Моё босоногое детство

МОЁ БОСОНОГОЕ ДЕТСТВО

Летом 1939 года школа устраивала походы в кинотеатр. Он находился в г. Токмак на улице Шамсинской в большом зале здания треста «Киргизтранс», куда нас, семью «врага народа», выслали из столицы. Все становились по классам в колонну и под марш школьного духового оркестра отправлялись в кино во главе с директором школы и классными руководителями. То были незабываемые походы, и разговоров потом хватало на целую неделю.

В Токмаке в первой половине июня широко праздновался древний праздник летнего солнцестояния – «Иван Купала». Особенно бывали рады дети... В этот день они без боязни быть наказанными могли облить водой любого прохожего, часть из которых очень сердилась.

Как-то мимо проходил мужчина средних лет в белом полотняном костюме, и дети облили его. О-о, что тут было!.. Пошёл жаловаться родителям. Он, видите ли, приезжий и, если бы знал, что в этом городе живёт столько хулиганов, ни за что не приехал... Больше всего его беспокоило, как он в таком виде покажется в Горсовете. Как будто там не знали, что все прохожие находились в таком же положении – посмеяться бы над детскими шалостями... Однако, не всем дано чувство юмора и не все знают, что представляет собой праздник «Ивана Купала». А вода-то чистая, родниковая – в Токмаке её уйма!

Наступило жаркое лето. Я окончил три класса. Перед каникулами все ученики должны были отправиться на сельскохозяйственные работы. Наш 3-б попал в колхоз «Авангард». На полевой стан, который находился на краю большого пшеничного поля, школьников привезли на подводах. Пшеница в том году созрела рано. Поле было скошено комбайном; оставалось собрать колосья. Каждому ученику вручили мешок, и дело пошло... Прежде чем отправить школьников в поле, учителя провели с ними беседу о пользе сбора колосьев и о том, сколько пудов хлеба, так необходимого стране, можно собрать их руками. Мы были горды, что нам поручили такую благородную, ответственную работу и трудились усердно.

К обеду все школьники собрались на полевом стане. Издали мы уловили необычайно приятный, но незнакомый запах. На длинных деревянных столах стояли гончарные миски с дымящимся борщом, а возле каждой миски лежала украшенная старорусским орнаментом деревянная ложка. На определенном расстоянии лежали горки нарезанного свежего, ещё теплого, ржаного подового хлеба. От него-то и шёл этот изумительный запах. У всех разыгрался волчий аппетит. После обеда полагался час отдыха, а затем все опять отправлялись на сбор колосьев. К вечеру, часам к семи, на полевом стане был ужин из молочной рисовой каши, хлеба с маслом и компота. После ужина детей отвозили на подводах в школу, домой оттуда каждый добирался сам. Так продолжалось целую неделю, затем все были отпущены на каникулы.

Там, на полевом стане, я впервые оценил вкус и запах домашнего ржаного хлеба, который ни при каком желании нельзя сравнить с заводским... Конечно, у каждого хлебопёка свой рецепт, однако домашний, да ещё ржаной подовый – это что-то особенное.

В каникулы я в деревне развлекался со сверстниками. Иногда приходилось полоть огород и выполнять другие поручения тётушек – постоянно бездельничать не полагалось. Однако тётушки меня не очень загружали – гость всё же. За забором дома, где мы раньше жили, а позже тётушка Марта с семьей, был большой котлован. Из него когда-то брали глину для изготовления кирпича-самана – так называли кирпич-сырец. Поскольку в глину для прочности добавлялась солома, кирпич прозвали саманом. Саман по-киргизски – солома. Этот котлован наполнили водой, и он превратился в пруд. Летом в нём купалось полдеревни, иной раз прибегали сюда и дети из соседней деревни. На зиму застоявшаяся вода выпускалась, котлован чистился, наполнялся свежей водой. Зимой пруд покрывался толстым слоем льда, в котором прорубалась прорубь, из неё доставали воду для бытовых нужд. Здесь же на берегу устраивали водопой для домашнего скота.

В одном углу пруда было особенно глубоко, и детей предупреждали, чтобы они туда не заплывали. За ребятами, во избежание несчастного случая, во время купания наблюдали взрослые.

