Длительный разговор

Васильевна сидела неподвижным истуканом у гроба Ильиничны, оббитого черной тканью, изредка подносила к носу замусоленный маленький платок, негромко сморкалась, и устало подняв голову, безутешно продолжала смотреть на застывший профиль подруги, немыслимым усилием воли сдерживая старческие рыдания, рвавшиеся из груди.

Когда, не торопясь, с кладбища все разошлись, она осталась у свежего погребения, оглянулась: ушли ли все? Опустилась на колени, ничком легла на землю и вытянула руки, будто хотела обнять могилу. Статная, жилистая, седая Васильевна долго лежала, потом поднялась и невероятно злобным голосом запричитала:

– Что ж ты, старая, не сдержала слова?! Обещала, что уйдешь после меня, я дура и повелась, – подбородок и руки дрожали. – Тебе сейчас хорошо, а про меня ты подумала? – и, более не сдерживая себя, Васильевна завопила на всю кладбищенскую округу, даже вороны на елях умолкли, молчаливо вслушиваясь в старческие стенания.

Все началось из-за яркого, сочно-оранжевого крепдешинового платья. Трапециевидная форма, простой прямой фасон, красивые рукава фонариком по локоть, пояс на пуговках, рюши сбоку по подолу подчеркивали нежный женский образ. Его себе купила Галя Жукова на зависть всему общежитию педагогического института.

Оксана, соседка по комнате Гали, зная, что та на выходных поедет к матери в деревню, уговорила одолжить платье на субботние танцы. Откуда же ей было знать, что Галка платье пообещала еще и Ирине.

В субботу битва за крепдешиновое счастье развернулась в комнате общежития на втором этаже не шуточная, и не только словесная. Конкурентки так истово вырывали злосчастное платье друг у дружки, что оно от такого накала страстей порвалось. Изодранное оранжевое чудо лежало на кровати. Соперницы смирно сидели на стульях, глядя на платья, гадая, что же делать? Эта проблема и сплотила Оксану и Ирину, студенток филологического факультета.

Новая ссора разгорелись между подругами, когда обе по уши влюбились в Гришку Гриценко. Видный парень – высокий, хорошо сложенный, балагур, душа компании и всех сводил его голос… От бархатного баритона душа млела и жаждала любви. Больше всех ее досталось Ирине. Молоденькая тростиночка с распахнутыми наивными глазами, она безрассудно и безотчетно бросились, не задумываясь о последствиях, в любовный омут. Гришка ко всем относился подчеркнуто прохладно, великодушно разрешая себя любить, но в случае с Ириной произошел маленький сбой – девушка ему нравилась, но когда джентльмен узнал, что наследил – сразу во всеуслышание заявил: я – не я, и хата не моя.

– Я беременна, – с застывшим отчаянием Ирина открыла тайну подруге.

– Будем рожать, – не задумываясь, решительно заявила Оксана.

– Боюсь, – призналась Ирина грудным от волнения голосом.

– Мы справимся, – заверила Оксана, вдохнув в подругу чувство уверенности.

Одна из преподавательниц жалостливо шепнула, что есть знакомый акушер, готовый помочь избавиться от позора, но Ирина категорически отвергла такое благодеяние.

В институте прознали о залете, сочувствия не проявили, напротив, просклоняли на всех собраниях за аморальное поведение, не соответствующее высокому статусу комсомолки и будущего педагога-филолога.

Оксана ринулась искать защиту и правду в ректорат. Не нашла там ни первого, ни второго. «Оказывается, я твоя сообщница», – поделись она с подругой деталями разговора из просторного кабинета с табличкой «Приемная».

Студенткам дали двадцать четыре часа, чтобы освободили общежитие. Ирина наивно понадеялась на помощь родной тети, но та наотрез отказалась приютить племянницу. Никто не хотел сдавать жилье будущей молодой мамочке.

Девчонки с трудом сняли крохотный угол в небольшом деревянном домике возле железнодорожного вокзала. Оксана сумела уговорить бабку, пообещав, в придачу к деньгам, еще бесплатно наколоть дров на зиму.

Ирина родила мальчика первого сентября. «Видишь, как здорово, – воодушевляла Оксана. – Будет у нас двойной праздник: и день рождения, и начало учебного года!», на что баба Катя презрительно пробубнила: «Осталась девка с высерком на руках, а они дуры радуются!»

