В последние годы об Александре Кабанове там много говорят и пишут, как мало о ком из современных поэтов. Негативных мнений я практически не встречал. Из оценочных отзывов: от «А. Кабанов – поэт выдающийся: ему удалось не просто обновить гармонию, но сотворить свою»[2], и до «в лице Александра Кабанова русскоязычная силлаботоника достигла очередной вершины своего развития»[3]. Понятно, что высказывания вроде «сегодняшний Кабанов – поэт экзистенциального ужаса <…>, виртуозно управляющийся с нецензурной лексикой»[4], только повышают градус и без того высокого интереса к его поэтике.

Сам же киевлянин Александр Кабанов, как определяет его Википедия – «украинский русскоязычный поэт», называет себя представителем фьюжн-поэзии, и в том же интервью – её отцом-основателем[5].

Понятно, как ты искусство ни назови – хоть «фонтаном» (в известной пастернаковской традиции), хоть «пылесосом» (в известной традиции – «губкой»), лишь бы эта дефиниция позволяла понять почему, в случае с Кабановым, его поэтика столь магнетична? Каким образом она притягивает своими силлабами читателей самых разных эстетических/этических пристрастий, и на глазах становится современной классикой, как фильмы Ларса фон Триера и Вуди Аллена, музыка Филиппа Гласса и Федерико Альбанезе, романы Джонатана Франзена и Томаса Пинчона, концептуализм Ильи Кабакова и графика Бэнкси.

Стихи Кабанова переведены на украинский, польский, белорусский, английский, немецкий, французский, нидерландский, финский, грузинский, сербский и другие языки; популярность его растёт в геометрической, похоже, прогрессии, особенно после 24 февраля 2022 года – начала военных действий РФ в Украине. И к его пятидесяти пяти годам (в октябре 2023-го) каждая очередная поэтическая книга Кабанова была и становится литературным событием.

С английского, fusion переводится, как «сплав, слияние». Этот термин имеет отношение к искусству, архитектуре, дизайну, музыке, и означает «сочетание несочетаемого»: совершенно разные, нестыкующиеся, казалось бы, идеи, стили, слова и звуки, художественные направления объединяются здесь непостижимым образом, при этом не теряя целостности формы и гармонии содержания[6].

Иными словами, в нашем случае речь идёт о состоянии сознания (присущем пазлу, голограмме и, вероятно, многосоставным социально-культурным матрицам), в котором поэт находится, пробуя его артикулировать. Состояние фьюжн – «и в разъяренном океане, / cредь грозных волн и бурной тьмы, / и в аравийском урагане, / и в дуновении Чумы…». Короче, не позавидуешь, при очевидном понимании того, что сам поэт в таких координатах, возможно, только и способен существовать, и его вдохновение самым естественным образом питается этими органическими продуктами – разновекторностью, интертекстуальностью, взаимоисключаемостью и взаимозаменяемостью.

Критик и литературовед Сергей Чупринин внёс некую ясность в связи с явлением фьюжн в современной русской литературе: «Арсен Ревазов был, кажется, первым, кто к своей книге «Одиночество-12» поставил субжанровый подзаголовок «роман-фьюжн» (2005). <…> и Анатолий Ким, издавна пробующий соединить европейскую литературную традицию с ориентальными, прежде всего корейскими, мотивами, и Борис Акунин, для многих произведений которого так важна оглядка на японскую культуру, <…> и, разумеется, Виктор Пелевин, сделавший фьюжн (особенно, в романах «Чапаев и Пустота», «Священная книга оборотня») поистине фирменным знаком собственного творчества. <…> Эти примеры ясно показывают, что фьюжн можно с равным правом рассматривать и как частный случай полистилистики, и как вполне самостоятельную инновационную технику…»[7].

При всем при том, что пальму первенства я бы отдал сегодня Александру Кабанову без сомнения, истоки fusion poetry находятся в космологической сфере метареалистического письма конца 1970–1980-х (поэты-метаметафористы – И. Жданов, А. Парщиков, А. Еременко).

