Беззаконная комета

Впервые я услышала песни Щербакова совсем недавно, в записи. Далеко не всe мне понравилось, но в каждой из них присутствовало нечто такое, из-за чего я решила отыскать всe, написанное автором.

Чем же покоряют песни Щербакова? Он, безусловно, очень обаятельный исполнитель, его музыка мне нравится, но говорить я буду только о Щербакове-поэте. Щербаков в высшей степени небанален и непредсказуем. Его юмор, присутствующий даже в трагических песнях, тоже небанален и непредсказуем. Но, главное, есть в его песнях какой-то сдвиг по фазе, нарушение каких-то общепринятых закономерностей. Он – «беззаконная комета в кругу расчисленных светил». Для нас – беззаконная, так как законы его мира отличаются от наших. Вроде и Пушкин у них там есть, и Шекспир, и Гоголь, и Крылов (сужу по цитатам), но не совсем такие, как у нас: «...при внешнем сходстве лиц – / другая как бы связь волокон, ткань частиц». И Щербаков похоже, чувствует свою инопланетность: «Не вибрируй, дыши через раз, в остальном я вполне / зауряден. И что у других при себе, то при мне: / сердце справа, зелeная кровь, голова на винтах... / и довольно. Давай рассуждать о цветах». А вот о том же, но уже всерьeз:

В русской поэзии встречаются стихотворения, где автор, как бы преодолев земное притяжение, прорывается в иное пространство, в параллельный мир. Щербаков же, кажется, преодолевая притяжение своего мира, прорывается к нам. Почему создаeтся такое ощущение?

По воспоминаниям Н.Я. Мандельштам, О.Э. часто говорил, что любит «знакомить слова». Щербаков тоже явный сторонник таких «знакомств». Он «знакомит» русские слова со словами из других языков, архаизмы с современным жаргоном. Несочетаемое у него прекрасно сочетается. В результате он получает язык, на котором никто никогда не говорил. И то, что у другого выглядело бы дико или претенциозно, у него естественно, а потому работает.

Щербаков любит знакомить не только слова, но и цитаты:

Библия, андерсеновско-шварцевская тень и Полонский мирно уживаются у него в одной строфе. И это – не предел для Щербакова. Его песни густо насыщены цитатами и реминисценциями. Соединяя в одном стихотворении (иногда – строфе) цитаты из литературных источников разных стран, времeн, стилей, Щербаков, оставаясь предельно естественным, конструирует особый мир, в котором эти источники были как будто совмещены изначально.

Одна из особенностей поэзии Щербакова – скудость зрительного ряда. Процитированное в начале статьи стихотворение «В белой мгле ледяных высот...» – одно из немногих исключений. Но и здесь звуковая деталь («...смех.., тяжело звучащий в глухой воде») ярче зрительных.

Автор скорей вслушивается, чем вглядывается: «Ближе к селенью, там, где река преграждена плотиной, / слух угадает голос жилья, глаз различит огни». В его мире скорость звука больше скорости света. Да и не интересуют его зрительные детали: «Этих фрагментов не воссоздам – так, прикоснусь, дотронусь. / Слишком знаком мне их обиход, слишком легко творим».

Иногда его нежелание «воссоздать фрагмент», стремление, как в математике, решить задачу в общем виде вызывает досаду. Но ничего не поделаешь, это – авторское кредо: «Живопись питается деталью, но моя задача – жертвуя мазком, / Выиграть во времени...». Часто Щербаков обыгрывает эту свою особенность как приeм. То есть, намеренно до определeнного момента не даeт нам ничего увидеть, как в песне «Фиалковый букет» (1983 г.). Мы и не должны видеть. Перед нами не реальность, а мечты лирического героя. Поэтому прогулка по Парижу дана не в фокусе. И то, что герой «в белых штиблетах и штанах», не помогает навести на резкость, а лишь подчeркивает авторскую иронию по отношению к герою и его мечтам. Герой как бы не в силах представить себе всю прелесть предполагаемой спутницы. Она «вся одета в смелых таких полутонах» и, вообще – «один сплошной плезир». Но, так как по законам Щербакова осязание счастливей зрения, мы узнаeм ещe, что девушка «прохладна, как пломбир». Наш изголодавшийся взгляд накидывается на этот пломбир, и мы вместе с лирическим героем начинаем грезить о невиданном нами Париже, где на каждом шагу продают, наверное, самое вкусное и самое экзотическое в мире мороженое. То ли из сирени, то ли из фиалок со взбитыми сливками.

Но вот герой решает, что пришла пора действовать. «Решительный момент» предваряется блестящей во всех смыслах деталью – вращающейся грампластинкой. Включается звук, не обгоняя на этот раз изображение: «По глянцевому краю / Шурша пройдeт игла».

Другая знаменательная прогулка с барышней происходит на Фонтанке (песня «Фонтанка»-1992 г.). В этой песне действие опять происходит в воображении лирического героя, зрительные образы отсутствуют. Но две последние строфы, где лирический герой переходит якобы к реальности, содержат живописные детали. Фиалка вместо «фиалкового букета», белая рубашечка (как хорошо, как точно, что именно «рубашечка», а не «рубашка») вместо белых штиблет и штанов и, наконец, «провинциалка из села» вместо парижанки – эти детали складываются в смешную картинку – пародию на соцреалистический китч.

А вот как обыгрывается отсутствие зримых деталей в первой строфе песни «Аллилуйя»:

Далее, когда автору понадобилось изобразить карнавальную радость жизни героя, зрительный образ подкрепляется звуковым: «На секунды рассыпаясь, / Как на искры фейерверка, / Жизнь текла, переливаясь, / Как «Цыганская венгерка». Именно «Цыганская венгерка» расцвечивает эту картину. А далее расплывчатое цветное изображение переходит в чeткую чeрно-белую гравюру, где чeрный цвет доминирует. Но и здесь изображение получено за счeт аллитераций:

Кстати, портрет героини в этом стихотворении чисто звуковой – вкрадчивая, лукавая интонация. По телефону она «поет».

А вот как определяет Щербаков перемены, происшедшие с героиней другого стихотворения во время длительного отсутствия кавалера: «...она не Мими уж, а ми-бемоль».

Щербакова увлекает игра со словом, как с хрустальной подвеской. Полюбовавшись одной гранью слова, автор неожиданно поворачивает его другой гранью – другим, ироническим смыслом: «Я на круг не возвращался» – из той же песни или: «Да, он на коне...» из песни «Трубач», где прямой смысл дополняется идиоматическим. Он заставляет слово отработать дважды: «... она воздушна, как поцелуй, а я воздушен, как десант». Слово перетекает из одной смысловой оболочки в другую, придавая тексту неоднозначность: «у самого синего моря, у самого что ни на есть...» То ли у самого моря, как старик со старухой, то ли у самого синего (скорей всего, и то, и другое) мог бы поселиться автор, если бы был «майором всемирных спасательных сил», а не «играл в слова». Но тогда бы мы не услышали замечательных песен Михаила Щербакова. Можно предсказать, что у него будет много подражателей, потому что сам он не подражает никому. «Играя в слова», он расширил возможности поэтического языка. Хорошо всe-таки, что он не майор!