ПОЭЗИЯ Выпуск 91


Виталий АМУРСКИЙ
/ Париж /

Диссидент



ДИССИДЕНТ

Твёрдо верил – однажды сорваны
Будут символы, рухнет режим,
О котором мир знал по Орвеллу,
И в котором реально он жил.

Над страною луна висела,
Что могла показаться порой
Схожей с бледным лицом генсека
В «Правде», рядом с передовой.

Ну, а там – про райские кущи
И про труженников-богатырей,
Словно не было рядом психушек,
Новосозданных лагерей.

Я читал его в самиздате,
Уважая за честность строк,
И кому-то читать давал, – кстати,
Каждый мой приятель так мог.

Говорили, он был арестован
И познал красоты Мордвы,
Вроде из-за каких-то листовок, –
Утверждать не могу, увы.

Также слышал ещё, позднее:
Был характер его – металл,
Но в бараке ночном во сне он
Что-то детское бормотал.

Уцелел. Сохранил себя. Вырвался,
Пронеся свет души сквозь шмон.
Незнакомый с ним, там же вырос я,
То есть, в том же мире, что он.

Не сумел эмигрировать. Или же
Полагал, будто это зря, –
Мол, в идущем на дно граде Китиже
На погостах мягче земля.

Может быть, был он прав, –
Не ведаю, ведь у каждого свой резон
О земле судить и о шёлке трав.
Сам любил я лишь те, что вне зон.


* * *

Снежок предновогодний серебристый
Привиделся недавно мне опять,
Такой же чистый, как при декабристах,
Когда ещё темно, лишь стыдно спать.

Казалось, жизнь спокойна, как оазис,
Была в пространстве том без берегов,
Но в ней с ума сходил Валерий Тарсис,
Душой метался Юрий Белинков.

В ней тьма скрывала Аржака и Терца,
И перед вольным словом чуя страх,
Поэта именуя отщепенцем,
Над Бродским измывалась власть в «Крестах».

Определивший время то «застойным»,
По-своему был прав, возможно, – да...
Но для меня оно с чуть слышным стоном
Слилось, таким оставшись навсегда.

И вот опять, как будто в свете лунном,
Что просочиться в комнату сумел, –
Перед глазами: «Чаадаев», «Лунин»
Из серии тогдашних ЖЗЛ.


* * *

Подробности минувшего крошатся,
Подобно штукатурке на стене,
И надо бы со старым распрощаться,
Однако же мешает что-то мне.

Так, иногда Тишинку[1] вспоминая,
Себя я вижу в кепке набекрень
На фоне декораций, где – пивная,
Площадка волейбольная, сирень,

Звонков трамвайных резкие обрывки,
У газировщиц звяканье монет,
Бензоколонка, школа возле рынка,
Которой, впрочем, как и рынка, нет.

Печалюсь ли? Нет, в общем-то, нисколько.
Скорее, лишь осадок на душе,
Ведь из обрывков тех, из тех осколков
Единый мир не воссоздать уже.

Не так уже щедра и многолика
Была в нём жизнь и воля – уцелеть,
И те, кто жили в нём – почем фунт лиха
Не спрашивали, зная о цене.


ВСПОМИНАЯ ХОЛСТ
Ф. РЕШЕТНИКОВА

И у меня в тетрадях были двойки,
Но нос не вешал я в такие дни,
Шутя порою даже, ибо ой как
Напоминали лебедей они.

Заслуженными их считать едва ли
Я был тогда действительно готов...
А лебеди и вправду проплывали
По чёрной глади пресненских прудов.


ПЕРЕКЛИЧКА

Бесцветная, тяжёлая, щекастая,
Привыкшая стоять на мавзолее,
Молчала власть, когда в Новочеркасске
От крови камни мостовых алели[2].

Я молод был, но ясно помню тихие
Слова о танках в городе восставшем,
Будильника отчётливое тиканье,
Открытую тревогу в лицах старших.

А годы мчатся, но, увы, так медленно
Осознаём мы то, что знали смолоду,
Хотя, как зёрна, жерновами мельничными
И сами тоже были перемолоты.

Однако, кажется, что лермонтовским Парусом,
Надежда вновь у берегов отеческих:
Не по курантам – по часам в Хабаровске
Пора сверять бы время быстротечное.

Что ж, пусть свобода там пока придушена,
Но дух её уже вгнездился в городе,
И у людей, отвергших власть гнетущую,
На лицах засветилось чувство гордости.

А потому к дальневосточникам причастным
Мне лестно быть в такие дни особо:
Необъяснимой тягою отчасти,
Отчасти же – фамилией отцовой.

Июль, 2020


* * *

Как же память нас с минувшим спарила, –
Думаю, смотря в фотоальбом, –
Но не лучше новое, чем старое
(Я, понятно, тут не о любом).

Впрочем, в дни, что нынче непогожие,
Не забыл – хватало их и там,
Разве что мы были помоложе
И ещё привычны к синякам.


* * *

               «Москва! Как много в этом звуке...»
                                                         Пушкин

Какая разница, что Кремер и Бешмет
Играют там, а Пушкин в бронзе прежний,
Ведь города былого больше нет, –
Исчезли те дворы и те скворечни.

Жизнь обновляется, понятно, – только я,
Прикидывая ворох чувств навскидку, –
Не в силах на брусчатке у Кремля
Представить искрометную лезгинку.


[1] (вернуться) Район в старой Москве.

[2] (вернуться) Имеется в виду Новочеркасский расстрел рабочих 1–2 июня 1962 г.




Назад
Содержание
Дальше