ПОЭЗИЯ | Выпуск 92 |
* * * Сына и духа, любви и отца слух открывается в скорой охладе: шелест ничтожный страниц в снегопаде, чтение света и тьмы до конца, прямо до корки небес, до рубца зренья иного на глади озера, поля, дороги, лица – чтение мальчика, зверя, слепца, пьяницы, сада, весенней синицы – до переплета, где слиплись ресницы времени, бога, чтеца. * * * Взгляды с небес прогибают сугроб, речку целуют и в лед, и в лоб, очи воде открывают и полынью на груди разрывают. Лопнула в поле рубаха. Зима лезет по швам, по тропинкам волчьим. Собачьим инстинктом тянет из снега дома. Ранние руки весны не тяжелы и напрасны. Бревна листвянки от горя черны. Бревна листвянки от счастья красны и прекрасны. * * * Жидкое зеркало неба во рту: звуки согласные ходят сугробом, чтобы продлились воздушным ознобом гласные, знающие высоту. Дымом табачным дохнет пустота: о, поцелуя ожог и сожженье, плача и песни объятье, суженье, звезд продолженье, скольженье, вторженье в жидкое зеркало неба, в уста. * * * Инеем музыки небо и нёбо тронуты – в стуже мерцают кусты, полнится прикосновенье озноба дрожью чужой высоты. Горлом округа в ведре серебрится, крепнут кристаллы воды и труда смерти, когда ледяная ресница взор твой, как нить, отведет от стыда быть у костра, обниматься со снегом и замерзать без неволи, в бегах – инеем музыки, медленным бегом, таяньем жизни в снегах… * * * Трава не выдаст. Сад не съест. И небо к перемене мест твоих в себе уже готово: скольженьем звезд, движеньем звезд – звезду полярную на шест оно поставило, как крест, и потемнело в сердце слово, произнесенное во сне в невероятной тишине устами времени иного. И смерть, стоявшая в окне и над душой твоей – во мне, была, как дерево в огне, светлее снежного покрова. * * * Голоса высота, дрожи во рту верста, выросшая из воя, знает скворечник рта: горе твое живое, встречное, ножевое – птичье, не хоровое, снег и твои уста, слух и поверх конвоя зеркальце слез кривое – звездная пустота. * * * Капля света снует в стекле там, где трещинка пробежала. Свет прижимает себя к земле, чтоб от любви дрожала. Чтобы дерево возвести – выстроить дерево выше света, нужно долго нести в горсти с юга чужое лето… Моря горсточку доплеснешь до зимы – как живую дрожь, шерстку неба, кошачьи очи – синей вечности дни и ночи. * * * Смерть набивает рот жизнью, когда поет, освобождая от смерти, золы и дыма все, что в тебе незримо, вечно, темно, любимо, – прямо на свет идет и пролетает мимо. * * * Мало остается. Слишком мало. В зарослях незримой пустоты долго в глину одевался ты. Мало остается, слишком мало. Древо одинокое пылало в зеркале незримой пустоты. * * * Бездну влекут из бездны встречные очи. Здесь взгляды твои отвесны: мыслящей боли взвесь вспыхивает от взгляда смерти, любви и сада. * * * Прежде чем превратиться в ничто, ты поверишь последнему чуду быть всегда, никогда и повсюду и нигде: в деревянном пальто пить цикаду звезды и цикуту – память света и тьмы решето. |
|
|
|