Обратите внимание, насколько применимо к метаметафористам описание критиком/литературоведом Ю. Казариным поэтических практик Кабанова – многоходовых, непредсказуемых, как в гроссмейстерских шахматных шедеврах, и инвариантных, словно неисчислимые тропы (в каждом из двух смыслов) и лазейки в некоем гигантском метафизическом муравейнике: «Почти вся метафорика А. Кабанова по содержанию своему оппозитивна: поэт просодически, семантически и концептуально выстраивает ряды следующих дизъюнктивных (несовпадающих, но взаимно неравнодушных), родо-видовых, видо-видовых, родо-родовых, пересекающихся, но никогда не тождественных пар. <…> Полижанровость, концептосферичность, многообразность, полистиличность и множественная природа поэтической интенции – всё это порождает особый текст, – стихотворение политекстуального характера, когда текстовая (все вещество текста) стереоскопия, соединяя противоречивые и оксюморонные «микротексты» в тексте цельном, возводит вертикальные (иерархические, антонимические и синонимические) парадигмы смыслов…»[8].

Давайте с «вертикальных парадигм смыслов» всё-таки опустимся на землю, дабы ощутить почву под ногами. Подзаголовок книги Александра Кабанова «Аблака под землёй» (2007) – «симпатические стихи». В XI веке один арабский врач дал такое определение меланхолии: «Думать о вопросах, о которых лучше не думать, и прозревать вещи, которых вовсе не существует». По-моему, это имеет отношение и к «симпатическим стихам», которые, как и симпатические чернила, проявляются при определенных условиях, при внешнем воздействии (чудесным образом – на листе бумаге, к которому снизу осторожно поднесли пламя). Они возникают в неких мерцающих контурах, которые имеют отношение к другим средам, параллельным мирам, вероятно – к сновидениям.

Последнее предположение выглядит наиболее уместным, поскольку за среды отвечают химия с физикой, за параллельные миры – космическое агентство NASA, спиритизм и оба Завета. Что же касается сновидений, то к моменту написания этого эссе уже издана масса академических трудов и аналитических работ, в которых утверждается идея о том, что онирический[9] дискурс, как способ повествования, является отличительной, если не главной чертой постмодернизма (предположительно, он постмодернизм в немалой степени и представляет), который не умер и продолжает существовать, назови его сегодня хоть прото-, хоть метамодернизмом.[10] Хоть фьюжн-эстетикой.

Как особое состояние сознания, полагают ряд исследователей, это влечёт за собой прерывность текста и языковую игру, которые являются ключевыми характеристиками постмодерна. Философ-постструктуралист Жан Лиотар, определивший постмодернизм как кризис великих проектов (кризис метанарративов), описывал его как специфическую ситуацию, обусловленную и существованием общества, и жизнью культуры.

В данном случае, мы не фокусируемся на онирическом мотиве в литературе как на исключительно сновидческом. Проникновения в другие реальности (почти в соответствии с известным замечанием Станислава Ежи Леца: «В действительности всё совсем иначе, чем на самом деле»), могут осуществляться не только в форме сновидения, но и метафорического видения, утопии, антиутопии, грёзы, бреда, галлюцинации, опьянения, иллюзии, медиумического транса, воспоминания, исступления, вдохновения и т.д. При этом тексты зачастую выстраиваются автором по принципу намеренного неразличения пограничных состояний сознания.

В русской поэзии подобные пограничные тексты – не столько от символистов, сколько привет от обэриутов. Их легко обнаружить по взрывной смеси из аллюзий, неологизмов, густой метафорики и тропов, центонов, квази-цитат на грани абсурда, сюрреалистического фасеточного зрения при сохранении принципов сюжетности и повествовательности, игр не только эстетических, но и этических (с выраженной брутальностью, наряду с очевидной незащищённостью и ранимостью автора и его героя), сарказма с иронией, инфернальности и в то же время некоей юродствующей святости…

Сегодняшний мир трагедии алогичен, фиктивен в эпоху «постправды», иллюзорен, предлагая выход геймера из онлайн событий в двухмерный Мордор, в многочисленные фейки-миражи, которые расширяются по закону термодинамики в социуме, политике, пропаганде, медийном пространстве, в быту. В настоящем, которое управляет нашим прошлым и в состоянии лишить будущего.

