| ПОЭЗИЯ | Выпуск 77 |
|
ПРОВИНЦИАЛЬНОЕ …и неважно, где он и как зовётся – городок с часовенкой под ребром. Ночью время черпаешь из колодца, до утра гремишь жестяным ведром. И душа наполняется зыбкой грустью. Всё застыло будто бы на века в закоулках этого захолустья. На цепи по-волчьи скулит тоска. …колосится утро над бездорожьем. На лугах – ершистая трын-трава. Вот бы враз оторваться, сдирая кожу! – Отболев, отникнуть, но – черта с два! – Как ни бейся – хлёсткая пуповина неизменно тянет тебя назад. …у хозяйки – брага (к сороковинам). На столе – портрет (утонувший брат). На цветастом блюдце – свечной огарок. Кислый квас – во фляге. В печи – блины. На плакате выцветшем – Че Гевара, и ковёр с оленями – в полстены. Даже то, к чему ты едва причастен, прикипает к памяти навсегда. В сенокос – царапины на запястьях, да жара без продыху – ерунда. От того, что было сплошной рутиной – горячо и больно, по телу – дрожь… Тишина колышется паутиной – даже выдохнуть страшно, а вдруг порвёшь? АЛЁШЕ НЕ СНЯТСЯ… Всё – сам! – Он никак не согласен на меньшее. Мальчишка – в тельняшке, но… спит, как сурок. Алёше не снятся дороги Смоленщины… (не видел он толком российских дорог). Над верхней губой – чуть заметная родинка. Он – сам по себе, не задолблена роль. Он знает, «с чего начинается Родина» – с таможни, со слов: «Пограничный контроль!» …а плюшевый мишка две бусины вылупил и смотрит насквозь, от бессонниц устав… пока по «нейтралке» – из Себежа – в Зилупе со свистом летит жёлто-синий состав… За далями – дали вослед… и – так далее… Смолистый рассвет заливает леса. И вздрогнешь, увидев – колодцы Латгалии сухими глазами глядят в небеса. …и с полок слетают крылатые простыни. …небритый сосед говорит: «Вуаля!» …саднящий динамик фонит девяностыми – «Зачем нам, поручик, чужая земля?» Так странно – «просёлки, что дедами пройдены» – другая судьба, незнакомая жизнь. …и поезд опять прибывает на… Родину. А здесь, как везде – ни своих, ни чужих. КУКУШКА ...а кукушка молчит и не будит Лихо, ведь куда спокойней в сухом гнезде, если осень пишет неразбериху проливными вилами на воде. Тракт распух. До города не доехать. Кровоточит небо семь дней подряд. – Не хандри! У нас новый доктор – Чехов. Может, слышал? Правильный, говорят. Небеса зашить журавлиной нитью для него – привычные пустяки. Нас несёт нелёгкая с ярой прытью по раскисшим хлябям глухой тоски... – это осень. И хорошо, что грустно. Пусть болит похмельная голова! Дом пропах антоновкой и капустой. Гусь пока жирует (до Рождества). Разговоры долгие всё насущней. – «Новый барин – старому не чета»... (Старый барин всегда почему-то лучше). До зимы осталась одна верста, да и та утоплена в тучах хмурых... Перетерпим. Будет опять весна. А кукушка молчит, потому что – дура, раз не верит в лучшие времена. КРЕПКИЙ ОРЕХ …только мама и ты. И весна на дворе. Воздух детства, звенящий, как спелый арбуз. Слово «Родина» – крепкое, точно орех – не распробуешь с первого раза на вкус. …середина пути. И дождём осаждён серый город, дрейфующий в талой воде. Так бывает: годишься не там, где рождён… а бывает… и вовсе не годен нигде. …и трясёшься в вагоне – судьбе ли назло? – Вот и дерево кроной глядит на восток. – Так подбитая птица встаёт на крыло, безнадёжно ловя восходящий поток. …а тебе говорят: «Так ведь это – твой дом!» – ножевые слова – как удары серпа. Слово – крепкий орех, да вот только потом… от него остаётся одна скорлупа. …и царапаешь душу в густой трын-траве. Но с тобой пуповиной земли сплетены – вместо матери – крест, вместо Родины – две совершенно чужих бесприютных страны… ГОРОД ТЫ МОЙ ЕДИНСТВЕННЫЙ Чётное и нечётное – улицы арифметика. – Не говори мне лишнего, ведь всё равно – не то! – В красном трамвае с рожками – шумные безбилетники. В зыбком морозном мареве – клетчатые пальто… – Как не поверить в лучшее, если в кармане – семечки, Город мой, отпечатанный в памяти навсегда – старой ушанкой кроличьей, булочкой трёхкопеечной, струнными переборами, искрами в проводах… «Винный», «Пивной», «Закусочный», в меру обезображенный пряным закатным соусом; кухонный шут и враль… – Город ты мой единственный, памятью приукрашенный, был ты таким «безбашенным» – выл в голове февраль… Хватит. Откуролесили. Впору бы образумиться… Время упругим яблоком катится в никуда. …но, за подкладкой Города, в тесном кармане улицы прячется сумасбродная – только моя – звезда. …Капли летят за шиворот. Ветром лицо исколото. Жёлтый фонарь качается. Мокрая тень дрожит… – Город ты мой единственный, ну, извини – какого ты лешего бестолкового – стал мне таким чужим? Что остаётся? – Вымокшей тенью бродить по улицам, жадно курить и сплёвывать в чёрные пасти луж. Город ты мой простуженный, что же ты так нахмурился? Сколько в тебе утоплено эдаких «мёртвых» душ? |
|
|
|