О Григории подруги не вспоминали, он остался там, где его оставили – в их прошлом. Оксана, которую природа наделила прекрасным чувством юмора, других подарков не обнаружилось, решительно заявила: «Больше в красавцев не влюбляемся, это не наша история, – она перевела дыхание. – Красивый мужик, что дорогая картина в золоченой раме. Все хотят стащить себе домой и хвастаться ею перед другими».

И все же без любви тоскливо, – отрешенно прошептала Ирина.

Любовь – французское легкомыслие, – властно возразила подруга, смерив Ирину саркастическим взглядом. – Зачем тебе любовь, замешанная на предательстве? – рассудительно удивлялась Оксана. – Для меня Григорий враг номер один на всю жизнь, – категорично добавила Оксана.

Ирина не спорила, не доказывала, не потому что бесполезно в чем-то переубеждать подругу, она молчала, чтобы Оксана своими жесткими, правдивыми словами не делала ей еще больнее.

Через год Ирина случайно узнала, что Григорий нелепо погиб. Провалился в открытый канализационный люк, забытый ремонтниками, возвращаясь поздно из вечерней школы, где преподавал. Ирина утаила эту новость от подруги. Григорий продолжал жить в ее сердце даже после такого предательства.

Женское молчание – глубокая затаенная боль, куда порой не допускаются даже близкие подруги.

* * *

Оксана родилась крупной девочкой – четыре двести. Акушерка, взяв малышку в руки, сказала измученной матери: «Богатырша!».

Через семьдесят лет молодой доктор-онколог на приеме спросил Оксану, на что та жалуется, и услышал в ответ саркастическое:

– На двадцать седьмое мая тысяча девятьсот тридцать девятого года.

– Что случилось такого страшного в этот день? – поинтересовался врач.

– Я родилась.

Парень в белом халате отложил в сторону ручку, серьезно взглянул на Оксану.

– Моя бабушка с двадцать седьмого и радуется каждому новому утру.

Больше пациентка с врачом не ерничала.

Отец Оксаны работал переводчиком при Главснабе, перед войной его перевели в отдел, занимающийся военным обеспечением для Красной Армии. Долгие годы он безрезультатно ухаживал за Верочкой, бухгалтершей, но та предпочла более надежного начальника финотдела. Когда Василий окончательно понял, что счастья с любимой Верочкой не будет, от отчаяния женился на Лиде. Почему именно на ней – однажды он со спины принял ее за Веру, и это было главным аргументом. Лиду считали немного странной: тихая, скромная, она все время всем помогала, подбирала и пристраивала замерзающих котят…

В октябре сорок первого семья по эвакуации переехала из Москвы в Вятку. По дороге Лида подхватила тиф и умерла. Мужу лишь успела сказать: «Ты справишься, ты ведь ее не бросишь?». Василий, сжав иссохшие ручонки жены в своей ладони, принялся целовать их. «Конечно, нет», – успокаивал он жену.

Лида слабо улыбнулась. Василия что-то мучило, жена это прочувствовала.

– Спрашивай, – это придало смелости мужу.

– Не страшно? – сдавленно спросил он.

Лида поняла, о чем он хочет знать.

– Смерть – это возвращение домой, – прошептала Лида, потом виновато посмотрела на мужа. – Я устала от дороги, хочу домой!

Лида умерла на следующий день.

Маленькая дочь осталась на попечении мягкотелого отца. В пятилетнем возрасте девочка умудрилась упасть с балкона третьего этажа, слава богу, ничего себе не повредив, позже чуть не утонула. «Я же мячик», – успокаивала побелевшего отца. Когда ему предлагали отдать дочь в сиротское учреждение, Василий категорически отказывался. «Как отдать то, за что отдали жизнь», – на мужчину сочувственно смотрели.

– Намаетесь вы с ней!

– Возможно, – соглашался Василий, – но это будет моя маета!

Командирское начало в «богатырше» проявилось с детских лет, ее даже побаивались старшие мальчишки со двора, потому что она умела «рычать» – драться. За это ее и боялись, и уважали. В школе Оксана, ругаясь с учителями, изумляла их тем, что делала это не на русском, а на французском. Отец с детства приучил дочь к языку, переводчиком которого являлся. Так подросток проявлял упрямство и протест.