Остаётся только услышать/найти поэта, который всеми своими нарративами осознаёт и расшифровывает известную максиму Л. Витгенгштейна: «Смысл Мира должен лежать за его пределами. В Мире всё есть как есть и происходит как происходит; внутри него не существует никакой ценности <…> Ибо всё происходящее и так-сущее – случайны»[11].

У такого поэта должно быть достаточно описательного и интуитивно-чувственного аппарата для фиксации актуальных реалий, существующих по правилам, скорей, изменённого, переформатированного разума. Вероятно, это разум сновидящего, когда в разных местах могут происходить одни и те же события единовременно, стрелка «часов Судного дня» почти упирается в Катастрофу, а расстояние между двумя целями по прямой не преодолеть.

В этом плане, фьюжн-поэт – поэт Универсума, предлагающий универсальные смыслы по ту и эту стороны добра и зла, парадоксально способный подбирать слова в единственно верном множественном значении, и забрасывающий своё шестое чувство из семи-восьми, как леску во время рыбной ловли, подальше от мира материального. Ведь в нём Бог (и это вызывает всё меньше сомнений) сегодня во время ланча не то, чтобы умер, а погиб от пули, был убит.

«У Кабанова красота – явно не искусственная, однозначно, – он её видел. Только где? В каких местах? Где такая реальность существует?» – задаётся вопросами писатель В. Пимонов[12]. Если говорить о местах литературно-ягодных, то ходить за ответами не близко: это магический реализм Маркеса и сюрреализм Кафки, постмодернизм Саши Соколова и сомнамбулизм юродствующего Венечки Ерофеева, акмеистическая зоркость Мандельштама и инсайт раннего Бродского, абсурдизм обэриутов и Беккета, эпатажный нонконформизм Бориса Виана и экзистенциализм Андрея Платонова.

Это поэтика, в галактических массах которой сосуществуют реальность и условность, ирония и траги-фарс бытия, мистика и метафизика, четырех-пятимерные пространства, взгляд из которых находит всё, что с нами и вокруг нас, в гротескных формах, в вывернутых наизнанку модальностях и непредставимых, пока не изученных, но осваиваемых поэзий, коммуникативных связях.

Онейросфера и есть пространство словесности. То или иное событие, из самых непредставимых и невероятных, здесь способно произойти. А пребывание странного героя в более чем странных обстоятельствах формирует конструкцию художественного мира, в котором фантомом и симулякром становится любое явление земной, реальной для обывателей Ойкумены, и её феномены.

Пребывание в таком трансоподобном состоянии, в состоянии «как бы во сне» позволяет не только извне взглянуть на жизнь и судьбу, на быт и подвиги сейчас и в перспективе, но и представлять обстоятельства жизни, как условия загадки, которая нерешаема в рамках существующих и принятых словесных, идеологических и поведенческих клише.

Здесь решается еще и задача стирания границ между изящной словесностью и откровением – примеров тому в текстах Кабанова едва ли не в каждой строке. Возьму навскидку, по принципу случайности, из разных поэтических подборок в периодике:

