В центре Азии

Вступление

Сорок лет прошло с того незабываемого для меня лета 1980 года, когда я была в археологической экспедиции в Красноярском Крае и в Туве. И вот по прошествии четырех десятков лет я осознала, что на основе моих впечатлений и переживаний, связанных с той вроде бы ушедшей, но до сих пор не изжитой для меня реальностью, должен появиться литературный текст и обрести свое автономное существование.

Через четыре десятилетия, летом 2020-го, вдруг активно начали всплывать уже казалось бы сданные в архив памяти воспоминания об этой одной из моих экспедиций, самой экстремальной, насыщенной яркими и острыми впечатлениями, на фоне которых выделяется как центр притяжения светлая, редкая по своим душевным качествам и дарованиям личность выдающегося археолога Анатолия Максимилиановича Мандельштама. Эти воспоминания сорокалетней давности нахлынули на меня как раз накануне столетия со дня его рождения, еще раз подтверждая, что все в жизни неслучайно и часто – символично.

В этом очень субъективном, эмоционально окрашенном тексте у большинства упоминаемых реальных персонажей изменены имена или они остались безымянными. И следует подчеркнуть, что подзаголовок «Почти документальное повествование» указывает лишь на изменение имен и, возможно, на искажение в памяти за давностью лет некоторых деталей, но в целом это нон-фикшн в патине времени.

Необходимые пояснения

Я еще в школе мечтала стать археологом, и больше всего меня интересовал доисторический период, палеоархеология. Но не приняли у меня документы на отделение археологии (объяснили, что нужно было уже в школьные годы участвовать в раскопках), и после года обучения в университете на историческом факультете я поступила на факультет психологии. В свои семнадцать лет я полагала, что смогу там узнать, о чем думали и что чувствовали доисторические люди. О, как же я была наивна! Но тяга к археологии сохранилась, и в 1969 году я участвовала в раскопках средневековой крепости на Ладоге, в Орешке, а в 1970-е годы – еще в двух экспедициях, где тоже были раскопы средневекового периода, – под Рославлем (в Смоленской области) и в Валмиере (в Латвии). Но больше всего меня по-прежнему манил доисторический период. И вот весной 1980 года, когда мне как раз пришлось уволиться с работы, я вдруг узнала, что от Института археологии собирается экспедиция на Енисей, и там, в Красноярском Крае, одна из групп будет раскапывать палеолитическую стоянку доисторического человека. И я, конечно же, загорелась идеей попасть в эту экспедицию и участвовать в раскопках. И хотя экспедиция в Центр Азии была малодоступной для людей со стороны, меня взяли землекопом, учитывая, что я уже трижды ездила на раскопки и имела опыт такой работы.

В рамках этой новостроечной экспедиции археологические раскопки с середины 1960-х проводились на территории будущего водохранилища строящейся в те годы Саяно-Шушенской ГЭС, в зоне затопления, и в середине 1980-х под воду ушло все, что не успели исследовать археологи. Но многое удалось сделать достоянием науки. В районе географического центра Азии (который по одной из версий находится недалеко от города Кызыла, столицы Тувы, ныне Тывы), а также в Красноярском Крае и в Хакасии в течение двух десятков лет работали несколько отрядов археологов из питерского Института археологии (ЛОИА Академии наук, ныне Институт истории материальной культуры). Раскапывались и изучались памятники и артефакты различных исторических периодов – от каменного века и эпохи бронзы до Средневековья и Нового времени.

Перед экспедицией

Итак, это была моя четвертая археологическая экспедиция, на этот раз двухмесячная – в июле и августе 1980 года. Серьезная подготовка к ней включала три прививки от энцефалита. И вот когда оставалось не больше недели до вылета в Центр Азии, а именно в Кызыл, где была главная экспедиционная база, и я уже в предвкушении собирала рюкзак, вдруг сильно заболел у меня зуб. Зуб мне запломбировали, но, как выяснилось, занесли инфекцию, и боль переместилась на десну. В поликлинике сделали рентген и ничего не обнаружили. Но боль не проходила, и мне дали направление в главный городской стоматологический центр. И снова рентген ничего не показал. Тогда мне просто разрезали десну и выкачали гной. А через пару дней, уже перед самым вылетом, опять появилась боль в десне. И после второго моего визита в стоматологический центр и очередной откачки гноя я спросила опытного врача, заведующего отделением, что же мне делать, если гной опять появится, что он посоветует. Ведь я еду в экспедицию, где на много километров тайга и никаких врачей и больниц. Помню, как я в отчаянии воскликнула: «Но я так хочу поехать на раскопки стоянки доисторического, первобытного человека!» Мудрый доктор внимательно на меня посмотрел. Не забыть его одновременно недоуменный и насмешливый взгляд, его слова и интонацию, в которой звучало искреннее удивление: «И зачем же для этого нужно так далеко ехать? Вы просто выйдите на улицу, там вы увидите много первобытных людей».