Василию на одном из родительских собраний уставшие учителя заявили: «Ваша дочь безответственно относится к учебе», на что он ответил: «Есть вещи похуже, чем плохие оценки! Война, голод, холод, смерть матери!». Придя домой, дочь не ругал, лишь упрекнул: «Не позорь меня!». Больше на Оксану учителя не жаловались.

Когда пришло время вернуться в Москву, отец уже болел и не захотел никуда переезжать, но перед смертью успел дочери сказать: «Лида позвала меня домой, возвращаюсь к ней!».

После школы подруга сманила Оксану поступать во Владимирский учительский институт.

Ирина сызмальства воспитывалась без отца. Комбрига репрессировали по смешному обвинению в необеспечении полевыми кухнями своей бригады. Чья-то кляуза сломала жизнь семьи. Мать, бабушку, старшую сестру Любу и маленькую Иринку выслали в Иркутск. По дороге в барачных вагонах умерла бабушка, Любашка потерялась на какой-то маленькой захолустной станции за Новосибирском.

В Иркутске жили впроголодь, питались картофельными очистками, но мать Ирины даже в таких каторжных условиях держалась по-королевски и учила этому дочь.

Стройная, с потрясающей фигурой, с вьющимися, слегка надушенными волосами, она в любое время суток была прекрасно одета и одним только обликом убеждала дочь в необходимости быть красивой, вести себя достойно.

Выжили за счет дяди Саши, работавшего инженером на военном заводе и ставшего впоследствии отчимом Ирины.

После смерти Сталина семье разрешили вернуться в Москву. Они поселились в девятиметровой комнатке в коммуналке – когда-то эта большая квартира принадлежала матери Ирины – Екатерине Дмитриевне, и ее первому мужу, но после ареста жилье уплотнили и превратили в коммуналку, оставив бывшей владелице всего маленькую комнату.

В Москве также было трудно, дядя Саша, домашний тыл, погиб при каких-то испытаниях.

Мать с юности учила Ирину правильно себя преподносить: прическа, макияж, одежда; настояла на том, чтобы дочь прилежно учила французский язык и фортепиано. «Не получилось у меня, – твердила без устали она, – получится у тебя!»

Возможно, ее зерна дали бы хорошие всходы, но в сорок с небольшим Екатерина Дмитриевна ушла – незалеченный туберкулез ее добил.

Ирина учла наставления матери: научилась быть вежливой даже со своими страхами. Поступать в Москве она не решилась, уехала к тете во Владимир. После школы без проблем поступила на филфак местного пединститута.

* * *

Оксана утроилась учителем иностранного языка первой, через год в ту же школу учителем русского языка и литературы пришла и Ирина. Повезло с администрацией, с пониманием отнеслись к тому, что девушкам необходим скользящий график, чтобы было кому нянчиться с маленьким Володей.

Еще через год – новая удача, благодаря бесконечным походам по кабинетам горсовета Оксане удалось выбить комнату в общежитии. Ирина от счастья расплакалась, обняла подругу.

– Чтобы я без тебя делала?

– Жила, – рассудительно ответила Оксана. – Лучше или хуже, не знаю, – добавила после некоторой паузы с такой комичной трагедийностью в голосе, что Ирина не удержалась, расхохоталась.

– Какое это счастье, когда рядом верная подруга.

Жизнь налаживалась. Дом – работа – дом – неизменный график с понедельника до субботы. Периодически возникали мелкие бытовые ссоры на пространстве в пятнадцать квадратных метров, но чем больше они ругались друг с другом, тем крепче, через пять минут, обнимались и хохотали.

Еще оказалось, что Ирина совсем не умеет готовить. Оксана осознала серьезность ситуации мгновенно и тайком ходила по вечерам учиться у бабы Таси, школьной поварихи, домашней стряпне – супы, каши, запеканки, подливки. Вовка ел только то, что приготовит тетя Ксана, кушанье же Ирины не хотела пробовать даже непривередливая Чапа, дворняжка, подобранная еще щенком.

Оксана вначале к появлению нового лохматого домочадца отнеслась настороженно, но увидев счастливую Володькину улыбку – сдалась.

