СМЕРТЬ И ШАРОНОСИЦА

Что-то не ладилось с самого начала. Крик бабы, которой прищемили дверью волосы, едва не проломил Мишеньке череп, а подвальный странник плюнул ему на ботинок. Едва выйдя из подъезда, он уткнулся глазами в яркую обёртку от еды и понял, что жить не стоит. Именно так: "жить не стоит" - хлопнуло, как если бы рядом убили комара. Не то что бы жизнь была сурова - нет, по-обычному, даже ласкала, хотя случалось и зубками прицеловывала. Просто - раз и всё. Мишенька стоял и глядел вслед хлебной машине, представляя что вот и его не сегодня-завтра повезут по той же дороге в специальном автобусе.

А может - жить да жить? Посадить на окне растения потолще, следить, как сок в них гудит и вытекает наружу в виде "корневитых" живучих отростков. Хорошо, как было бы хорошо рассовать их по комнатам, а когда станет совсем невмоготу - раздать друзьям. А Иру поселить при постельке, что б присматривала за собой как следует.

Ира была подругой Миши. Они познакомились прямо тут - во дворе. Он считал трещины в дереве, а она - стоная и охая, ела мясо. Так и подружились. Больше всех прочих утех она любила щупать Мишину голову - часами могла в волосах у него орудовать, пиная порубленную в винегрет омелу. Несчастное растение вздрагивало, затравлено озираясь сероватыми белками ягод. "Какой урод! Ну, какой же урод!" - восхищённо вздрагивала она, ворочая зелень носком ботинка.

Ира с детства страстно любила две вещи - рисовать и отыскивать диковинные части у обычных явлений - сросшиеся плоды и стебли, разноглазых собак, людей с двойными мозгами и совсем без, солнечные затмения и разговоры невпопад в перерывах между междометиями. Немногочисленная родня ревниво косилась на Ирины записки-находки, вдумчиво повторяя: "Ира, девочка, ты художник, ну как же ты можешь?!" Но она не только могла - обойдя всю округу, запоминала великое множество "эдакого". А потом нашла и Мишу, который вскоре признался ей, что ноги у него слабеют за секунду до, а не после выстрела.

Ну, а Ира, в отличии от прочих девушек, не фуфырилась и не красилась, потому как не воспринимала зеркала. Доходило до того, что, случайно туда заглянув, она замирала от ужаса и начинала хрипло вскрикивать "кто там?" как если бы в дом пробрались воры. Сжалившись, Миша сложил все зеркала в доме лицами друг к дружке и на всякий случай укрыл тряпками - теперь они отражали только свои дела и передавали их из одного в другое безо всякого стыда и совести.

И стало всем хорошо, даже зеркалам.

Ну, в самом-то деле - почему бы не жить?

Только Мишенька решил - всё, хватит с него этой радости. В конце концов, Ире, как ни крути, новая нечисть встретится. В крайнем случае, он ей мерещиться будет по праздникам - на день рождения, в Новый год, ну и ещё как получится. Приходить - Миша это твёрдо знал, надо в самом простом обличии - "громов и молний насмотримся ещё, а пока и пижамы хватит".

…Ирочка в тот день давно его поджидала. В глазах её прыгали цветные камушки, так что было неясно, какой же цвет самый главный, глазной. Не дав Мишеньке раздеться, она затащила его в кладовку и, заикаясь и путая слова, рассказала пришедший к ней под утро сон. Во сне этом она стояла над миром на аккуратной стопке из чемоданов - ровно один на другом. Было страшно до жути - они качались, а деться-то некуда. Ира всё решала - терпеть или вниз сигать - как-никак сон, ну что с ней будет. "Но, думала она, что же это такое будет - если я внутри сна умру?".

- Умрёшь, умрёшь, - проурчал Миша, забираясь к ней под рубашку.

- Ну как же так - я во сне голову насмерть сверну и совсем без тебя сделаюсь?

- А я тебя там ждать буду! Ты тут пока поживи. Мне-то надо. А как встретимся - всё будет. Детей нарожаем, я тебе косу заплетать стану, ты уж отрасти - косу-то…

Только хотел Мишенька рассказать Ире, какие сны снятся загробным жителям, но она уже заснула и вовсю убегала от зелёного резинового слоника, полного пенной воды. Слоник громко хлюпал, и сквозь хлюпанье девушка различала: "Во сне мёртвые едят кашу, собирают сумки и идут на работу. На улице у них мёрзнут уши и чешутся ноги. На работе их ждёт начальник и кофе из желудей". Из игрушечного хобота торчала живая отвёртка, хотевшая Иру как женщину. Миша всё это, конечно, тоже видел - в том дневном сне, который вспоминается только лет через пять или в момент смерти. От этого сонного тока, зудевшего на дне души, Мишенька нет-нет, да подмывало общаться с домашней утварью и Ириным бельём. Останавливало лишь то, что предметы - они ведь молчат, хоть всю вечность молчать могут, а потом… Если ложки забормочут, значит вечность закончилась и тогда даже умирать бесполезно.