«Видишь – месяц вышел и зашёл за ум», «фонтан на площади худел / и превратился в богомола – / в министра иностранных дел», «как страшный холм и печень черная,/ вратарь, забивший все мячи», «облака на экране смартфона, / а под ними – слезинки дождя», «Давинчи – виноград, вишнёвый чех де сада», «И берег спит и ждёт прилива,/ поджав колени к животу», «Простор надраен и вельботен, / и умещается в горсти. /И ты свободен. Так свободен, / что некому сказать: «Прости...», «сиди себе и смотри, качаясь в кресле-кача, / на этот сад изнутри, где вишню ест алыча», «Зима наступала на пятки земли, / как тень от слепца в кинозале, / и вышла на лёд, и тогда корабли – / до мачты насквозь промерзали», «Скрылась луна в серебряном шлеме мотоциклиста», «Где окуни – во мгле, у речки над порогом,/ придумали меня и отпустили с Богом – / на вольные слова», «Накренясь, дребезжит подстаканник окна», «... где ещё теплится книга – имени автора без, / скачет идальго в индиго, с лезвием наперерез, / где, от беды холодея, ртом лошадиным дрожа, / редкая, как орхидея, к нам возвратилась душа», «Вот и яблоки падают в небо, /и не могут уснуть аблака», «Лая белая собачка, пива тёмный человек», «У меня иные принципы и квоты, / я – по внутренностям памяти – оракул, / хорькопланы, дельтаскунсы, бобролёты, / этот почерк называется – каракуль»

Перенасыщенный метафорами «поэтический взгляд» – за-предельный, фантастический, магический, не от мира сего. Исследователь онирической мотифемы в творчестве М.Булгакова, А.Смелянский выделяет следующие качества поэтической странности и патологии такого поэтического дара, очевидного – и вне представимых реалий: «Сон – это блаженная, желанная, чаемая норма, возможность «переиграть жизнь», изменить её катастрофический ход (курсив мой – Г.К.). Сон – это выявление сокрытых и подавленных стремлений, осуществление мечты о мире и покое, которые никак не складываются наяву. Сон, наконец, это вечное кружение вокруг больной точки...»[13].

При устрашающей кучности, густоте попадания, как на кожу при нанесении татуировки, «больных точек», образуется чёрное расползающееся пятно/поле – и вообразить его координаты, оценить его летальную энергию, хрестоматийно, в конце концов, его перейти и таким образом описать – похоже, необходим сторонний антимир, существующий по законам бреда, сновидения, карнавала. Вместе с этим антимиром проявляются в литературе и необычные стороны языка, как последствия синтеза шутовства и стихии трагедии; при, как отметил культуролог М. Эпштейн по отношению к качеству прозы «Москва – Петушки», всеобщем «обаянии энтропии».

В конце этого стихотворения (сочинённого в 2011 году) – одного из самых проникновенных, лирически-интимных в современной поэзии – автор не столько заговаривает ужас, фатум («смерти – нет, смерти – нет»), сколько прописывает мировоззренческую загадку. Мне, читателю, будто фольклорному всаднику на распутье, даны в тексте три вектора, отправившись по любому из которых, ничего хорошего не найдёшь: если смерти нет, то какая, к чертям, база (торговая? военная? база данных?); смерти нет, но только в эту минуту, ибо она ненадолго отлучилась; смерть ушла на базу, вернётся, а значит – она есть всё равно.

Дурная гегелевская бесконечность зеркальных бликов-ответов, реплика детскими голосами из кошмарного сна, в котором любое определение, всякая определённость не выдерживает проверку логикой и временем. Так же, словно в сомнамбулическом состоянии, отвечает в «Дне опричника» В. Сорокина провидица на вопрос, что же будет с Россией. Ответ: «Будет ничего». В этом меланхолической фразе – двойное истолкование: либо «будет ничего», в смысле «так себе», как-то более-менее всё разрешится; либо будет такое впереди чудище обло, озорно, огромно, стозевно, что хоть лаяй, хоть сразу в петлю лезь – ничего не будет вообще.

Многозначность, расфокусированность, расплывчатость – признаки сна разума, ино-видения. Однако, если такая 3-D реальность точных ответов не даёт и разум не успокаивает, не означает ли это, что решение – в самих вопросах, по типу дзэнских коанов? И дело даже не в том, как эти вопросы сформулировать, а в том, что для них нужны качественно иные фразы-конструкты, удалённая фаустовская дистанция и термоядерный строф-о-синтез при новых синтаксических скоростях, сплавах, фьюжн-сплющиваниях.

