| КРЕЩАТЫЙ ЯР | Выпуск 12 |
|
* * * Ну зачем себе-то врешь? Ты по возрасту – на грани. Ты пока еще живешь (Как лягушка у Гальвани). Ты, на шахматной доске Оказавшийся у края, Понял, наконец-то, с кем И на что теперь играешь? Мата нет еще Но – пат. Немигающий, совиный – До гусиной кожи – взгляд: Сорок. Больше половины. Все – мои. Сюда, в уют. Ваши, знаю я, не пляшут. Но довольно часто пьют: Шах не вечен, мат не страшен! Но довольно часто здесь, На ночном балконе, курят И бормочут, что – Бог весть, До бессмыслицы, до дури. Кто теперь что разберет. Начиналось столь невинно. Но – вписаться в поворот, Если лысая резина, Если все наоборот, Кувырками через спину, Дуром, задом наперед? Скалясь зодиаком львиным, Жизнь идет, проходит, прет Наобум, на ощупь, быстро Слишком; хватит за глаза Визгов верхнего регистра. Отпускаю тормоза! Рельсы криво уложил. Пешки сбиты. Нету сдачи. Приезжайте, кто дожил, Собирайтесь, посудачим. Будет густо от бород, Чёрных платьев, пятен винных... Собирайсь, честной народ, На мои сороковины. 1995 Вместо прогулки Прозелитка Вертинского, полно: Осень. Холодно, скоро зима. Б-р-р… Последние теплые волны Из кофейни. Подумай сама, Так ли требуют строго прогулки Эти улицы, лавок внутри Чудеса, небеса, переулки? Постоим, поболтаем. Смотри: Чуда требуя, пива и брашна, На молитве – полтысячи лет, Ввысь возносятся башенки, башни, – Вавилона рассеянный бред. И, осанною в вышних, – ответ – Самолетиком горним, игрушкой, Пропадающим ни за полушку В вышине – за оставленный след, Что свое непонятное гнет, Как забава в руках первоклашки, Тонким белым водим карандашиком, Вкось прогулку – и перечеркнет… Здесь имеет значение всё – Звуки, знаки, знамения многие, – Все тебе весть благую несёт. Звон, нить в небе, разметку дороги Наметал тебе белым стежком, Наболтал тебе Кёльн колокольный На прозрачное ушко свекольное – Сквозь игольное шпиля ушко. Облака разбивая над городом, В полусфере – прозрачнейшим льдом, Всеми призмами, сахаром колотым, Серебром – небольшие – и золотом, Главный колокол – молотом: «Дом-м!..» И, взахлёб, как бы в споре с собором, Боем рюмок, старинных оков Звяком, цоком весёлых подков – По соседним пошло перебором Кирхам – мрачным, пустым и печальным, Кирхам – лёгким, игривым, венчальным: Сорок сроков, сорок, сороков!.. Воздух лёгкий и лёгкий мороз. Жухлых листьев хрустящие вафли, Кои чем-то тебе не потрафили. Гимназистка румяная, брось Упоительно хрупать ту снедь, Что серьёзный Осенний Кондитер Изогнул в род готических литер: Не ступай, не кощунствуй, не сметь! Двуязычница, нам ли пристало В Каббалу эту лезть. И потом – Расшифровка опасна. Спроста ли Слово «дом» здесь собором нам стало? А собор, дело ясное, – «DOM». 1997 Город Это – средние века: Строго. Без альтернативы. Легок, косоват слегка Стиль обратной перспективы, Простотой невзрачной губит Соль невинного обмана: В небольшом прозрачном кубе Театрального романа Из наперстков – только смолот – Кофе пьют в двенадцать клерки. Твой стеклянный старый город В музыкальной табакерке Выверен по старым меркам: С долгим боем, подзаводом, С тусклым платиновым верхом – Серебристым небосводом. Лихо звякает пружина Дверь открылась на «сезам». Тихо вальс звенит машина. Разбегаются глаза. Тихо, не тревожа пыли, Мимо залов ротозеи В тапках войлочных поплыли И служители музея, – По паркетинам вощёным – За библиотечной книгой, Вдоль по улочке, мощённой Старой стоптанной булыгой, – Да по кнайпам, вдоль границы (Здесь вот – рюмку и – хорош), За которою клубится – Что – уже не разберешь. Сам плывешь – и пароходик. Все качается слегка. Воздух маятником ходит. Неподвижная река – Гравировкою хрустальной. Человечек? Это – ты И – внимательно, нейтрально – Сам же смотришь с высоты. 1999 |
|
|
|