И это был первый предупредительный сигнал, который я проигнорировала. Конечно же, я поехала в экспедицию. Правда, запаслась мазями и полосканием, и еще мне посоветовали жевать смолу хвойных деревьев. Но гной в десне больше не появился.

В Кызыле

Дорога из Питера в Кызыл была долгой, но в конце концов самолет благополучно приземлился в столице Тувы. Рядом с городом, на берегу Енисея, стоял обелиск, на котором было начертано, что именно здесь Центр Азии (хотя, как выяснилось, определение места географического центра Азиатского континента зависит от методики подсчета, и два гипотетических центра находятся в Туве, а один – в Китае). Нас привезли к обелиску, и мы запечатлели эту достопримечательность. Только накануне поездки в экспедицию я узнала, что Тува, расположенная на границе с Монголией, вошла как автономная республика в состав РСФСР лишь во время Второй мировой войны, в 1944 году. А о других исторических реалиях и о ментальности тувинцев я узнавала уже на месте.

Находились мы на нашей экспедиционной базе, как я вспоминаю, только полтора или два дня, а я должна была непременно выполнить поручение, передать письмо и пакетик священнику православной церкви в Кызыле, который был другом отца Олега, в то время дьякона в Пюхтицком монастыре. Тут следует пояснить, что я только за несколько месяцев до этой экспедиции пережила первый мистический опыт осознания духовной реальности и обрела веру, а в расположенном на территории Эстонии женском монастыре познакомилась с отцом Олегом, который стал мне духовно близким человеком.

Уже под вечер, не предвидя никаких особых затруднений, я сообщила сотруднику, ответственному за размещение на базе, что у меня важное поручение и мне необходимо на несколько часов отлучиться. И в ответ получила категорический отказ, просто-напросто запрет выходить одной за пределы базы. И объяснение этого запрета было весьма впечатляющим. Такого я, конечно, не могла предвидеть.

Выяснилось, что местные жители, тувинцы, в подпитии способны на экзотическое и почти не представимое для европейцев преступление: они снимают со своих жертв скальпы. Так на них и другие родственные им народы действует русская водка – «огненная вода». Вероятно, у них общее с индейцами происхождение, и под воздействием водки включается подсознание, которое требует скальпирования «врагов». В отличие от большинства мужчин белой расы, у этих народов нет фермента, расщепляющего крепкий алкоголь. Традиционный местный некрепкий алкогольный напиток – это арака, на основе перегонки кумыса. Для полноты впечатлений я тем же летом араку попробовала, и до сих пор с содроганием вспоминаю вкус этой мутной белесой жидкости из кобыльего молока.

Итак, ответственный сотрудник экспедиции запретил мне выходить одной, тем более под вечер, за пределы базы, утверждая, что такие преступления со снятием скальпа – не исключение, и поэтому опасность вполне реальна. Весомый аргумент для людей с нормальным инстинктом самосохранения, но только не для меня. Я проявила непослушание. И это был второй предупредительный сигнал, который я проигнорировала.

Несмотря на реальную опасность лишиться скальпа, я не сомневалась, что мне необходимо выполнить это поручение. И я поехала на другой конец города, где находилась церковь. Там меня встретила молодая симпатичная пара – только что рукоположенный в священники отец Геннадий и его милая жена Лида. Хозяева были так дружелюбны, что я задержалась, и мы долго и откровенно беседовали. Еще недавно отец Геннадий был протестантским пастором Генрихом, и его переход в ортодоксальную православную Церковь привел к конфликту с его родителями и ближайшим окружением, они не поняли и не приняли его разрыв с их традиционной протестантской церковной традицией, восприняли это как предательство. Отец Геннадий очень сокрушался по этому поводу, но в своем выборе он не сомневался. Я тоже рассказала о своем только начинавшемся духовном пути, а потом спросила, не может ли он как бывший протестант объяснить природу способностей, которые я наблюдала у членов малых протестантских церквей, когда несколько раз приходила со своей подругой на их собрания. В частности, многие из участников этих собраний обладали даром «быстроговорения», когда каждое произнесенное с невероятной скоростью предложение было отчетливым, слова не сливались и смысл их был понятен. Отец Геннадий ответил, что не знает, как это объяснить, но сам обладает такой способностью, и тут же мне это продемонстрировал. Я была под сильным впечатлением. После вечернего чаепития я наконец покинула это гостеприимное место, попросив хозяев помолиться, чтобы по дороге ничего страшного со мной не случилось, учитывая грозные реалии вечерней тувинской столицы. И я благополучно добралась до экспедиционной базы.