Александр Кабанов родился в Херсоне, много лет назад переехал в Киев. После 24 февраля 2022 года в городе периодически звучат сирены воздушной тревоги и по нему целят крылатыми ракетами ВС РФ, – что не мешает фьюжн-поэзии Кабанова сохранять свою высокоточную оптику и актуальность высокой гражданственности в военное время.

Шум времени его поэтике соответствует, и она способна его по-своему трактовать. Как по другому поводу написала прозаик и публицист Александра Свиридова: «Шум обживался в ушах, как галлюцинация»[14]. Но не галлюцинации ли это, когда российские солдаты прорываются к Киеву, российские снаряды уничтожают Харьков и Херсон, а украинцы защищают свои земли от русских «братьев-славян» и с радостью встречают на украинской земле немецкие танки «Леопарды»?

Не бред ли это, когда нынешний «кремлёвский мечтатель» заявляет одновременно о пяти-шести поводах для нападения на соседнее суверенное государство, но не называет это войной, а его министр иностранных дел убеждён, что РФ ни с кем не воюет и вообще никогда ни на кого не нападала. В каком формате должны быть, в таком случае, написаны тексты, чтобы описать эту бесовщину? Какие образы и слова подобрать, чтобы они соответствовали такому ирреальному настоящему, которое стало всепланетной болью?

Кровавый фарс, в котором руководитель ядерной державы – параноидальный трикстер, балаганный дед-Кащей, смерть которого и в его игле, на которой он сидит десятилетиями, и в языке, принадлежащем жаргону питерской подворотни. Исторические решения, принимаемые под воздействием ресентимента, ведут к собственному уничтожению – как это можно рационально объяснить в реальном мире, где все ещё два умноженное на два равно четырём? Однако, описать это, придать этому убедительность не публицистической статьи, а поэтического текста – способен взгляд извне, в соответствующей происходящему, вывернутой наизнанку действительности. И здесь в дело идёт все: от притчевости бреда, фольклорной интонации (плюс слэнг и современные фразеологизмы), алогичности (псевдо)народного сказа до уничтожения гравитации, границ и иерархий.

Тогда и возникают, в масштабе письма, как истолкование, так и узнавание. Поскольку, если перейти на академический язык, «предикат онирической мотифемы – пребывание в другой реальности. Топос – чужое и чуждое, незнакомое, пространство, наполненное знаками, требующими истолкования. Хронос – прерывистое и растяжимое время»[15].

А всё вместе – фьюжн-поэзия. В ней всё равно всему, препарируется и рассматривается под самыми разными углами. И нет, быть не может, по теореме Гёделя, единой формулы, которая описывала бы Вселенную, определяла бы параметры счастья и пределы людских страданий. Как определил в одном из своих кратких стихотворений Михаил Гронас: «Написать исчезающим пальцем: / Существование – чрезмерно» (Из текста «Ходить ходить выхаживать»).

Собственно говоря, поэзия – это всегда что-то особое и умышленное, начиная с того, что наша обыденная речь метрически не структурирована, в рифму мы не говорим и не общаемся, а, как и в верлибре, усеченной строкой не пишем.

Из современных поэтов, мало у кого эта родовая условность, искусственность поэтического высказывания заключена в общий контекст эпического события – в пределах, как ни покажется странным, небольших лирических текстов. Этот эффект у Кабанова проявляется, среди прочего, за счёт модернистского наслоения цитат и имён, смешивания истории с географией, своеобразного прочтения классических тем и сюжетов. Читателя погружают в вариант палимпсеста, череду неологизмов, всеохватную бездну метафорики и присущей эпосу отстраненности при неизменных иронии и едком юморе. Единство и борьба личного участия и космической безучастности – ощущение при прочтении текстов Кабанова того, что ты во всё это оказался вовлечён, не покидает.

При этом субъект поэзии Александра Кабанова проходит еще и разные, от текста к тексту, от его книги к книге инициации. Со всей присущей этому делу обрядовостью в текстовом поле. И с целью определения сакрального смысла того, что мы, собственно, наблюдаем сегодня в потоке новостей, в телерепортажах и на стриминг-каналах: жертвоприношение, массовые казни и общие могилы, отлучение героя от родины, от родителей (вспомним Венедикта Ерофеева с его знаковым «в чреве мачехи»), в состоянии изоляции и множественных, с опасностью для жизни, испытаний. В калейдоскопичности и трудно переносимой пестроте реальности, ускользающей в постмодернистском (изменённом) сознании.