Меня предупредили о запретной зоне, однако я решил попытать счастья – полагал, что городской мальчик должен показать деревенским свою «отчаянную храбрость». Как только я приблизился к опасному месту, тут же провалился и ушёл с головой под воду. Вода вытолкнула меня, но лишь настолько, чтобы я смог глотнуть воздух и опять уйти под воду. Кузены увидели это и подняли крик. Тётя Марта, наблюдавшая за нами, вязала на берегу чулок. Услышав крик и увидев, в чем дело, тут же в одежде бросилась вытаскивать незадачливого хвастуна. От нехватки воздуха я посинел.

– Это тебе за хвастовство. Если говорят «нельзя», значит, нельзя! – выговаривали мне кузены.

Было стыдно, некоторое время я был тихим, но – недолго. Перед каникулами я прочел книгу Джеймса Шульца «Синопа – маленький индеец» о маленьком мальчике, который со взрослыми ходил на охоту за бизонами, и я рассказал об этом сверстникам. Все «загорелись» – хотели стать «индейцами»-охотниками. Каждый сделал лук из ивового прута и натянул тетиву из шпагата. Стрелы сделали из камыша, наконечники – из старых консервных банок, колчаны – из старой клеёнки. Таким образом, отряд охотников был готов. Для убедительности заткнули по петушиному перу за ухо. Для удачной охоты не хватало бизонов, зато были воробьи – в ожидании добычи кружились вороны. Однако, никакое петушиное перо за ухом не помогло: видимо, мы были либо никудышными охотниками, либо воробьи были очень ловкими.

С птицами не получилось, и «индейцы» западной половины деревни встали на «тропу войны» с восточной половиной. «Война» шла «не на жизнь, а на смерть» – были и раненые. Это продолжалось до поры, пока взрослые находились в поле. По возвращению с полей нашей «войне» с металлическими наконечниками был положен конец:

– Вы что, с ума сошли – глаза друг другу выбьете! Как потом целиться будете?

Воюющим сторонам пришлось «выкурить Трубку Мира», но мы придумали другую игру. На краю деревни был глубокий овраг. Начитавшись о том, что первобытные люди жили в пещерах, стали в отвесных склонах оврага копать пещеры. Эту идею подсказали нам не только книги, но и поступки взрослых, которые летом в стенах оврага вырубали печи для выпечки хлеба и домашних пирогов. Печи делались очень просто: копалась горизонтальная штольня глубиной чуть больше метра, а в конце её вертикально пробивался узкий колодец-труба. Вот и вся премудрость. Печь закрывали заслонкой из жести и прокаливали так, чтобы глиняный свод «запекался» и не грозил присыпать выпечку.

Дети нарыли множество пещер с площадками перед входом, на которых разводились костры – очаги «племени». Жизнь пещерных людей я знал по роману «Борьба за огонь» Жозефа Рони старшего. Из книги следовало, что в «пещерные времена» огонь ценился и оберегался всем племенем. Если у кого-то гас огонь, его выкупали у соседнего племени за большие ценности. В качестве выкупа брали обычно шкуры диких животных, а у нас для этого служили овощи и фрукты. Огонь переносили в глиняных горшках. В него клали выкупленный жар, затем поверх клали сухой мох или бересту и, постоянно раздувая, переносили к своему очагу. Выкуп и сопряжённый с переносом труд заставлял жителей пещер постоянно поддерживать огонь.

Однако маленькие самодельные пещеры не удовлетворяли наши растущие потребности, и мы вспомнили, что в ближайших горах есть две настоящие пещеры. Пятеро сверстников собрали необходимое снаряжение: лопату, старую пятиметровую веревку, метровый кол, огарок свечи и спички. Положив всё это в мешок, мы, не предупредив родителей, отправились в горы. Без приключений добрались до пещер. Они начинались на дне пятиметрового провала, на склоне горы. Чтобы спуститься на дно провала, мы приступили к вырубке ступеней в вертикальной стене. На краю забили лопатой кол, к нему привязали веревку, а второй конец обвязали вокруг талии одного мальчишки, чтобы он не сорвался вниз во время копки ступеней. Работа успешно продвигалась вперёд, так как мы часто сменяли друг друга. Наконец, со ступенями было закончено. При более тщательном исследовании дна провала мы установили, что одна из пещер имела вертикальный ствол, а другая вела наклонно вниз. Я слышал от старшеклассников, что глубину колодца можно определить, бросив туда камень. Пока он ударится о дно, требуется подсчитать, сколько секунд он будет лететь. Как проводился подсчёт, я не знал, но это меня не смущало. Я бросил в колодец ком земли и стал считать секунды. Досчитав до восьми, умножил в уме их на что-то, потом на что-то разделил и сообщил:

– Глубина этой пещеры – тридцать метров!

