| ПОЭЗИЯ | Выпуск 94 |
|
* * * Не о легкой смерти, не о ней – Полной смысла... Смерть ведь и такою Может быть... Казни меня сильней... Уходя со смертною тоскою, Оставляя все свои дела – Малые... большие... никакие... Хочется поверить, что была Цель ее... Что были и такие Легкие судьбы моей шаги, Ведшие за край всего земного. От того, что видишь, не беги: Как от камня, по воде круги... Ты взыскуешь смысла? Нет иного. * * * Помню: снимали дачу у братских могил. Ночью бегал туда – такая проверка. Как я надеялся: хоть кто бы остановил. Даже не скрипнула в комнате ветхая дверка. Зябко. От холода или страха знобит. Все собрались и подначивают: беги же!.. Доску откинул, которой проход был забит. Явственно так у могилок покойников вижу. Медлишь, пока не хихикнет подружка вдруг... Тут и припустишь. Кто пожелал бы удачи? Воздух свистит, забываешь ты и про испуг, И про друзей, оставшихся позади... у дачи. Бега минут на семь... или даже на пять. Воздух сгустился. И вот, наконец, на месте. Метку поставил, назад побежал. И опять Воздух локтями месишь... точно ты в липком тесте. Перед забором сам себе шепчешь: Постой!.. Доску на место приладишь так бесшабашно. Ты забываешь ужас... легкий, внутри пустой. Бросишь небрежно: Трусы... Это совсем не страшно. Но про мгновение там... у могил... в ночи... Среди оград, холмов, надписей полустертых Память останется. Тогда ты и заучил Намертво... навсегда: не стоит бояться мертвых. * * * Я... как бы это точнее сказать... не ропщу. Что, если правде в глаза посмотреть, этот ропот? Будь я Давид, вспыхнув, схватился бы за пращу, Но – что я отнюдь не Давид, мне подскажет опыт. Это так очевидно каждому, кто не слеп: Сам я убогий, и ропот бы вышел убогий. Телом ослаб, да и духом, увы, не окреп, И не окрепну уже ни в борьбе, ни в дороге. Скорее, Самсон, но остриженный навсегда, Наголо, налысо... типа Самсона в отставке. Все мною в вечность заброшенные невода Принесли всякий хлам, вроде вялой морской травки. Говоря попросту, смирился со всем, что есть, С тем, что лишь капелька в месиве этом кровавом. Но не забывший, что есть еще право на месть, И каждый волен распорядиться святым правом. * * * В шестидесятые не было дезодорантов, Редки были частные автомобили, У Конституции не было даже гарантов, А мы благоухали и как-то жили. Не было вовсе ни мобильных, ни персоналок, Документ нельзя написать было в Word’е, Отдельных квартир было меньше, чем коммуналок, И в чужом дворе получали по морде. В Ленинграде не было напрочь тогда прокладок, Ни рекламы их... ни вообще рекламы. Девчонки были красивы, и сахар был сладок, У ровесников – живы папы и мамы. Я комсомольцем был... до этого пионером, Такими были все кругом поголовно. Так вот и жили... таким вот и жили манером. Счастье?.. Не знаю. Так ведь оно условно. Трава зеленее, и солнце светило ярче. Люди добрее, много умнее книжки... Рыбка спросила бы: Что тебе надобно, старче? Хочешь назад?.. – Ни за какие коврижки. * * * Грипп... или, как участковый доктор напишет, ОРВИ. В самом начале. Как эти мгновения сладки. Вирусы, без препятствий расплодившись в крови, Носятся, как угорелые. Тебя трясет в лихорадке. И под тремя одеялами не согреться никак. Как состояние это назвать? – Лихоманка? Надо же... Сладко тебе оно было, чудак. В детстве болезнь называлась чудно и нелепо: испанка. Что тебе чудится в жарком, точно парилка, бреду? Свалка у выхода... школьная потная драка? Весь разговор этот, знаешь, к чему я веду: Кажется, детство вернулось? Оно не вернулось, однако. |
|
|
|