В Красноярском Крае

И вот уже повествование, оттолкнувшись от предварительных сюжетов, приближается к той кульминации, когда я, исчерпав все свои физические и психологические возможности адаптации, сделала нечто совсем не характерное для моей натуры, что привело к резкому повороту в моей экспедиционной одиссее.

Еще в самолете и по дороге из Кызыла я обратила внимание на некоторых своих попутчиков и участников экспедиции, особенно на троих: на невысокую энергичную молодую женщину Карину Яновну, которая до прибытия на место руководила нашей группой, а также на активно себя проявлявшую художницу Лилю, примерно моих лет, и на симпатичного 16-летнего юношу, почти мальчика, хорошо воспитанного, с застенчивой улыбкой предлагавшего свою помощь старшим. Позже я узнала, что он был сыном известного писателя и поэтому, вероятно, попал в эту экспедицию. Все называли его Олежкой или Олежеком, и видно было, что он общий любимец. Мне тоже приятно было смотреть на него и думать, что нечасто можно встретить такого милого мальчика.

Мы двигались на север и по дороге к месту назначения делали остановки. Особенно запомнилась остановка в Шушенском, где в свое время был в ссылке вождь мирового пролетариата. Это место завораживало своими пейзажами и расположенными вокруг лугами с яркими разноцветными цветами. Конечно, было лето, но и зимой, говорили знающие люди, в Шушенском здоровый климат и красивая природа.

В экспедиционном лагере все сразу определилось. Выяснилось, что Карина Яновна руководит отдельным отрядом, у нее свои сотрудники и свой раскоп средневекового периода. Мы стояли одним лагерем, но копали на разных участках. Художница Лиля и Олежка работали с Кариной Яновной, поэтому я видела их эпизодически и только издалека.

Археология каменного века была вотчиной руководителя всей новостроечной экспедиции С.Н. Стыкова, и под его руководством проводил работы мой непосредственный начальник, начинающий археолог Владик. Сначала мы сделали несколько пробных раскопов, лопатами перекидывали землю с различными примесями, потом расчищали место основного раскопа, где и находилась уже ранее обнаруженная стоянка времени верхнего палеолита. Из каменных орудий находили в основном скребки в большом количестве, иногда рубила. Мы осторожно совочками и руками вынимали из земли найденные артефакты и кисточками очищали их. Скребков и просто каменных сколов со следами обработки было так много, что мы находили их даже на дороге. Вероятно, они оказались там во время предшествующих земляных работ.

Почти сразу после начала раскопок сделали нам выходной день, который пришелся как раз на мой день рождения, и, организовав экскурсию на Саяно-Шушенскую ГЭС, привезли в городок Черёмушки, рядом со строящейся гидроэлектростанцией. И самое сильное впечатление от этой экскурсии – как мы переходили посуху, по камушкам, Енисей, потому что как раз в тот день на ГЭС проводились работы и в очередной раз из реки на этом участке выкачивали воду. И мы запечатлели, конечно, этот момент нашего перехода через Енисей.

Природа вокруг была почти первозданная – тайга и Саяны, которые в Красноярском Крае и в Хакасии, на другом берегу Енисея, покрыты небольшими хвойными деревьями. Я в первые экспедиционные дни пребывала почти в эйфории от окружающей природы, от участия в раскопках, и все люди вокруг казались мне замечательными. Так, впрочем, продолжалось недолго, настроение мое вскоре изменилось.

Жили мы в палатках, работа начиналась рано, поэтому спать тоже уходили вскоре после ужина, уже в темноте. Но некоторые умудрялись почти не спать и вели очень веселую ночную жизнь. Оказалось, что выспаться было невозможно, потому что по ночам эти персонажи бродили по территории лагеря, в темноте задевали за веревки и колышки, на которых крепятся палатки, при этом громко что-то распевали или ругались нецензурно, наткнувшись на очередное препятствие. Сначала я надеялась, что в этой экспедиции так принято отмечать начало нового сезона, и через несколько дней режим работы и отдыха как-то упорядочится. Но дни шли за днями, и ничего не менялось. Такая же картина наблюдалась в отряде Карины Яновны. В общем, всем было весело, кроме меня и еще нескольких человек, не склонных и не приспособленных к подобному образу жизни. Если бы удавалось днем высыпаться, это было бы еще полбеды, но ведь рано утром нужно было вставать, наскоро позавтракать и идти на работу. Хорошо еще, что наш раскоп находился близко от лагеря, можно было пешком дойти.

