, ты тоже прячешь бережно в ларец за годом год всё то, что только можешь. Я проживаю прожитое вновь, мелькают вехи пестрым частоколом: вот детство... юность... первая любовь... рожденье сына... внучка ходит в школу... И вдруг нежданно блёсткою сверкнёт какой-то миг, затерянная малость, и значимость иную обретет, что раньше незначительным казалось. Здесь каждый шаг поставится на вид – не жду поблажки или же уступки, – архив сполна бесстрастно отразит былые прегрешенья и проступки. И устыжусь я глупости своей – как запоздало жизнь рассудку учит, – и совесть до последних будет дней казнить и за содеянное мучить... Перебираю жизнь свою до дна, законам поклоняясь мирозданья, где память – как награда нам дана, где память нам дана – как наказанье. В ЧЕРТОГАХ ВЕЧНОСТИ Над баварской деревенькой Зееон, чуть за окнами затеплится заря, раздаётся колокольный перезвон – то звонят колокола монастыря. Здесь эпохи разломились пополам, тени прошлого – безмолвной чередой. Отражаются зеркально купола в тихом озере с задумчивой водой. Веры, Времени и Вечности приют. Витражи расцветил радугой рассвет. Но к заутрене монахи не придут, потому как здесь давно монахов нет. Сколько минуло и сгинуло веков, лишь по-прежнему, печально и светло, Пресвятая, нежно кутая в покров, Всё баюкает младенца своего... А на кладбище, за каменной стеной, что сегодня посещают, как музей, обрели вдали от родины покой поколения Романовских князей. На чужой земле – чужие и ничьи. Были – не были, да сгинули в глуши. Поминальной не зажжет никто свечи, не помолится по-русски от души... Под деревьями густыми полумрак, пробирает неожиданно озноб: под ногами у скучающих зевак – прах российских титулованных особ. Незаметно позабыла их молва, в изголовьях – православные кресты, и славянской вязью вечная мольба: «Боже светлый, нас помилуй и прости!» СОЛОМЕННЫЕ КУКЛЫ Веселый хозяин крестьянского дома, закончив уборку хлебов на полях, поставил двух кукол из жёлтой соломы – баварца с баваркой, наряженных в трахт. Забавные куклы, задорные лица, мол, радуйтесь жизни, не дело – тужить, мол, тот, кто умеет до пота трудиться, научен весельем вдвойне дорожить. И каждый проезжий, и каждый прохожий по-детски светло улыбался в ответ, и пасмурный день превращался в погожий, а в души заглядывал солнечный свет. ЛЕДЯНЫЕ КОЛЫБЕЛИ В небо – голые скалы, будто содраны скальпы, череп с хищным оскалом – ухмыляются Альпы: «Кто там рвется к вершинам, как в объятия рая?» – и навстречу – лавиной, смельчаков погребая. Эхо тяжко застонет. Темно-синие ели скорбно ветви уронят к ледяной колыбели. Не отыщут останков – снег годами не тает... В черных траурных рамках улыбается Память. СЕБЯ ПРЕОДОЛЕТЬ... Себя преодолеть, подняться над собой, зависимости рабской скинуть бремя – не значит умереть, но обрести покой раздраенной Души... Пора. Настало время. В десятки раз больней, когда вдвоем – один, в безбрачии холодного ночлега. Себя не пожалей и мужество найди покончить с пыткой собственного Эго. Чтоб заново сложить рассыпанную суть, почувствовать восторг самопознанья, не прозябать, а жить! и торить дальше путь – всё это выше боли расставанья. * * * Наивно строить замки на песке... За годом год, подобно акробату, по времени песочному канату ступает одиночество в тоске. Идет и обмирает, чуть дыша, и нет надежной почвы под ногами. В пространстве меж землей и облаками за пустоту цепляется душа. ГОРЕЧЬ Как мир земной озлоблен и жесток, разъеден ложью, деньгами, корыстью, и попросту на тыщи лет далек от мудрости простых библейских истин. Какое там сегодня «Возлюби» – все заповеди попраны негласно, а главная для жизни – «Не убий!» – расстреляна в упор в кровавых распрях. И жесткий, меркантильный, черствый век циничного бездушья сеет семя, и глух к чужому горю человек, пока своя беда не клюнет в темя. Тут бесполезно к разуму взывать, когда наш век рассудком помутился, и людям остается уповать на тех, кто сострадать не разучился. |
|
|
|