– Сами живем как селедки в бочке, – недовольно проворчала она, но Чапа радостно облизывала языком ее руки – благодарила.

В конце учебного года в школу нагрянула инспекторская проверка.

Ходили по урокам, перепроверяли после учителей тетрадки. Классы Ирины показали хорошие результаты по контрольным работам. Пожилая директриса, дама с претензией на элегантность со старомодной прической, после итогов проверки на педагогическом совете пела дифирамбы Ирине Ильиничне, ставя методы обучения молодого специалиста в пример всем. Коллектив угрюмо молчал, будто их окатили ушатом ледяной воды. Оксана сидела за одной партой с подругой. Ее лицо поморщилось, приняло холодное, враждебное выражение. Взрыв словесного негодования не заставил себя ждать. Сидящие на первых партах дружно повернулись на молодой голос.

– Правильно ли я поняла, Анна Валерьевна, – учительница французского языка не соизволила даже подняться, – сейчас вы нам прилюдно указали, что уровень нашего педагогического мастерства ниже нуля, и Ирина Ильинична теперь наш зеленый семафор, к которому мы все должны устремиться?

Воцарилась непривычная тишина. Некоторые с сочувствием смотрели на несдержанную коллегу.

Оксана Васильевна, директор, окатила зарвавшуюся учительницу презрительным взглядом и резко ее осадила: 

– Я не предоставляла вам слова. Ваш сарказм в данном случае неуместен. И не забывайте о субординации, – жестко напомнила руководитель школы.

Оксана, задетая за живое, ринулась эмоционально доказывать свою правоту, незаметно для себя перешла на французский, чем вызвала дополнительное удивление всех, кроме Ирины. Оксана всегда берегла могучий и родной язык. Даже маленького Вовку отчитывала на французском. Мальчишка, выпучив огромные синие глазища, бежал к матери за защитой.

Первый раз подруги домой пошли не вместе – по отдельности. Ирина не стала ждать Оксану, продолжавшую выяснять отношения уже с завучем.

В домашней обстановке конфликт разгорелся с еще большей силой.

– Что ты за цирк устроила? – разошлась Ирина, не обращая внимания на спящего сына.

– Ты чего из себя строишь школьную знаменитость, – защищалась Оксана, внутренне понимая, что вспылила зря, но впервые в ней взыграло чувство профессиональной ревности.

Маленькому ребенку трудно сразу отвыкнуть от детского утешителя, соски-пустышки, так и Оксане невозможно было признать, что подруга оказалась в чем-то лучше, выше ее.

Разругались в пух и прах. Оксана психанула, впопыхах накинула на себя пальто – на улице стояла поздняя осень – хлопнув дверьми, ушла.

Соседи, те еще тараканы, дословно передали из уст в уста подноготную женского скандала: мужика не поделили девки.

В школе подружки проходили мимо с поднятыми носами.

Отсутствие тети Оксаны сразу заметил Вовка.

– Когда тетя Ксана вернется к нам? – капризничал малолетний ребенок, вызывая дополнительное раздражение у Ирины.

В отличие от матери, постоянно занятой проверкой кипы тетрадей, тетя Оксана всегда с радостью с ним играла, они часто вместе гуляли. Еще рассказывала на ночь необыкновенные сказки, которые сама сочиняла. И всегда целовала в щечку на ночь.

– Люблю тебя, – шептала Оксана, закрывая дверь.

– Я тебя сильнее, – отвечал Вовка.

– Дружба – это длительный разговор, когда даже останавливается время, – однажды сказала Оксана, а Ирина дополнила:

– Когда двое идут вместе и не могут наговориться.

Долго терпеть безмолвие она не смогла, поэтому первой пошла на примирение, несмотря на свой непростой характер.

Оксана в школе подбросила подруге областную газету, напечатавшую ее стихи с припиской, в которой просила прочитать ее «словесные опусы». Ирина прочла и была восхищена талантом подруги. «И откуда в ее голове все это берется? Из какого небесного котла она это черпает?».

Еще радовало, что в этой голове не все принадлежало французскому языку, но… подойти в школе и сказать об этом не решилась.

Если гора не идет к Магомету, тогда… Оксана, временно нашедшая приют у знакомых, через две недели сама явилась к подруге, злая и взъерошенная: «Что это я мимо твоего дома хожу и делаю вид, что тут никто не живет?!».