– А как ты это определил? – поинтересовались ребята.

– Я подсчитал. Так, как я считал, считают все взрослые, только мы в эту пещеру не полезем. Наша веревка слишком короткая! – авторитетно заявил я, хотя решать этот вопрос должен был мой кузен: он был старшим в группе.

Конечно, кто же полезет в такую глубину с короткой полугнилой веревкой? Такой поступок мог себе позволить только барон Мюнхгаузен, и он совершил его, когда спускался с Луны.

Решили исследовать вторую пещеру. Взяв огарок свечи, мы гуськом во главе с моим старшим кузеном стали продвигаться в глубь пещеры. Шли осторожно, держась одной рукой за стенку. Огарок свечи становился всё меньше и меньше и, наконец, погас. Нас окружала полная темнота.

– Что будем делать? – спросил кто-то.

– Пойдем дальше наощупь!

Никто не хотел прослыть трусом, и мы осторожно, держась друг за друга и за стенки пещеры, двинулись дальше. Пещера была узкой. Если встать рядом, можно было нащупать обе стенки. Старший кузен был теперь особенно осторожен. Он, конечно, слегка побаивался, как и все мы, но не хотел терять своего, как ему казалось, авторитета. Наконец, он крикнул:

– Ура! Мы дошли до конца, дальше нет хода, перед нами вертикальная стена. Да здравствует наша смелость! А теперь можно идти назад, мы не встретили никаких препятствий!

Благополучно выбравшись из пещеры, мы, довольные собой, отправились домой.

Взрослым я с ужасом вспоминал этот опасный поход. Ведь в конце мог оказаться такой же вертикальный провал, и никто никогда не нашёл бы нас, ибо никто в деревне не знал, куда мы ушли. И никто никогда не читал бы этих строк, но нам хотелось интересных каникул.

Мы изобретали...

Бонн 2015

НЕВИННО ОСУЖДЁННЫЕ

В начале тридцатых ХХ столетия на всей территории СССР были созданы колхозы – на словах добровольно, на деле – под принуждением. Хозяйства лишались поддержки государства, а людей просто убирали с дороги. Народ прекрасно понимал, что будет, если он откажется от вступления в колхоз. Их создавали с тревогой в сердцах. Жители немецких деревень, и не только деревень, были энтузиастами и мечтателями – колхозам давали поэтические названия, видя в этом залог будущего. Так появились колхозы «Рассвет», «Радуга», «Заря», «Восход» и многие другие. Позже им дали имена политических деятелей СССР.

Отмена частной собственности на землю не вписывалась в лозунг: «Землю крестьянам», а, может, лозунг был неправильно понят?.. Крестьян, получавших на своих землях хорошие урожаи, не так-то легко было вышибить из колеи труженика, и они решили добиваться на колхозных полях таких же урожаев, как и прежде, когда земля была их собственностью. Это удавалось до поры, пока им разрешалось проявлять инициативу – был ещё жив дух крестьянства, что понимало свой долг перед землёй, детьми, односельчанами и даже перед природой.

Жители немецких деревень всегда работали на износ независимо от того – где: дома или на колхозных полях. Жаль, страна Советов оценила этот народ не по достоинству. Мне, немцу, как-то неловко хвалить свой народ, но – это факт и его не спрячешь. В середине тридцатых некоторые колхозы Поволжья получали стопудовый урожай с гектара, но позже всё пошло наперекосяк.

Драма разыгралась в колхозе «Радуга» – одной из среднеазиатских немецких деревень. Колхоз считался благополучным, так как Правление было избрано, как и должно, из достойных односельчан. Председатель колхоза Климентьев был из пришлых, но на редкость порядочным человеком – не мешал инициативе членов правления в достижении высоких показателей. За короткое время годовой доход колхоза превысил все ожидания. Решив, что высокие показатели – главная заслуга Климентьева, областное руководство перебросило его в один из отстающих колхозов, чтобы там поднять урожайность.

Кандидата на должность нового председателя в колхозе «Радуга» работники райкома партии привезли своего. Однако здоровое, крепкое Правление воспротивилось и настояло на том, чтобы председателем был избран член Правления Функ, но это не входило в планы районного руководства.