Мой непосредственный начальник Владик тоже активно проводил время в веселой компании, его голос часто раздавался по ночам рядом с нашей палаткой, он спотыкался и ругался, палатка сотрясалась. На раскоп он приходил, пошатываясь, почти всегда с опозданием, и перед глазами у него, судя по всему, был туман. Владик проходил по периметру раскопа, периодически подходя к самому краю пропасти. Тут нужно пояснить, что палеолитическая стоянка, ничем не огороженная, находилась на склоне горы, на большой высоте, а внизу проходила дорога, по которой ездили самосвалы и грузовики со стройматериалами. Поэтому почти каждый день во время работы неоднократно возникала опасная ситуация. И чтобы не случилось трагедии, мне приходилось отрываться от расчистки доисторических артефактов и ходить за Владиком, держа его сзади за ремень брюк, когда он, шатаясь, двигался по внешнему краю раскопа и легко мог свалиться с большой высоты на дорогу или даже на груженый досками и мешками с цементом транспорт. Он был в таком состоянии, что даже не замечал, что я сзади держу его за ремень. Находившиеся в это время на раскопе люди лишь посмеивались, а мне было не до смеха. Владик, хоть и пытался изображать из себя начальника, был еще неопытным, но подающим надежды археологом и, в принципе, неплохим парнем. И мне не хотелось, чтобы в юные годы он так страшно закончил свою жизнь или, в лучшем случае, получил тяжелую инвалидность.

Как только выдавался свободный час, я уходила на берег Енисея и смотрела на Саяны, на небо, на воду, в которой отражались горы. Глаза у меня сами собой закрывались, и я впадала в почти сомнамбулическое, медитативное состояние. Только это позволяло как-то продержаться несколько недель, давало энергию для работы. Строки первого стихотворения из будущего цикла «В Центре Азии» зазвучали в мозгу, когда я смотрела, как в реке отражаются горы и плывут облака.

Через три недели такой жизни, несмотря на медитации на берегу Енисея и чтение определенных молитв, я была уже совсем вымотана и физически, и психологически от хронического недосыпа, начавшихся почти ежедневных головных болей и постоянного напряжения. И я вдруг осознала, что не выдержу еще целых пять недель, до конца августа, что со мной может что-то нехорошее случиться. Это был уже третий предупредительный сигнал: надо что-то срочно делать, что-то изменить. Третий сигнал я не хотела игнорировать, помня детскую считалку: «Первый раз прощается, второй раз запрещается, а на третий раз не пропустим вас». Но я видела только один выход: предъявить Стыкову свои претензии и попросить досрочно отправить меня в Питер, ведь периодически люди приезжали и уезжали, приходили грузы для экспедиции, значит, это было возможно. И вот, когда я обдумывала это свое нелегкое решение, ночью в очередной раз кто-то споткнулся о нашу палатку, она задрожала, мы проснулись и долго потом не могли уснуть, и я поделилась со своей соседкой этим, вынуждаемым обстоятельствами, планом. И вдруг она рассказала мне, что в Туве работает отряд, возглавляемый опытным археологом по фамилии Мандельштам, что там, как ей известно, копают скифские могильники, и при этом совсем другая, интеллигентная обстановка. Но тут же моя соседка, молодая девушка, с сожалением добавила, что сама хотела бы попасть в этот легендарный отряд, но он закрыт для людей со стороны, туда уже много сезонов ездят одни и те же люди, в том числе востоковеды с семьями – с женами, детьми и даже с собаками. Я слушала, буквально затаив дыхание. Раз существует и параллельно работает сейчас такой замечательный отряд, да еще с руководителем по фамилии Мандельштам, то вдруг удастся вместо досрочного возвращения в Питер попасть в августе в это сказочное место, где интеллигентные сотрудники, где по ночам не пьют, а спокойно спят в палатках, где не звучит по разным поводам нецензурная брань и все друг к другу доброжелательны. Так я себе все это представила и решила, что предъявлю Стыкову ультиматум: или в Питер, или к Мандельштаму.