Ирина не смогла сдержать смеха. Подруги помирились.

* * *

Окружающие удивлялись дружбе Ирины и Оксаны, считали их разными: мягкая, приветливая, всегда доброжелательная и со вкусом одетая Ирина и прямолинейная, угловатая, с короткой мальчишеской стрижкой Оксана – небо и земля.

Но в школе заметили еще одну особенность – все трудные мальчишки тянулись к учительнице французского языка. Она ими заправски управляла. Особенно школу забавляли словесные французские баталии на переменах между учительницей и учениками.

Подруги же считали, что они, напротив, во многом похожи. Их роднило даже не то, что у обоих было трудное детство на задворках большой страны, не профессия, не прекрасное знание французского языка, на котором они часто между собой общались, упражняясь; их роднила даже такая мелочь – неспешные любимые вечерние прогулки по городским улицам и парку. Оксана набиралась впечатлений, наблюдала за прохожими, иногда рождались новые стихотворные строки. Ирина же просто наслаждалась тишиной, природным покоем.

Еще обожали задушевные разговоры на кухне, когда Оксана что-то готовила, Ирина мыла посуду, а маленький Вовка сидел тут же на полу и играл в железный конструктор.

* * *

Личная жизнь подруг никак не складывалась. Ирина влюблялась не во внешность, а в голос. Так произошло и с Анатолием. Его теплый голос с хрипотцой умиротворяюще воздействовал на Ирину, на душе становилось спокойно. Они поженились, но брак долго не продержался. Анатолий не понимал, что, если любишь женщину, надо любить и её ребенка, и ее единственную подругу, разделять ее увлечения. Он не сумел найти общего языка с подростком Владимиром, не произвел нужного впечатления на Оксану. Был еще один нюанс. Анатолию безумно не нравилась стряпня жены. Разошлись цивилизовано, без выяснений и битья посуды.

Оксана также нашла себе спутника жизни – молодого физрука. Вся школа наблюдала за их романом, закончившимся свадьбой, но молодая жена оказалась жуткой собственницей и ревнивицей. Сначала Илью, мужа, это забавляло, но со временем приводило в раздражение, да и молодые учительницы и старшеклассницы не давали прохода. Семья продержалась пять лет и… выдохлась. Еще не было главного: детей, о которых мечтал муж.

После развода Оксана трезво себя оценила и всю нерастраченную энергию направила на школу и Володьку, названного племянника.

Ирине после развода с Анатолием катастрофически не везло с мужчинами. Чем больше Оксана убеждала подругу, что появившийся на горизонте воздыхатель ей не подходит, тем больше Ирине он нравился.

– Видать, в детстве сильно ты любила сенокос, что все время тебя тянет на одни и те же грабли, – утрировала Оксана после очередного разочарования подруги. – Для мужика измена – это приключения, – поучала с видом знатока боевая подруга. – Мужик без них не мужик. Он зверь. Отпускай его на охоту, но держи на коротком поводке, если не получается – не цепляйся, освобождайся от налипшей грязи, не приноси ее домой.

Ирина с интересом слушала на Оксану.

– Сама откуда набралась таких истин?

– Читай французскую литературу – там есть все! – и Оксана засмеялась.

– Анатолий утверждал: читающая книгу в одиночестве женщина – опасна, – сыронизировала Ирина, на что Оксана в долгу не осталась.

– Хочется влюбиться, а не в кого. Все приличные заняты, и даже неприличные. Мне не нужны мужики, тупее на целую цивилизацию, – откровенничала подруга. – Я стремлюсь к развитию, а не упадку. Не хотелось бы умереть от любовной недостаточности.

– И алкогольной зависимости, – подтрунила Ирина, вспомнив последнего бомжеватого ухажера подруги.

– У нас с Виктором, – Оксана сделала специально ударение на второй слог, – были высокие отношения. Он учил меня правильно пить коньяк и текилу.

Ирина с сыном от разрывающего смеха валялись по полу.

– Тетя Оксана – вы пили самогонку, – просветил любимую тетку Вовка.

– Ты так мало знаешь о жизни, – усталая улыбка озарила лицо Оксаны, – но уже учишь меня, старую.

