"МЕСТА И ГЛАВЫ ЖИЗНИ ЦЕЛОЙ..."

Строка из Пастернака, как мне кажется, отвечает содержанию моей новой книги мемуаров[1].

В этой книге вся моя жизнь, длиной в 70 лет, и не только моя, но и родителей, дедушек и бабушек. Три семьи, носящих фамилии Рубенчик-Гальперин под одной обложкой. Увы, не найдены другие ветви генеалогического древа, хотя память о предках "стучит в моё сердце".

Признаки графомании у меня появились вместе с другими возрастными заболеваниями, которые, как мне кажется, пока опережают склероз. Мой друг по Киеву, известный художник Михаил Туровский назвал свою книгу афоризмов: "Зуд мудрости". Писательский "зуд", несомненно, способствовал написанию моих рассказов и книг. Что же касается мудрости, то об этом судить не мне.

Первые симптомы графомании по времени совпали с "горбачёвской" перестройкой. После возвращений из командировок и путешествий по Европе, я с огорчением замечал, что друзьям наскучили мои устные рассказы, даже сопровождаемые фотографиями, слайдами, выпивкой и закусками.

Слово "места" в заглавии книги вполне оправдано. В моей жизни не раз проявлялся "зуд", связанный с переменой мест. Это Одесса, в которой я родился, Киев, где прожил многие годы. Теперь Кёльн. А разных путешествий по "местам и весям" - не счесть. Питают моё творчество и ностальгические воспоминания о прошлом.

Стремление писать усилилось благодаря неожиданному для меня успеху первой книги мемуаров: "Страницы жизни и странствий", вышедшей в свет в Киеве в 2000 году. Вначале её прочли близкие друзья и знакомые, потом читатели русской библиотеки в Кёльне. Её заведующая любезно способствовала установлению "обратной связи" с читателями. Нередко они со мной встречались, звонили по телефону. Один математик, человек точный, пришёл ко мне домой и вручил список обнаруженных ошибок и опечаток. Не стану называть их количество. Больше всего меня поразил звонок из Баден-Бадена. Незнакомый человек разыскал мой телефон, чтобы сообщить, что его мать, как и моя в 1916 году тоже закончила в Одессе гимназию Соколовой. Одесситы и киевляне оказались самыми заинтересованными читателями, но наибольшее значение для меня имел звонок бывшего москвича, замечательного писателя и человека В. Порудоминского. По его мнению, книга хорошо передала время, в котором мы жили.

Учитывая всё сказанное, почти половина первой книги после исправления ошибок и стилистических поправок вошла и в это издание.

"На этот раз мы приехали с женой в Одессу в конце июня. Стояли долгие дни, наполненные солнечным светом, а ночи были "короткими и бездыханными" со сладким дурманящим запахом цветущей липы. Совсем, как тогда, много лет назад…" ("Вновь я посетил…") Мои дедушка с бабушкой и их сын, гимназист Лёва (мой отец) жили на Малоарнаутской, я с родителями - на улице Садовой. Летом мы жили на даче в Аркадии. Радостные и печальные события нашей довоенной жизни показаны на фоне любимого города. Началась война, и своевременная эвакуация в Саратов, а потом в Уфу спасла нашу семью.

Мой отец нежно любил Одессу и, давно став киевлянином, невольно совершал постоянную ошибку. Отправляясь в центр Киева, на Крещатик он говорил:

- Я, пожалуй, схожу на Дерибасовскую.

Лев Иосифович Рубенчик был учёным с мировым именем, одним из основоположников в нашей стране немедицинской микробиологии. Он прожил долгую и плодотворную жизнь, был любимым студентами профессором Одесского, а потом Киевского университетов, почти пятьдесят лет состоял членом-корреспондентом украинской Академии, создал на Украине одну из лучших микробиологических школ. "Благополучный" учёный чудом избежал репрессий против микробиологов в тридцатых годах, а в послевоенные годы уцелел в период лысенковских погромов. Ангелом-хранителем нашей семьи и "комендантом" домашней крепости была моя мать - Мария Борисовна Гальперин. Женская красота в ней сочеталась с прекрасными деловыми и организаторскими способностями.

Повесть об отце, написанная мной к 100-летию со дня его рождения, была издана в виде брошюры. Потом ею заинтересовался одесский журналист и краевед Голубовский. Верх моего литературного успеха - два старичка, читающих на Приморском бульваре газету "Вестник региона" с портретом отца ("Учёный из Аркадии").

В средине пятидесятых в Киевской больнице водников развернулся своеобразный интеллектуальный "поединок" между робким выпускником биологического факультета Киевского университета и Академиком, самым известным киевским клиницистом ("Меридиан на Обсерваторной"). Не удовлетворив своего стремления заняться наукой, я уволился из клиники, сохранив на всю жизнь добрую память о работавших там людях.

В главе: "Научные будни и радости" показаны фрагменты жизни нескольких научных медико-биологических институтов в шестидесятые-восьмидесятые годы. Наша жизнь была отравлена идеологическим мракобесием. Не хватало научного оборудования, реактивов. Мешали частые смены начальства, склоки, поездки в колхоз и на овощные базы. Но, благодаря научным журналам, свежие идеи с Запада пробивались и к нам.

Мне повезло, занявшись изучением канцерогенных веществ, я познакомился с работами выдающегося отечественного онколога академика АМН Л.М. Шабада и его школы. Он стал моим учителем, а некоторые его сотрудники - коллегами и друзьями. В Киеве мной была организована первая в Союзе лаборатория изучения канцерогенов в пище. Я защитил кандидатскую и докторскую диссертации, стал профессором. Вместе с коллегами мы определили развитие нового научного направления - экологической онкологии.

В главе: "Открытие мира" фигурирует некий обобщённый персонаж - "профессор N". Использовав щели в "железном занавесе", он впервые предстаёт перед западными коллегами. Вначале его туристические интересы превалируют над научными. Изучив будущие маршруты по атласам и книгам серии: "Города и музеи мира", он авантюрно без денег и навыков поведения за рубежом, полуголодный, пешком или "зайцем" на городском транспорте знакомится с западной цивилизацией.

Перестройка позволила мне, как и многим другим учёным включиться в европейскую науку. С 1991 по 1997 год я работал и читал лекции по экологической онкологии в научных центрах и университетах городов Гиссен (ФРГ), Лестер (Англия), Павия (Италия), Валенсия (Испания), Бурса и Стамбул (Турция), Аархус (Дания). В 1994 году меня избрали вице-президентом Европейского института экологии и рака (INEC). Общение со студентами сделало меня настоящим профессором. Из "боксёра-заочника" я превратился в нормального члена международной научной команды.

Кризис в СССР в средине девяностых годов выбил у всех нас почву из-под ног. Голодные демонстрации на улицах, отсутствие зарплаты, неотапливаемые помещения в институтах, гибель животных в вивариях и штаммов в лабораториях, "приписки" в отчётах с целью получения зарплаты. Взрыв в подвальном этаже института прервал наши совместные исследования с немецкими коллегами. Но самым трагичным воплощением кризиса стала для меня неожиданная смерть директора нашего института… ("Кризис").

В главе "Эмиграция" для полноты картины я не мог ограничиться рассказом о нашей семье и постарался показать судьбу некоторых соседей по общежитию, героев моей книги: "И вот я услышал немецкую речь"… ("Алетейя", СПб, 2003).

Название последней главы "Закат" говорит само за себя. В ней и тяжесть моих потерь, и радость объединения нашей семьи и обретения новой стороны творчества на немецкой земле.