Понятно, что всё это приобретает особое значение для поэта, проживающего сегодня в стране, на которую напали варвары; в городе под бомбежками днём и ночью; в постоянном стрессе и переживаниях не только за свою жизнь, но и за судьбы близких людей и дальних.

Под этим спудом Кабанов находится давно. Цикл «Русско-украинская война» был провидчески создан еще в 2011–2012 годах, как некое недоброе предчувствие и дистопия. В 2017 году выходит сборник «На языке врага», а с февраля 2022 года, когда стало понятно, что отвести беду и заговорить её текстами не удалось, поэзия Кабанова строго определяет его судьбу в той же мере, в какой его судьба определяет его поэзию. Как было сказано не мной: «Кабанов-поэт – человек, сочиняющий стихи, сочиняющие поэта Кабанова»[16].

Поэт, писатель, публицист, культуролог Дмитрий Быков в одной из видеозаписей, говоря об исключительности, уникальности Кабанова, отмечает неровность его поэтики. Положа руку на сердце, нелегко вообще назвать «ровных» поэтов: тот же Быков неоднократно говорил, что из всего корпуса стихотворных текстов И.Бродского, выдающихся – не больше двадцати. Но ведь по выдающимся поэта и судят, и вписывают по творческим достижениям его имя в поэтический канон.

В марте 2022 года, во время нью-йоркского благотворительного поэтического вечера в поддержку поэтов Украины, мы с поэтом Бахытом Кенжеевым заговорили о стихотворениях Кабанова. Бахыт, поддерживавший Кабанова с той поры, когда Александр ещё только пришёл в литературу, и принимавший посильное участие в его поэтической судьбе, заметил: «Кабанов – поэт огромного поэтического дара. У него есть гениальные прозрения».

По моим ощущениям, эти прозрения в текстах Кабанова – еще и от масштаба поставленных им задач. Если определить одним предложением, то я бы взял цитату из повести А. Платонова «Эфирный тракт», где речь идет о стремлении героя «свернуть скулу… подлой жизни». Просто так об этом не написать – и у Кабанова получается написать об этом пронзительно и непросто. В наши смешанно-помешанные дни всеохватного фьюжн, без этих уверовавших в победу света и добра стихотворений уже невозможно представить общий накопленный поколениями поэтический опыт: украинско-русской[17] поэзии времен до и во время русско-украинской войны.

[1] (вернуться) Из стихотворения Александра Кабанова «Летний домик, бережно увитый…». Здесь и далее – цитаты из стихотворений А. Кабанова, опубликованных в разных периодических изданиях.

[2] (вернуться) Ю. Казарин. От Бога и до Бога (о стихах Александра Кабанова). Ж-л «Урал», 3;, 2015. URL http://uraljournal.ru/work-2015-4-1392

[3] (вернуться) И. Полторацкий. Александр Кабанов. Приставка для сына. Литеrraтура, 31 декабря 2021.URL https://literratura.org/poetry/4800-aleksandr-kabanov-pristavka-dlya-syna.html

[4] (вернуться) Е. Сафронова. Патриарх фьюжн-поэзии. Инфо-портал «Ревизор». URL https://www.rewizor.ru/literature/interviews/patriarh-fujn-poezii/

[5] (вернуться) Там же (см. 1).