Рядом с нашим лагерем, на некотором расстоянии, стояли палатки, предназначенные для руководителя экспедиции, нашего главного начальника С.Н. Стыкова, его заместителя по хозяйственной части и гостей экспедиции. И я с удивлением обнаружила мою однокурсницу Людмилу с подругой в числе личных гостей Стыкова. У них было свободное расписание, но иногда они появлялись на раскопе и тоже что-то расчищали. Стыков не всегда был на месте, он должен был организовывать бесперебойную работу различных отрядов экспедиции, на своем палеолитическом раскопе он если и появлялся, то в нерабочее время, я его там не видела ни разу. И вообще, он был почти недоступен для рядовых участников экспедиции, все вопросы и претензии перенаправлялись непосредственным начальникам. Но чтобы осуществить свой план, мне необходимо было поговорить лично со Стыковым. И мне пришлось воспользоваться протекцией, попросить мою однокурсницу Людмилу устроить мне аудиенцию у Стыкова, рассчитывая, что ей он как личной гостье не откажет. И действительно, он выслушал меня внимательно, хоть и недовольно хмурил брови, когда я излагала ему свои аргументы. Но это были аргументы, подкрепленные фактами, и Стыков сказал, что услышал меня и обдумает мой ультиматум: «Или в Питер, или к Мандельштаму».

После этого разговора со Стыковым я почти сразу оказалась на промежуточной базе, в маленьком домике, где провела несколько дней в ожидании своей участи. Заместитель Стыкова по хозчасти, который тоже был там по делам экспедиции, вел насчет меня переговоры. Как я поняла, вариант с моим экстренным возвращением в Питер был запасным, а предпочтительным – перемещение на август в отряд к Мандельштаму. Но вопрос оставался открытым еще 25 июля, когда мы на этой базе включили настроенный на нужную волну транзистор и услышали трагическую новость о смерти Владимира Высоцкого. И почти сразу после этой запомнившейся даты мне наконец сообщили, что удалось договориться и в августе я буду работать в отряде Мандельштама.

Я уже почти не надеялась на положительный ответ, и вдруг... Мой почти невыполнимый план удался, я целый месяц буду работать и общаться с чудесными и интересными людьми, чего же еще желать! Совсем недавно открывшиеся мне духовные реалии побуждали смотреть на все окружающее под определенным углом. Я старалась эмоционально отодвинуть от себя только что покинутый лагерь в Красноярском Крае, который представлялся мне чем-то вроде преддверия ада. Впереди же, как я надеялась, меня ждали только положительные, светлые эмоции и впечатления.

В Туве, у Мандельштама

Тувинский пейзаж непредставим без многочисленных ритуальных пирамидок, сложенных из камней и поставленных на вершинах и склонах гор и даже на небольших возвышенностях. По дороге такие пирамидки встречались многократно.

Когда мне уже на территории Тувы пришлось несколько часов ехать в открытой машине и горячий ветер с песком бил в лицо, я на собственном опыте поняла, как, вероятно, образовался узкий разрез глаз и эпикантус (верхнее веко со складкой) у монголоидов, живших тысячелетия в таком климате, с песчаными бурями. Держать глаза открытыми было просто невозможно, приходилось их или полностью закрывать, или прикрывать, оставляя узкие щелочки, чтобы хоть что-то видеть. Лицо сразу обветривалось, щеки становились красными и горячими, поэтому, вероятно, они у азиатских народов имеют такую форму, с мощным защитным подкожным слоем.

Эпикантус, как я узнала, не передается потомству от межрасовых браков. Тувинские чиновники и партийные начальники предпочитали жениться на русских девушках, поэтому их дети, как правило, не имели этого отличительного признака монголоидной расы. Однажды я даже сама определила, что у нашего моториста (отец которого, насколько я помню, возглавлял тогда правительство Тувы) русская мать, хотя по виду он был типичным монголоидом. Но эпикантуса у него не было, и моя догадка подтвердилась.

Вообще, следует заметить, что эта экспедиция от Института археологии Академии наук была для тувинцев очень престижной, и там с удовольствием работали дети местной партийной элиты. В летний сезон, когда обычно проводились раскопки, привлекали к полевой работе и местных школьников, а иногда и учителей.

Анатолий Максимилианович Мандельштам возглавлял Второй отряд СТЭАН (Саяно-Тувинская экспедиция Академии наук), и летом 1980-го экспедиционный лагерь его отряда находился совсем недалеко от могильного поля Аймырлыг, где под землей уже ранее были обнаружены скифские захоронения середины второго тысячелетия до нашей эры.