А умереть-то следовало. С Ирочкой, с постелькой - это успеется, в другом главное порылось. О смерть Мише мечталось сильней, чем о женщине. Среди ночи просыпался - аж кости ныли. Слаще всякой радости виделся ему простой дубовый гроб… Однажды пробрался тайком в цех, где делали гробы и глазел из угла, приговаривая "мне… мне б такой!", пуская в рукав слезу. Гробы приятно пахли деревом и никого не пугали. Немногословно-весёлые узловатые мужики забивали на них "козла", а то и дремали, уработавшись. Миша завидовал до горючих слез, а при виде похорон вообще начинал биться в истерике, выкрикивая в Ирочкин подол: "Гроб мой! где гроб мой!"

- Знаешь, Миша, - сказала она как-то раз, - а мне смерть-то не надобна.

От таких слов тело Миши всё аж обмякло и скукожилось, а душа схватилась за рукоятку карманного ножичка. Вот чего не ожидалось! Её, родную и странную, бытиё ухватило! На глаза Мишины навернулось что-то ещё погорше слёз. Время ведь особенное настало - сколько и раньше снилось о загробных делах, но теперь-то и вовсе одна дорога - во тьме гнёзда вить! А тут "смерть не надобна"!

Но Ирочка сама его успокоила:

- Ты чего ж съёжился? Точно ведь не про меня подумал. Не в том дело, что я смерти не хочу - могла б хотеть… Только она мне и вправду не надобна. Дело как было: я сама мелкая - углы пальцами ковыряла, в них обои щёлками и рвались. Но суть не в том. Однажды ночью выгнали меня на улицу - скреблась больно громко. Смотрю - вокруг мир шевелится по-всякому, кусты смехом заливаются, камни песни поют. Подняла я голову, тут звёзды на меня враз и глянули. Сам понимаешь - душа стряслась и вон выскочила - как сейчас помню, о трёх хвостах была. Зато смерти, скажу я тебе, не занимать стало. До сих пор среди ночи, пока ты по снам ошиваешься, на улицу бегаю - мне там ещё нежнее, чем в постельке делается.

Присел Мишенька на край койки, не зная, что теперь делать. Вроде как получается - смерть искать решил - так ведь вот она, рядом. И жизнь идёт, и смерть на шёлковой простыне раскинулась, сосцы вперёд выставив. Да, точно, Ира - такая, раньше мог бы понять, ещё когда она впервые перед сном со стенами шепталась. "Надо ведь познакомиться!" - объяснила она нехотя. Больше, правда, не шепталась, но зато нет-нет, да заплачет вроде бы без повода - то ей свет не яркий, то темнота не тёмная. …и тут Мише вовсе расхотелось… К чему тот свет? Путь не близкий, в дороге и простыть можно, и совесть потерять. Стало вдруг как-то сладко и кругло, тени по углам в бездны превратились, а блики таким ярким светом загорелись, что больно взглянуть. Тёмные волосы Ирины шелестеть и прищёлкивать стали, а всё её тело заблестело и взвыло истошно - безо всякого звука, но так, что стёкла дрогнули и пошли живыми трещинами.

Так Мишенькина смерть превратилась в огромный человеческий шар, проросший прямо на Ирином теле. Внутри него то ухали совы, то бились рыбы, то жутко ворчала тишина. А сама шароносица всё больше молчала - руки её спали на шаре, а голова бродила глазами по окрестным предметам, как будто что-то потеряла, наоборот - нашла, но положила в слишком уж тайное место. Иногда по утро Ира принималась выть. Вернее - даже не она сама - выло в ней, без тоски, не как зверьё, не как человек и от этого всё вокруг замирало, а людские сердца сжимались в точку. По ночам из шара выбирались тени и краски и приплясывали в Мишиных снах. А днём - шептали, нет-нет, да впрыскивая в душу свои алые огоньки. Становилось всё страшнее. Шар разросся и занял почти весь дом, а мысли из него расползлись аж на несколько улиц. От этого мужчины стали говорить во сне, а женщины пообрастали шарами и словно паучихи таскали повсюду их за собой, слегка пугаясь нежданных гостей. Обитатели же прочих мест держались подальше - прошёл слух, что здесь завелись колдуны, от одного взгляда которых дома покрываются снами, шарами и взглядами.

А Ирин тем временем вырос окончательно. Уже и пройти было негде, и мыслей совсем никаких не осталось. Однажды с вечера Ира заплакала - не шаром, а собой - жалобно, запредельно так. Пришлось ей ехать в особое место, потому как терпеть не было никакой возможности. "Что-то будет, что-то будет…", - бормотал сам себе случайный водитель.

И когда уже шар раскрылся, и оттуда выбралось с диким криком то, чего раньше никогда не было, выскочил Миша во двор, где всё копошилось, шевелилось и шуршало. Подняв глаза к молчаливо хохочущим звёздам, он понял, что многое будет теперь иначе, потому что трёххвостое нечто с визгом нырнуло в кусты.