Подруги любили эти милые домашние посиделки, и Вовка обожал, когда мама и тетя находились рядом с ним – он чувствовал себя защищенным.

* * *

Шли годы.

На Ирину неоднократно наваливалась тоска, обволакивающая ее, словно густой туман. На пути возникали мужчины, они были неплохие, но почему-то не складывалось семейное счастье.

Оксана работала пятый год завучем школы, ждала назначения на директорскую должность. Если душа жаждала расслабления, проводила вечер с горячительным напитком в бокале и никакой беды в этом не видела.

Вовка после школы поступил в институт, после первого курса призвали в армию. Служил на флоте во Владивостоке.

* * *

С Аркадием, бухгалтером из управления образования, Ирина познакомилась случайно. Ей неправильно насчитали отпускные, и она поехала разбираться в финотдел управления.

Ярко-рыжие волосы, манера странно растягивать слова и в придачу необычное выражение лица человека с хроническим недосыпом произвели на Ирину благоприятное впечатление. Состоялась скоротечная свадьба, будто чего-то оба боялись. Уж через месяц Ирина осознала, какую совершила непростительную ошибку, выйдя замуж за пропойцу. Отсюда странная манера растягивать слова и лицо с хроническим недосыпом.

Аркадий любил выходные дни проводить в гаражном уединении с бутылочкой, засыпая на «женских слезах» – продавленном старом диване.

Первое время Ирине казалось, что она сможет мужа оторвать от зеленого друга, но попытки сразу нарвались на мужскую агрессию.

Ирина стыдилась признаться Оксане, что муж – алкоголик. Еще хорошо, что Вовка служил и не знал о новой маминой неудаче. После одного пьяного угара Аркадий поднял на Ирину руку, она, не задумываясь, прибежала к подруге в слезах. Оксана выслушала, не утешала, сурово посмотрела и спросила:

– Где этот урод?

– Дома, – вытирая слезы, промямлила Ирина.

– Хозяйничай, я скоро вернусь, – Оксана спешно одевалась, вызвав этим беспокойство у Ирины.

– Ты куда?

– В магазин, куда сдают таких дегенератов.

Ирина не совсем поняла подругу.

– Ты про милицию, может не надо…

– Такому милиция не поможет! – отрезала Оксана. – Не волнуйся, я скоро буду!

Оксана вернулась через час.

– Больше он тебя не тронет, – Оксана пристально посмотрела на подругу, – если ты с ним после этого не разведешься, – она остановилась, – я тебя не пойму.

– Человек – он зажигалка, не каждому дано его зажечь.

Оксана своими словами прокрутила колесико, и вспыхнуло пламя – Ирина взорвалась.

– Что за дурацкая манера все время меня поучать и наставлять, – Оксана в первый раз услышала, что у подруги имеется голос. – Мне решать, с кем жить и с кем разводится.

Оксана от такой неожиданной оплеухи потеряла речь.

– Я не знаю, что ты там наговорила Аркадию, но это мой муж. Заведи свою семью и в ней командуй, – Ирину было не остановить. – Я устала от твоей добродушной мины снисходительного презрения ко мне.

Ирину несло. Обидные, глубоко затаенные и скрытые слова вырвались наружу и прожигали сердце Оксаны. Она отказывалась верить услышанному, хотя когда-то давно ее больно зацепила фраза подруги, сказанная невзначай, просто так, но те слова долго царапали душу.

– Настоящая подруга на дороге не валяется, – воскликнула восторженно Оксана, когда Ирина помогла ей с деньгами на покупку «Жигулей»-«четверки». Ответ подруги озадачил, но тогда Оксана промолчала, слишком была большая радость и счастье от покупки новой машины.

– Покажи дорогу, где они еще могут валяться. Я побегу к ней!

Выходило, что каждая что-то таила в своем сердце! Все то, о чем они умалчивали, накопившись, угнетало. Зачем надо было таиться?

Оксана присела, закурила, она давно курила, потом зашагала взад-вперед по комнате.

Может, они боялись, что, заглянув в душу друг друга, увидят... Оксана испуганно посмотрела в окно, чувствуя, как ее прошиб пот... увидят разверзшуюся бездну.