Поскольку Правление осталось прежним, то и показатели колхоза оставались прежними. Казалось бы, успехи колхоза «Радуга» должны были радовать руководство района, но ими не забылось неподчинение колхозников на последнем собрании. Районное начальство ждало удобного случая, чтобы показать народу, кто главный. И тут, как нельзя лучше, подоспели 1937 – 1938 годы – годы сталинских репрессий. Один за другим исчезали члены Правления, а затем и лучшие бригадиры. Председатель Функ остался без энтузиастов, дела колхоза пошли на убыль, и Функа арестовали, обвинив в саботаже.

Пришла беда и в семью члена Правления Артура Вибе, его арестовали одним из первых. Его жена Анна и две дочери, Луиза и Сузанна, девяти и семи лет от роду, остались одни. Однако жизнь продолжалась. Анне помогал, насколько было возможно, муж сестры Фриды – Иван Грасмик и два его сына, Густав и Артур, семи и пяти лет. Фрида была болезненной женщиной, обострение туберкулеза то и дело «сваливало» ее в постель. В те далекие годы люди лечились в основном народными средствами, главным из которых был кумыс – кобылье молоко, заквашенное особым способом. Однако болезнь прогрессировала, никакие народные средства не помогали. Вскоре Фрида слегла и больше не встала... Она умерла в 1940 году, оставив детей на попечение мужа.

Одному заниматься домашними делами, воспитанием сыновей и работой на колхозных полях Ивану Грасмику было нелегко. Однако память о покойной жене и заботы о детях не позволяли ему расслабляться. Так и жили по соседству две обездоленные семьи – Анны Вибе и Ивана Грасмика, что помогали друг другу. Время шло, но от арестованных ничего не было слышно. Анна не ведала, жив ее муж или погиб в застенках НКВД.

Началась война с Германией, и село охватила волна опустошения: сначала в так называемую Трудовую Армию забрали мужчин, а позже и женщин.

Двух сыновей Ивана Грасмика взяла к себе Анна, теперь в ее семье было четверо детей 9-13 лет. Колхозная работа не оплачивалась – выручал приусадебный участок. Чтобы получить высокий урожай кукурузы, нужно было потратить много труда и времени. Только где его взять, если целыми днями с детьми приходилось пропадать на колхозных полях, так что для домашнего труда оставались только лунные ночи и утренние зори.

Анна работала на сахарной свекле. Ей был выделен гектар земли, за урожайность которого она была в ответе. Едва показывались первые ростки, начиналось прореживание. Следовало оставлять по одному ростку на небольшом расстоянии друг от друга. Чтобы быстрее закончить эту изнурительную работу, от которой болели руки и спина, Анна брала с собой детей, которые работали в меру сил. По ночам им снились кошмарные сны – поля, на которых они кланялись бесконечным сеянцам-мучителям.

Так работало большинство женщин колхоза. Доходили до последних рядов, а первые уже зарастали сорняками, которые выносились за поле, а оттуда – домой на корм скоту, благо, это пока не запрещалось. Борьба с сорняками продолжалась до глубокой осени. Особенно тяжело было осенью во время уборки свеклы. Ее выкапывали лопатами, собирали в кучи, очищали от ботвы и особыми, тупыми вилами грузили на кузова автомашин с высокими бортами. Дети тоже помогали – бросали в машину по одному клубню. Поскольку у детей не хватало сил добросить её до цели, свекла то и дело ударялась о борт, отскакивала и попадала им в головы.

Шла война... Страна находилась в тяжелейших условиях, лучшие работники находились на фронте, в «Трудовой армии», томились в тюрьмах, лагерях или были расстреляны, о чем большинство жителей не знало, надеясь все ещё на встречу. Стране требовались рабочие на военные заводы и лесоповал.

Выходили всё новые указы и постановления, в трудармию стали брать женщин, у которых были малые дети. Никакие законы не могли обеспечить нужное количество рабочих рук, и ответственные работники подтасовывали документы. Однако простой народ об этом не знал – жил в уверенности, что их охраняет закон.

Однажды Анна шла по пыльной дороге с поля в тяжелых думах о муже и голодных детях. Вдруг увидела колосок пшеницы. Как истинная крестьянка, она его подобрала и пошла дальше. Так Анна подобрала в пыли шесть колосков, поминутно принюхиваясь к запаху спелой пшеницы, вспоминая время, когда мужчины были дома и все вместе занимались обмолотом. На подходе к селу Анну остановил оперуполномоченный НКВД:

– Вы почему пшеницу воруете? – спросил он жестко.

– Я не воровала, я подобрала их в пыли на дороге... – испуганно ответила Анна.

– Вы что, указа не читали: «Все – для фронта, все – для победы»? Вы своим воровством помогаете фашистам. Каждый колосок должен служить государству! – кричал он.