[6] (вернуться) Мне, поклоннику групп King Crimson, Chicago, Yes, Weather Report и легендарного «Арсенала» Алексея Козлова, Майлза Дэвиса и Френка Заппы пришло в голову, уже в Нью-Йорке, в начале 1990-х, что известное определение Большого Яблока – «плавильный котел» – тот самый фьюжн и есть. В сфере пространственно-временной и социальной Нью-Йорк – город иммигрантов, в котором представители разных рас, наций, религий, идеологий, языков, убеждений, верований варятся в одном «котле». И с годами сплавляются/сливаются в некое местное племя англоговорящих «ньюйоркцев», в поэтический, безусловно, импровизированный текст (к слову, вспомним деконструктивиста Жака Дерриду с его «всё есть текст») с определёнными и неопределёнными артиклями. С привнесёнными в «котел» и ставших общими – чертами, нео-традициями, изобразительным искусством, характерными нью-йоркскими музыкой, поэзией, акцентом, архитектурой, спортом, уличными перформансами и ежегодными парадами. Фьюжн, как некий эмблематический знак и всегда самобытный ландшафтный стиль, в который горожане погружены поколениями, чем однозначно гордятся.

[7] (вернуться) C. Чупринин. Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям. Глава «Фьюжн-литература».URL https://litresp.ru/chitat/ru/%D0%A7/chuprinin-sergej/russkaya-literatura-segodnya -zhiznj-po-ponyatiyam/286

[8] (вернуться) Ю. Казарин. От Бога и до Бога. Ж-л «Урал», №4, 2015. URL http://uraljournal.ru/work-2015-4-1392

[9] (вернуться) Онирический – от фр. onirisme, от др.-греч. «сновидение».

[10] (вернуться) « <…> метамодернизм раскачивается между модерном и постмодерном. Он осциллирует между энтузиазмом модернизма и постмодернистской насмешкой, между надеждой и меланхолией, между простодушием и осведомлённостью, эмпатией и апатией, единством и множеством, цельностью и расщеплением, ясностью и неоднозначностью». Тимотеус Вермюлен, Робин ван ден Аккер. Эссе «Заметки о метамодернизме», 2010 год. URL https:// metamodernizm.ru/notes-on-metamodernism/

[11] (вернуться) Л. Витгенштейн. Логико-философский трактат. М.: Из-во «АСТ, Neoclassic», 2020.

[12] (вернуться) В. Пимонов. Библейские мотивы Александра Кабанова, или «После прочтения сжечь». Литerraтура, 20 июня 2020. URL https://literratura.org/criticism/3875-vladimir-pimonov-bibleyskie-motivy- aleksandra-kabanova-ili-posle-prochteniya-szhech.html

[13] (вернуться) А. Смелянский. Полет в осенней мгле. Михаил Булгаков в Художественном театре. М., 1989. С. 174.

[14] (вернуться) А. Свиридова. Проще в роще. Фанг-шен. Журнал «Звезда», №1, 2023.

[15] (вернуться) М. Панкратова. Проблема взаимодействия онирической мотифемы и постмодернистского логоцентризма. URL https://online-science.ru/userfiles/file/ awb0qg5hfmlh40gpls0hz2369yfxuozh.pdf

[16] (вернуться) Евгений Минин. Александр Кабанов. Весь. Феличитабельный Кабанов. Журнал «Знамя» №3, 2009. URL https://znamlit.ru/publication.php?id=3868

[17] (вернуться) Александр Кабанов – большой русский поэт и ведущий поэт Украины, пишущий по-русски. В этом эссе не рассматривается важная и широкая тема украинской поэзии, написанной по-украински. По мнению немецкого поэта Макса Чоллека, «поэты в Украине имеют ”звездный” статус». Рейтинг самых известных современных украинских писателей возглавляет поэт Лина Костенко (с показателем узнаваемости в 42%, в списке поэтов за ней идут Юрий Андрухович или Сергей Жадан: кстати, Жадан переводил Кабанова на украинский язык – Г.К.), после нее с существенным разрывом – авторы массовых романов Ирэна Карпа (15%) и приключенческой литературы Василий Шкляр (12%). 5 из 18 наиболее известных современных писателей являются также известными поэтами (27,7% от всего числа узнаваемых авторов)». В сборнике «Субъект в новейшей русскоязычной поэзии – теория и практика», из-во Peter Lang, Германия, стр. 310. Статья: Анна Гаврилюк. Формы субъектности в современной украинской гражданской поэзии.