В глубине сознания Оксаны навечно запечатлелось: в ее бездетности, пусть косвенно, но виновата Ирина. Это она отбила у нее Гришу – первую любовь. Оксана ни разу не проговорилась, что тогда от Григория залетела и она, но…

Почему не решилась рожать – Оксана так и не смогла себе толково объяснить. Боялась, что не справится? Вспоминала отца, как тому было с ней трудно…

Оксана решила протянуть руку помощи подруге, пожертвовав своим личным женским счастьем стать матерью. Она воспользовалась советом доброхотки-преподавательницы. Цена за грех оказалась невероятно высокая.

Из Ирины поток лавы продолжал литься, не переставая, вспоминались старые обиды, ревность за сына, что тот больше советовался с теткой, чем с матерью.

Потом наступила глухая враждебная тишина. Оксана непривычно долго молчала. Слушала, а потом отрезала:

– Уходи, больше видеть тебя не хочу.

* * *

Предательство – болезнь, которую никакому врачу не вылечить, никакой знахарке не исцелить, потому что она внутри, в груди, где должно стучать сердце, а его там нет. Там дыра, пустота. Предательство – это жить с этой дырой, с этой пустотой.

* * *

Женская ущемленная гордыня – страшная штука.

У Ирины сложились замечательные отношения с начальницей управления образования – Анной Петровной. Она учила ее дочь, была классным руководителем до самого выпуска. Ирина приложила руку, чтобы подруга так и осталась завучем школы до самой пенсии.

Когда Оксана узнала об этой гадости, в тот же день заехала в салон ритуальных услуг, купила похоронный венок и отправила его по почте Ирине. После этого о мире не могло быть и речи.

* * *

Почти пять лет подруги не общались. Дружбу, которую они замотали в смирительную рубашку, оказалась туго завязанной. Ирина принципиально перешла в другую школу, никогда не объясняла сыну, почему ему не надо видеться с крестной, хотя знала – тайно общаются, встречаются. С этим Ирина ничего не могла поделать.

* * *

Для людей, которых связывает общее прошлое, ничего не заканчивается. С годами обретается мудрость – любые отношения возможно залатать при желании. Ирину грызло чувство вины, она делала осторожные попытки выйти на примирение, но смирительная рубашка неизменно оказывалась столь же тугой, как прежде.

* * *

Горбачевские времена захлестнули страну изобилием закрытой информации, ставшей вдруг открытой, гласной. Оксана выписывала любимый «Огонек», первым опубликовавший ее стихи, потом они появились и в других толстых литературных журналах. Она свято верила, что именно «Огонек» открыл ей дорогу в большую литературу. В одном из номеров за восемьдесят девятый год Оксана прочитала статью о деятельности Главснаба в довоенный период. Была ошарашена, узнав, что докладная записки ее отца, в которой он указал на бездеятельность некоторых военных командиров по поставкам полевых кухонь в армию, была приколота к делу против комбрига Лаврова Ильи Андреевича. На докладной отца Оксана прочитала визу красным карандашом – «Разобраться».

* * *

Снег, который синоптики обещали, пошел только поздно вечером, он медленно и как-то робко кружил в воздухе, слабо поблескивая на лету, и таял, едва коснувшись земли.

Оксана в пижаме сидела на кухне с утренним кофе, глядя, как крадется по столу зимний солнечный лучик.

Она вздрогнула от телефонной трели.

– Алло!

В трубке послышался глубокий вздох, а затем низкий, знакомый голос торопливо заговорил:

– Мама прочитала «Огонек».

– Мне что теперь, повеситься? – спокойным, размеренным голосом спросила крестника Оксана.

То, чего в последнее время больше всего она боялась, случилось, и страха не стало. Он улетучился.

– Твой отец ни при чем, – распсиховался голос в трубке. – Я это уже месяц втолковываю матери, но нужно время, чтобы она поняла и приняла.

– У нас его воз и маленькая тележка, – сухо ответила Оксана.

Весь день над городом стояло зимнее солнце, про которое говорят: светит, да не греет.

Через полгода комбриг Лавров был посмертно реабилитирован.

* * *

Онкология настигла Оксану в шестьдесят. Она долго с ней боролась, прошла одиннадцать курсов химиотерапии. Облысела, исхудала. Никого к себе, кроме Володьки, не пускала. Ему запретила что-либо рассказать Ирине. Зная крутой нрав крестной, Володька ни разу не проговорился матери о том, что Оксана на волоске между жизнью и смертью.