– Я не умею читать по-русски, но раз Вы говорите, я отнесу колосья на ток, – попыталась Анна сгладить свою «вину».

– Нет, теперь Вы пойдете со мной в контору, и мы составим акт, чтобы и другим не повадно было! – потребовал уполномоченный.

Он повел Анну в контору колхоза, составил акт, что она украла с проходящей подводы сноп пшеницы, и дал Анне подписать. Не умея читать и подумав, что речь идет о шести колосках, она подписалась. Через три дня состоялся выездной суд, и Анну приговорили к одному году трудовых лагерей. Ни слезы детей, ни слёзы самой Анны не помогли, ее тут же увезли...

Дети вынуждены были учиться выживать. Девочки вели домашнее хозяйство, а мальчики заготавливали сено на зиму и, чтобы было чем кормиться, обрабатывали приусадебный участок. По истечении срока Анну мобилизовали в трудовую армию за Урал, на лесоповал, не разрешив свиданий с детьми.

Женщинам и совсем молодым девушкам приходилось валить лес, разделывать стволы, освобождать их от сучьев. Их собирали в кучи, чтобы осенью в дождливую погоду и холода можно было обогреться. Летом, в сухую погоду, этого делать не разрешалось во избежание лесного пожара. За тяжелую работу женщинам полагалась лишь бывшая в употреблении одежда и скудная пища. От недоедания многие пухли и умирали голодной смертью, но в официальных документах причиной смерти указывалась другая.

Анне повезло: ей не пришлось валить лес. Она обрубала сучья и собирала их в кучи, хотя это было не совсем безопасно. Сил было мало, и топор не всегда слушался, отскакивал от ствола и больно ударял по ногам. Некоторые повреждали себе ноги настолько, что их приходилось отправлять в больницу, но долго лежать не давали. Плохая одежда и плохая обувь не защищали от холодов. Подмороженные пальцы ног причиняли Анне невыносимую боль. что держалась даже ночами. Не хватало сил, но за невыполнение нормы уменьшали пайку хлеба.

Летом было несколько легче, можно было пополнить дневной рацион лесной ягодой. Однако времени на сбор ягод не отводилось, её собирали украдкой, мимоходом хватали и бросали в рот. Много неприятностей доставляли летом комары, что разъедали тело, действовали на психику. Иногда казалось, что в этой изнурительной борьбе победителями выйдут комары.

В то время как Анна работала на лесосеке, ее четверо детей мучились от холода и голода. За ними присматривали, как могли, соседи, что сами жили впроголодь. Собранного с приусадебного участка урожая хватало до весны далеко не всем. Зимой приходилось украдкой перелопачивать бывшие поля в надежде найти под снегом несколько клубней сахарной свеклы. Дети пухли от недоедания. Весной и летом выручали съедобные травы и коренья, которые находили в ближайших горах. Молодая крапива и конский щавель были великолепными дополнениями к скудной пище.

Шел 1945 год... Настал день Великий Победы. Народ ликовал... Односельчане надеялись увидеть долгожданных мужей, отцов, матерей. Однако время шло… И только в 1947 году трудармейцеы стали возвращаться домой. Вернулась и Анна. Ее первый вопрос был: «Папа вернулся?»

– Нет, все эти годы мы были одни, но никто из нас не умер! – гордо сообщили дети.

Отец Густава и Артура, Иван Грасмик, не вернулся. Он погиб голодной смертью в Челябинске, откуда вернулось несколько односельчан. Из тех, которые были арестованы в 1938 году, никто не вернулся. Однако жены ждали... Им сообщили, что мужьям добавили срок. Так и жили обездоленные женщины – не то вдовы, не то жёны.

Начиная с 1957 года стали поступать сведения о том, что их мужья скончались еще в 1943–1944 годах. Причина смерти – болезнь, однако место смерти оставалось неизвестным. Никто из вдов не смог побывать на могиле. Прошло еще тридцать лет, и вдовам сообщили, что их мужья были расстреляны в застенках НКВД еще в 1938 году. К этому времени большинство вдов умерло, не узнав правды о своих мужьях. То, что расстрелянные были ни в чем виноваты, мало кого радовало. В селе об этом знали с самого начала...

В какой еще цивилизованной стране могло такое случиться? Расстрелять миллионы безвинных людей и скрывать это более пятидесяти лет!.. Так были без вины осуждены на смерть многие семьи. Во имя чего?

Минотавр требовал жертв...