| ПОЭЗИЯ | Выпуск 95 |
|
* * * Если в воздухе что-то масштабней весенней статики; за окном – средний век на границе чумной Европы, на безлюдных улицах, точно в старой фантастике, вместо птиц галдят эцилопы; если сводки по всем каналам копируют речь тирана, а за облаком спутники – точно следят херувимы, и твое лицо еще смотрит на свой аватар с экрана, но они уже неразличимы; если чувствуешь горечь во рту, а в груди – бездушье, повседневную память терзают все те же строфы, и субъект настоящего, став объектом грядущего, обернется все-таки катастрофой; то закрой на замок все границы комфорта, не бойся стать молчуном, мизантропом, скитальцем в хате, – внутренним Робинзоном и сверхбольшим Лебовским, – встречая новый рассвет в халате. * * * Этой ранней весной повсюду цитируют новости, не посеять их, не вспахать на полях бумаги; в нынешний век скорость текста быстрее скорости не-вероятностной тяги. Стоит выйти из комнаты и ощутить, чем было – свойство письменной речи, оно проникает в нутро; но при взгляде в окно смартфона, забыв чернила, из пальцев выскальзывает перо. С каждым днем все чаще ломает уста ухмылка, ибо суть «бытия» и «ничто» – как есть тождество: от человека всегда останется гиперссылка – ссылка себя самого. В квадратуре квартиры – вдали от всего живого взгляд застревает в хештегах, что древо в толще земли, и уже за шторой вовне нету как такового мира. Одни нули. * * * Снова приходят заморозки. Листва шелестит, что нордические слова. И за горной щелью морской сквозняк надвигается, как на ладье варяг. Ввечеру не услышать за шумом бегущих волн, что летит с другой стороны дракон над костлявой рощей, накрыв крылом полумесяц, облако, старый дом. И тогда застывает мир, а за ним всё то в первобытной тьме в ноябре плато, где вода, разбивая литой валун, оставляет на оном изломы рун. И врастая в вязаной вещи крой на ветру, словно древо с тугой корой, ты стоишь, и слеза на углу скулы застывает тверже смолы. * * * Так декабрьской ночью доступный взору южный ландшафт, где гора подпирает гору, за волной тумана сбросив листву платана, точно доспехи с плеча титана, не беспокоит ни ветер восточный, ни дождь, ни космический вихорь, глас и проклятья божьи. И такой хронотоп остается в конце рассказа, и твой голос теряется где-то в лесах Кавказа. А вокруг – это всё, что когда-то росло и было частью другого мира. Раковина светила в вертикальном море вселенной над белым мысом хребта отделяет слова от мысли. В чистом воздухе время, увы, не подвластно счёту, если горит светильник; ладонь, упираясь в щёку, порождает молчание, выдох пустой на стуле и строку, когда все давно уснули. ХЬЮ субботним утром пока магистраль пуста и очередью кипарисы бредут на юг машина петляет вдоль серой цепочки хребта навстречу морю едет в машине Хью слоистое облако складка сплошной синевы в окне проносится ранчо вдали – ветряк рогатые пылесосы зеленый ковер травы Хью едет и видит как вокруг меняется мир привычный ему вполне он был совершенно другим если б не ехал Хью по абсолютному полю на вероятной волне вероятному бытию но где-то в новой реальности почти в миллиметре от иже его двойник – Хью номер ноль-ноль-два плыл в абсолютном море в точности наоборот и всюду была вода вверху проплывали рыбы дно бороздил моллюск где-то галдела чайка по волнам бежало светило вокруг мироздание было почти идеальным плюс неопределенным было задумаешься об этом: как превращается всё и вещи меняют порядок событий в своем строю пока догоняет дорогу машинное колесо или дорога – Хью |
|
|
|