О болезни подруги Ирина случайно узнала из разговора с бывшими коллегами из школы, с которыми встретилась на педагогической конференции, после чего сразу же поехала в больницу. Всеми правдами и неправдами уговорила медсестер пустить ее к больной подруге. Открыв дверь палаты, Ирина упала на колени и в слезах заголосила: «Ну что ты, видишь, я на коленях перед тобой. Я же тебя люблю, старая, давай забудем обиды!».

Их прерванный длительный разговор продолжился. Дружба стала их грузом, который не сбросить. И не убежать от неё.

* * *

– Мама, тетя Оксана – больше никогда не держите в закромах памяти обиды, – такой тост поднял Владимир после выздоровления крестной.

– Не будь перфекционистом!

Ответной фразой Оксана сразила наповал.

– Какая же ты язвительная, крестная.

– Горбатого могила исправит, – добродушно добавила Ирина.

Оксана слабо усмехнулась.

– Это ирония, – поправил крестная. – Компот тоски и одиночества. Без нее в жизни никак.

– Оксана, ты всю жизнь ненормальная, – в сердцах воскликнула подвыпившая Ирина.

– Я ненормальное меньшинство, а ты нормальное большинство! Плюс и минус всегда притягиваются, – отшутилась Оксана.

* * *

– Она всегда была впереди меня и ушла первой, – горестно воскликнула Оксана, когда после сорока дней ее навестил Володька. Взрослый пятидесятилетний мужчина, многодетный отец с плешью и животиком.

Помянули Ирину, закурили, разговорились.

– Квартиру оставляю тебе, гараж, машина также твои.

– Тетя Оксана…

– Все надо делать вовремя и по-человечески. Кроме тебя у меня никого нет!

Володя взял жилистые руки Васильевны и поцеловал их.

– Там, под полотенцами, похоронные деньги, – Оксана указала на антресоль. – Должно хватить и на поминки, и на надгробье, – Васильевна вздохнула. – И… – она замялась…– И похорони меня в крепдешиновом платье.

Васильевна подошла к шкафу и открыла его.

– О, – воскликнул эмоционально Владимир. – Знаменитое крепдешиновое платье. Сколько я о нем слышал.

Оксана добродушно улыбнулась.

– Ты не знаешь его главного секрета…

– Какого…

Это было мое платье. Я его сшила для себя, – и Васильевна ударилась в воспоминания. – Случайно купила книгу «Шейте сами» Анны Краузе. Там так все было доступно описано, ну и я немножко шила. В эвакуации меня научила соседка, мне, девчонке, интересно это было. Долго корпела над платьем, но сшила.

– Машинку где взяли? – поинтересовался крестник.

– Кто ищет, тот всегда найдет, – на лице Васильевны блеснула улыбка. – Сшила платье, – Васильевна покачала головой. – Галька Жукова как его увидела, уговорила продать. Деньги тогда мне сильно нужны были. Я его и продала, но с условием, что изредка буду его носить.

– Значит, вы с матерью порвали не чужое платье?

Васильевна хитро посмотрела на крестника.

– Мама знала, что это вы сшили платье?

– Нет! Я никогда ей об этом не рассказывала, зачем?

«Надо же», – подумал Володя, ведь долгая дружба двух женщин сопровождала его всю жизнь.

– И еще, Володя, похорони меня возле Ирины. Ей там без меня одиноко и тоскливо. Мы там с ней продолжим наш длительный разговор.

Владимир обнял крестную, самую любимую женщину после матери и жены.

– Все сделаю, стыдно вам не будет! – заверил Владимир.

– На том и порешили, – Васильевна с удовлетворением закрыла шкаф.

* * *

Васильевна умерла через год после подруги. Соседи удивлялись наряду усопшей.

– Чего это они старуху нарядили, будто молодую?..

Людям был невдомек, что потерявшее свой лоск крепдешиновое платье было символом их женской дружбы, и Васильевна специально захотела быть в нем, чтобы Ильинична заприметила её издалека…

Впереди их ждал длительный разговор, и время в нем уже не имело абсолютно никакого значения…