Я приехала в отряд Мандельштама в последних числах июля, и сразу вместе с другими начала работать на новом, еще не раскопанном участке Аймырлыга, с очень сухой каменистой почвой. И я в первый же день работы своими глазами увидела нечто почти сверхъестественное. Внешне это казалось просто рабочим моментом: мой новый начальник и руководитель отряда А.М.Мандельштам шел по этому участку с ножиком, который периодически втыкал в землю, помечая место, и говорил только одно слово: «Здесь!». На указанное место тут же вставал кто-то из землекопов и начинал копать. А Мандельштам вынимал ножик и, пройдя несколько метров, втыкал его в другом месте. Таким вот образом были обозначены все места будущих раскопов. И надо сразу сказать, что под землей во всех указанных нашим руководителем местах оказались захоронения. Он ни разу не ошибся, как будто видел под землей. Такие вот у него были экстрасенсорные способности, я сразу это увидела с радостным изумлением.

Между тем мое вхождение в новый коллектив оказалось совсем не таким, как я себе представляла. Собственно, я так и не вошла в него до конца своего пребывания у Мандельштама. И главным моим антагонистом, своеобразным стражем врат недоступного мне рая, с самого начала стал востоковед Игнат, неформальный лидер этого спаянного коллектива, соединенного множеством невидимых, но явно ощущаемых связей. Когда я в первые дни, ко всем весьма расположенная, пару раз подходила после работы к открытой палатке, где люди сидели за чаепитием или беседовали, и среди них был Игнат, он тут же замолкал и, делая знак другим, недружелюбно выжидательно на меня смотрел, и взгляд его недвусмысленно говорил: «Что тебе здесь нужно? Тебя не звали, уходи!». И я, смутившись, бледнея или краснея, отходила в недоумении.

Как я поняла почти сразу, Игнат организовал против меня своеобразный заговор, и по крайней мере двое – его жена Аглая и помощница Мандельштама Альбина разделяли его настрой в отношении меня. У Аглаи было хорошее воспитание, и она старалась не показывать своей неприязни. Но при наших редких контактах ощущалась ее настороженность, хотя у нас была общая знакомая, близкий мне человек. Что касается Альбины, которую я всячески старалась избегать, то она, как только видела меня, начинала буквально кривляться, строить рожи – и все это молча, без объяснений. Такой вот прием ожидал меня на новом месте, и мало сказать, что я была в недоумении и растерянности. Это не просто обескураживало, но повергало меня почти в депрессивное состояние. Единственным хоть в какой-то мере логичным объяснением такого поведения Игната и Альбины могло быть их предположение, что я незаконно проникла к ним, и неизвестно, как мне это удалось. Но еще я заметила, что Игнату доставляет своеобразное удовольствие указывать мне на мое место в этом отряде и видеть мою растерянность. Особенно запомнился один эпизод, подтверждающий это наблюдение. Однажды в выходной день несколько человек, и я в том числе, собирались на экскурсию на маленьком катере. И когда я уже хотела взойти на палубу, Игнат вдруг преградил мне дорогу и сказал: «А ты с нами не поедешь». Помню, я лишь безнадежно прошептала: «Но почему?» – и услышала его обескураживающий ответ: «А у тебя голова болит!», сопровождавшийся издевательской ухмылкой. Голова у меня не болела с тех пор, как я попала в отряд Мандельштама и смогла нормально спать по ночам, и шокирующий выпад Игната, рассчитанный, чтобы унизить меня и сделать больно, был так несправедлив и абсурден. И это был наш единственный диалог за все время моего пребывания в отряде Мандельштама. В остальных случаях свое отношение ко мне Игнат демонстрировал без слов. И еще меня очень смущало, что на груди у него висел крестик. Я тогда не понимала, как ношение креста может совмещаться с таким поведением. И я стала воспринимать Игната уже не как стража райских врат, а как демона, искушающего и терзающего мою душу. Возможно, думала я, это не райский заповедник, как я себе представляла, а нечто вроде католического чистилища, и мне следует терпеливо сносить такое несправедливое отношение.

От отчаяния спасала меня интересная работа. Когда Мандельштам пометил места, где действительно оказались захоронения, мы сначала работали лопатами, потом расчищали от земли каменные ящики, в которых лежали хорошо сохранившиеся скелеты с оружием или утварью. Такая сохранность скелетов и даже пропитанных землей и песком фрагментов одежды объяснялась особенностями сухой степной почвы. Рядом с раскопами внезапно вылезали из своих нор суслики и вставали столбиками, прежде чем убежать.

