| ПОЭЗИЯ | Выпуск 13 |
|
* * * Черный ворон приехал, шептались ночью мои родители, когда забирали соседа... Я лежал в темноте и не мог понять, почему приехал, а не прилетел. Наверное, это ворон, разучившийся летать... Нарушая запрет, я пробирался к окну, вставал на цыпочки, глядел и глядел в ночную воронью тьму, и не мог ничего разглядеть. * * * Старое фото в семейном альбоме. В группе детей улыбаюсь вместе со всеми. Никому, кроме меня, не видны за улыбкой та тревога, тот страх, та жажда успеха... За нею вся жизнь – все, что было и будет. Каждый из нас знает, чего стоит его улыбка на групповом портрете. Колесо счастья Напрасно ожидать сочувствия у рулетки. Вся опустевшая площадь – в лотерейных билетах, опавших листьях праздника. Если думать, что всё – карусель, то ничто – не трагедия. Счастливый билет все равно достается дождю и снегу. Сны Им снилась кровь. Но даже себе они не хотели сознаться в этом. Говорили о пурпуре будущих зорь. Петербургские белые ночи И я его пил, это вино, этот вечно длящийся сумрак – коктейль из отчаявшегося света и нерешительной тьмы. * * * Выжженные ландшафты сердца. Каждый раз думаешь: уже ничему не взрасти на этих погубленных нивах. Но взгляни – вновь цветет, разрастается буйно крапива на благодатном, на благодарном прахе. * * * Все Богом покинутые края, все заклятые тропки-дорожки вновь обживаются, вновь проходимы, строят из себя забывчивых стариков и верят, что все обойдется... * * * Посмертные бумаги Мандельштама, сибирские бесследные снега. На них углем своей последней боли писал он, зная, что никто на свете тех строчек, кроме Бога, не прочтет. Раннее средневековье Строили храмы Божьи, словно их высекали из воздуха, из скалы. Навечно. К строительству собственных жилищ относились не столь истово. Считали их не бессмертней, чем гнезда птиц под крышами храмов. * * * Ночь, настоянная на обидах дня, полная сомнений, страхов, чувства пресыщения, безразличия... Утром стихи пишутся редко, утром ещё не теряешь веры в себя... * * * Чужому счастью завидуют. Чужому горю радуются одни идиоты. У большинства же оно вызывает легкую грусть, не из сочувствия – где там! – им ненадолго, но все же приходится задуматься о хрупкости собственной плоти... * * * О, оркестры моего детства! Духовые, передовые, марширующие, мобилизующие... Всех заметнее трубачи, краснорожие усачи, работяги, не ловкачи, все серьёзные, даже грозные... Поиграют, поиграют, а потом плюются, плюются, слюну выбивают из мундштуков. * * * Тяжёлый сон посредине счастливого лета, говорящий, что запахи земли – обман, что чёрная краска, царящая в этом сне – цвет самой вечности, что наше наличие в этом мире – лишь вспышка в ночи, прореха в бесконечно черном заборе... * * * Всюду, куда не пойдёшь, слышишь скрип этих ржавых незапертых старых ворот, и всегда где-то рядом... Ты их ищешь уже давно. Ты их ищешь вечно. Ты их хочешь еще найти... |
На родине предков
В астраханской степи кирхи с выклеванными глазами. Ни могил, ни домов. На месте Страсбурга, родины бабушки, когда-то большого села – овраги, колючки, ковыль. Храмы торчат из земли пустыни, как великаны, умершие от жажды на пути к какой-то своей одним им известной цели.
|
* * * Природа ни к чему не обязывает. Можешь ею наслаждаться, сколько душе угодно. Наглядеться, наслушаться, надышаться... Она как стихотворение, которое от тебя ничего не хочет. Даже твоей похвалы. * * * Вечер, такой огромный, такой властный, такой прекрасный... Останавливается у нашего порога, медлит, позволяет ночи опередить себя... * * * Самоубийства совершаются от бессилья спеть песню своего отчаяния * * * Тебе хочется знать, как мы жили? То был коллективный забег с барьерами из колючей проволоки на дистанцию без финиша, без желания обогнать, без возможности не бежать. * * * О города, сквозь которые я прошагал и почти ничего не запомнил! Краеведческий хлам, грязь, крапива, мостки, мухи в столовых и чайных... Силюсь вспомнить – никак: только свалки, да шлак, только мусор, колышимый ветром... О, города-пустыри, что вам в том, если я повинюсь перед вами! В таджикском ауле Девушки мимо проносят глиняные кувшины. Дым кудрявый из трубок старцев тянется им вослед. * * * Вновь дышит лето персиковой кожей икр сладким запахом подмышек а полуоткрытые губы делают женщин похожими на откупоренные амфоры с еще непочатым вином Гитлер с эстетической точки зрения Д. А. Пригову Всем известно, что Венская Академия не разглядела в Гитлере гения. Известно также, художнику позволено многое, что он совершенно особенное двуногое, что нужно быть снисходительным к его чудачествам, равно как и всякого рода качествам. Словом, скажем открыто, набравшись духа, что вся эта заваруха, все эти руины и пепел, и дым над родным континентом были его художественным экспериментом. |
* * *
Экзамены в музыкальной школе. Весна. Сирень. Льющийся в сад Шопен. В паузах слышно, как в одной из комнат щелкают счёты.
* * *
Римский саркофаг. Гирлянды винограда, цветущие деревья, колодец. Голова жертвенного быка. Полнокровие жизни! Кто-то должен быть принесен ей в жертву.
Берлин, 1973
* * *
Выскочить из горячей бани в тёмную синь бескрайней сибирской ночи, пройтись босыми ступнями по жёсткому снегу, как по осколкам звёзд...
* * *
Вагон электрички, дребезжащий, как старое расстроенное пианино. Грязный пол, немытые стёкла. Два спящих алкоголика. Вагон мотает, кажется, он вот-вот развалится, и все же мы продвигаемся к цели. Пассажир, что сидит напротив, чистит апельсин. Запах апельсина завоёвывает вагон. Лица теряют напряжение. У окна красивая девочка с нотной папкой под мышкой при очередном взвизгивании рессор кривит лицо, как от фальшивой ноты.
1977, Расторгуево
* * *
В ЦДЛ за пьяным столом один писатель из российской провинции, имени которого я так и не узнал, говорил мне, что после каждой написанной вещи ощущает себя сжатым полем, и что каждый раз посещают его сомненья: станет ли вкусивший с того поля хоть на кроху добрее? Коль не так, говорил писатель, то зачем и кому нужна наша писанина, одна лишь помеха миру.
|
|
|