| ПОЭЗИЯ | Выпуск 13 |
|
Набросок Какие предместья глухие встают из трухи! Так трогают только плохие внезапно стихи. Проездом увидишь квартиры, – так чья-то навзрыд душа неумелая в дыры стиха говорит. Но разве воздастся усердью пустому её? Как искренне трачено смертью твое бытиё! Завалишься, как за подкладку, в домашнюю тишь, и времени мертвую хватку под утро заспишь. Ночной экспромт Морось цеха серебристого. Что-то вроде наваждения: воздух крестится неистово в каждой точке нахождения. А вернее: точка крестится и мерцает, богомольная. В прах рассыпанная лестница, неба фабрика стекольная. Над кустом ли звезд кустарная – вот – работа, чтоб он рос, поди. Или пыль висит словарная, чтоб сгуститься в слово, Господи. Театр[1] Свет убывает, в темноте поднимут занавес, дохнёт со сцены – я секунды те, – сырым холстом, прохладой, – о, я помню весь. Макарова: «Светает... Ах!» – и пухленько бежит к часам, – «седьмый, осьмый, девятый»[2], и ленивый вздох Дорониной, дородной ведьмы, в кулисах, дышит и вздымает грудь. Их простодушное притворство, их обезьянничанье. Взять бы в прутья створ сцены, створ вдруг освещён, театр, театр, от слова «бельэтаж» идёт сиянье, вращающийся круг, к вам Александр Андреич Юрский, на Фонтанке таянье и синеватый и служебный свет, экзаменационный воздух. Где ж лучше? Где нас нет. Нас двух автобус двадцать пятый вёз, о, вёз двух, мы в тёмном уголке, вы помните? вздрогнём у батарей в парадной, когда проезжих фар окатит нас огнём и перспективою обратной. Гонись за временем, гонись, дверь скрипнет, ветерок скользнёт, и за ним Лавров с бумагами-с, и фиолетовые фортепьяно с флейтой ноты захлопнуты. Его ли предпочтёшь на выпускном балу, созвездье ли манёвров и мазурки? Театр, о, монологи с пылу, бинокли, жестяные номерки, Стржельчик жив ещё, внутри фамильи своей весь в мыле проскоча, бежит ли вдоль Фонтанки, «нон лашьяр ми...» ли поёт, театр, сверкают очи, он пьян, он диссидент, вон, вон из Ленинграда, в Ленинграде спектакль закончен, мост безумный разведён. Вы раде? Я призван этот клад зарыть, точнее, молвить слово во имя слова: ах, что станут говорить Карнович-Валуа и Призван-Соколова? Дядя в 1955 году (Гольдберг. Вариации) Гольдберг, Гольдберг, гололёд в Ленинграде, колкий – сколь бег на коньках хорош! народ – лю-ли, лю-ли, ла-ли, ла-ли – валит, колкий снег, вперёд. Гольдберг мимо инженерит всех решёток, марш побед, пара пяток, двери пара, фары, фонари, нефрит улиц хвойного базара, парапет. Блеск витрины, коньяки леском и ликёры, зырк, и сверк, и зырк, апельсины в Елисеевском покупает Гольдберг, Гольдберг – будет жизни цирк вскачь и впрок. К животу он прижимает куль и летит, дугою выгнув нос, а двуколка скул, а на повороте вынос, Гольдберг, коверкот, каракуль, коверкот, каракуль, драп. Сколько кувырков и сколько жизни тем, кому легка. Пусть в прихожей Гольдберг – колкий тает снег – споткнётся-ка: катятся цитрусовые из кулька, Гольдберг смеётся, смерть далека. |
[1] (Вернуться) В стихотворении упоминаются фамилии актеров, игравших в знаменитом «Горе от ума» Г. А. Товстоногова.
[2] (Вернуться) Цитаты, данные в основном без кавычек, соответствуют грибоедовской орфографии.
|
|
|