Захоронение, которое я раскапывала, оказалось необычным, потому что там находились сразу четыре скелета: трое юных скифов и один маленький ребенок, четырех-пяти лет, у которого не сохранилась нижняя челюсть. А по расположению утвари оно было уникальным: там керамический сосуд находился внутри плоского деревянного блюда, и такое сочетание раньше никогда не встречалось при раскопках скифских могильников. Как только выяснилось, что я работаю на особом захоронении, ко мне подошел Мандельштам и очень вежливо попросил перейти на другой раскоп, чтобы специалисты-археологи могли профессионально расчистить скелеты и особенно так необычно расположенную посуду. Казалось бы, тут не было предмета для спора или несогласия, все логично, и объяснил это мне знаменитый археолог очень доброжелательно. Но я, пребывая в стрессе от неадекватного по отношению ко мне поведения Игната и Альбины, вероятно, подсознательно хотела хоть на рабочем месте самоутвердиться. И я посмела возразить, обратилась к Мандельштаму с дерзкой просьбой позволить мне остаться на этом захоронении, заверяя его, что я буду очень-очень осторожно и аккуратно работать, что для меня это так важно – до конца расчистить свой раскоп. Мандельштам очень внимательно посмотрел мне прямо в глаза, помолчал и потом сказал: «Хорошо, пока оставайтесь, а там посмотрим…» Обалдевшая от собственной дерзости и от согласия мэтра, я могла только пролепетать слова благодарности и заверить, что оправдаю его доверие. И тут же начала оправдывать оказанное мне доверие, почти каждый день сидела до темноты на своем раскопе и тщательнейшим образом очищала кости скелетов и уникально расположенную утварь. Утварь, впрочем, быстро вынули археологи, ее сфотографировали и зафиксировали. Правда, деревянное блюдо не выдержало окисления на воздухе и вскоре рассыпалось, но факт такого необычного расположения посуды в захоронении был задокументирован.

Я почти всегда задерживалась на раскопе дольше всех, приходила в лагерь уже в сумерках, опаздывала на ужин не только из-за желания оправдать доверие Мандельштама. Мне очень не хотелось лишний раз сталкиваться с Игнатом и, кроме того, наблюдать, как кривится физиономия Альбины, когда я появляюсь в поле ее зрения.

Что касается Мандельштама, то он, очевидно, остался доволен результатами моих трудов, потому что позволил мне до конца работать на этом раскопе, никуда не переместил. И уже позже вспоминая этот его поступок, его благородство и необъяснимое доверие ко мне, я осознала, что это можно объяснить только его великодушием и прозорливостью. Как будто он не только видел под землей, но и читал в душе. Своим доброжелательством и разрешением остаться на особом раскопе он так морально поддержал меня. А ведь ему меня фактически навязали, он тоже не знал, зачем я здесь и не являюсь ли глазами и ушами Стыкова, который, как позже выяснилось, Мандельштама недолюбливал, и в их отношениях были свои подводные камни. И я не уверена, что на месте Мандельштама разрешила бы дилетанту раскапывать такое уникальное захоронение.

Но не только работа и дружелюбное, уважительное отношение ко мне Мандельштама служили защитой от нацеленных на меня стрел недоброжелательства. Поддерживала силы и лечила потрясающая природа вблизи Саянского ущелья Улуг-Хема (Верхнего Енисея), не только речка Чаа-Холь, но и окружающие горы – Саяны, которые не были покрыты лесом, как в Красноярском Крае и в Хакасии, и на солнце сверкали всеми цветами радуги, особенно на рассвете и на закате. Я раньше думала, что вид Гималаев на картинах Николая Рериха – это преувеличение, что не может быть в природе таких насыщенных красок. Но Саяны, не такие высокие горы, как Гималаи, поражали своими яркими красками: на их вершинах и склонах можно было увидеть все оттенки, от розового до фиолетового, с фантастическими переливами.

И еще у меня в отряде Мандельштама появилась подруга – тувинская девушка по имени Алыш (небольшого роста, с фигурой девочки-подростка), учившаяся на педагога и уже несколько сезонов работавшая в этой экспедиции. В ее фамилии было типичное тувинское окончание -оол, и она была из ламаистского рода. А ламаизм (разновидность буддизма) был не только религией, но и духовной культурой этого региона. Алыш очень переживала, что ее народ спивается от русской водки, что забыты все традиции. Я относилась к Алышке-малышке почти как к младшей сестре. Она писала интересные тексты на основе тувинских сказок, и когда я вернулась в Питер, Алыш стала присылать их мне в виде писем. В один из свободных от работы дней мы с Алышкой совершили дальнюю прогулку к скрытой в нише статуе Будды, которая тоже должна была уйти под воду. Я была под сильным впечатлением и написала стихотворение «Будда», которое послала Алыш уже из Питера.

В день археолога, 15 августа, мы отмечали 60-летие нашего мэтра А.М.Мандельштама (его день рождения был 11 августа). Мы сидели под навесом за длинным обеденным столом, пили вино, и не было ни одного пьяного. А через пару дней после этого произошел замечательный, позитивный для моего настроения эпизод. Одним из землекопов был востоковед Ярослав, очень немногословный и никогда не выходивший на передний план. И при этом он дружил с Игнатом, поэтому я не понимала, как он ко мне относится. И вдруг Ярослав пригласил меня в соседнюю палатку на день рождения своей маленькой дочери Лизы. И я никогда не забуду этот детский день рождения, потому что для меня это приглашение означало, что Ярослав относится ко мне доброжелательно, без подозрений, и это было такой необходимой мне моральной поддержкой. Поэтому простое приглашение на детский день рождения приобрело для меня огромный символический смысл, и я стала воспринимать Ярослава как посланного мне ангела, который прикрыл меня своими крылами от демона Игната. Возможно, Игнат только по отношению ко мне выступал в такой неблаговидной роли, а для других – семьи, друзей, коллег проявлял свои лучшие качества. Но мне от этого сознания было не легче.

И вот наступил день моего отъезда из отряда Мандельштама, и я стала прощаться со всеми, с кем сложились у меня нормальные отношения, и прежде всего с нашим руководителем, Анатолием Максимилиановичем Мандельштамом. А он на прощание поблагодарил меня за хорошую работу, и потом сказал: «Вы извините, что я так мало уделял вам внимания, но, сами видите, работа – и еще много разных проблем». Его прощальные слова стали бальзамом для моей души, и я поняла, что в этой экспедиции в моей духовной иерархии Мандельштам был архангелом, Ярослав – ангелом, ну а Игнат с Альбиной… И когда я уже с рюкзаком стояла на берегу и ждала моторку, которая должна была доставить меня в так называемую «Трубу» (где мне предстояло еще несколько дней поработать с отрядом Карины Яновны, а потом вместе возвратиться в Питер), ко мне вдруг подошли дети, которых послал Игнат, и передали мне его пожелание счастливого пути.

В «Трубе»

«Труба» – это многокилометровое первозданное ущелье, только Саяны и Енисей, и фантастическая, какая-то неземная, инопланетная красота. Я много видела прекрасных мест, но пейзажи в «Трубе» были и остаются единственными в своем роде. Передвигаться в «Трубе» можно было только по воде, она на многих участках соприкасалась с горами. Там я впервые увидела петроглифы – древние изображения сцен охоты на камнях. Мы поработали несколько дней на узком участке суши и сделали пробные раскопы, заделы на будущее.

Я встретилась со своими знакомыми из первого лагеря, и меня поразили перемены, произошедшие с тем юношей, которого еще два месяца назад все называли Олежкой. Не было больше никакого Олежки, а перед моими глазами, будто заколдованный злой волшебницей, возник молодой парень, загорелый, с накаченными бицепсами, но главное – говоривший грубым голосом, сквернословивший и смачно сплевывавший слюну. И довершила картину поездка в крытом грузовике, где художница Лиля возлежала на наших рюкзаках, а этот так разительно изменившийся за два месяца персонаж без всякого стеснения ощупывал ее округлости. Так что Лиля, как демоница Лилит, совратила чистого мальчика, а он, вероятно, гордился своим новым обликом как идеалом настоящей мужественности.

Заключение

Еще один шокирующий сюрприз ожидал меня через несколько месяцев после возвращения из экспедиции. Я получила от Алыш письмо, уже не с очередной сказкой, а с констатацией, что она полностью во мне разочарована, – и это без всяких объяснений. Что случилось, почему она так кардинально изменила свое отношение ко мне? В ее внезапной неадекватности или в наговоре была причина – так и осталось для меня загадкой. А ведь я с такой теплотой к ней относилась! И до сих пор я чувствую горечь и недоумение, когда думаю об этом.

Да, много мне дала впечатлений и забрала психической энергии эта самая яркая моя археологическая экспедиция.

А.М.Мандельштам в следующем сезоне последний раз ездил на раскопки и покинул наш мир через три года после описанных здесь событий, его сердце не выдержало груза внезапно свалившихся на него неприятностей. Возможно, я в чем-то идеализирую своего героя, забыв, что он тоже человек и у него могли быть заблуждения, спорные решения и конфликты с коллегами, но мне он открылся в самых лучших своих проявлениях. И для меня очевидно, что А.М.Мандельштам был не только выдающимся археологом, но и талантливой, светлой личностью, и благодаря вдохновляющему и благотворному контакту с ним моя поездка на раскопки в Центр Азии обрела особый смысл и внутреннее оправдание.

2020