| ПРОЗА | Выпуск 26 |
На свалку уходили одни, а в интернат вернулись совсем другие люди.
Ромка остался с Семой, и все, с кем дружили они раньше, ополчились на них. Мы словно прозрели и увидели, что Ромка - горбун, а Сема - урод. Мы устали от правды. Жить так просто, как на свалке, оказалось очень трудно. Та легкость, без вранья, то чувство одиночества и сиротливости один на один с миром, оказывается, требовали совсем незаметного, но большого труда. Освободившись от него, мы всей душой окунулись в свой сложный, сотканный из вранья, самолюбия, самоутверждения и корысти мирок, в свой класс, и увидели, что Ромка - горбун, а Фаловский - сильный, высокий и красивый, что за него заступаются старшие и с ним дружить выгодно, а с Ромкой - позорно.
Первым делом отлупили Ведерникова. В спальне, по совету Фаловского, подушками, чтоб не осталось синяков, но били долго, старались по голове, до того, что он описался. Его подняли на смех, стянули с него трусики и майку, гоняли по спальне голым и, в конце концов, выгнали в спальню к девочкам. Тот стучал в дверь ногами, кулаками, головой, но мы держали с другой стороны, Ведерников заплакал, сел у двери. Тимофева бросила ему покрывало, он укутался и сидел так, пока не пришла нянечка и не заставила нас открыть. "Гони часы", - шипела вся спальня. Он плакал и говорил, что не брал. Никто не верил. Расправа была жестокой. Долго с ним не разговаривали, и он навсегда остался в интернате каким-то пришибленным и запуганным, даже рос плохо, Ромка его обогнал, а он стал самым маленьким в классе, пока в пятом не остался на второй год и только тогда вытянулся и догнал сверстников.
А Ромка стал горбуном, но он был добродушный, не злился, только побаивался. Ведь иногда ему снилось, что он уже с горбом, большим, уродливым, тяжелым. Подбородок тянет вниз, и руки тяжело поднимать, и дышать почти невозможно. Он прятался в какие-то подвалы, бежал изо всех сил и выбегал всегда на холм за деревней, и тут ему становилось легко, горб разрывался, он раскидывал руки и летел, дышал полной грудью и весело смотрел по сторонам. Просыпался и осторожно, чтоб не разбудить кого, ощупывал спину - не вырос ли горб на самом деле. Горб всё не рос.
Ромка любил работать. Что ему ни говорила воспитательница или учительница, делал с удовольствием, особенно во время уроков, лишь бы не учиться. И после уроков он делал все добросовестно, не спеша. Пол мыл, вытирал пыль, вырывал из старых тетрадей чистые листочки - все что угодно, только бы не задачки решать. Разделить конфеты или орехи он мог не задумываясь, в два счета, тут его не проведешь, но решить задачу даже с меньшим числом и с одним действием не мог. Взгляд становился отсутствующим, и лицо приобретало безразличное, тупое выражение. Как ни хитрила Лидия Прохоровна: "Ромка, у тебя 15 конфет и у Эльвиры - 13, как их разделить поровну?" - бесполезно. Вот если бы она дала ему эти самые конфеты, сосчитал бы мгновенно. А так не умеет, и не потому, что хитрит - не может сосчитать. Бабушке с дедушкой он раз в неделю писал письма и на каждый праздник отправлял открытки. Писать для него тоже было мукой, но он терпел.
Когда его обзывали, он, конечно, обижался, но скрывал обиду. Старался остаться один, убегал в рощу, оттуда тайком на свалку. Относил китайцу хлеб, навел в хибаре порядок, фанерой закрыл окно, притащил другой диван, еще лучше прежнего, и заготавливал на зиму дрова. Подолгу он не засиживался. Растапливал печку, грелся, курил, в печке прогорало, и он уходил. Иногда за ним в рощу увязывался Сема, но на свалку не ходил. Они бегали в роще. Семе приходилось хуже, он был выше всех в классе, еще и потому его старались унизить. Били не сильно, зато обидно: то по плечу, то пинка дадут, то щелчка - и смеются его запоздалой реакции, а он лез ко всем со своей дружбой, смеялся. Только Ромка с ним дружил. Он еще чувствовал себя виноватым за тот удар, теперь-то он понимал, что Сема не смеялся над ним.
Когда мы играли в шпионов с Найдой, в горелки, в чижика вместе с девчонками, Ромка с Сёмой копали какие-то ямки, что-то туда прятали, зарывали, маскировали, а на другой день отыскивали. Чему-то они смеялись, им было интересно. Иногда мы подбегали к ним, интересовались, но, увидев ямку и спрятанную в нее консервную банку, только посмеивались. Интересным было что-то другое, неуловимое. Ромкина надежность, основательность и добродушие и Семина бесхитростность делали их союз притягательным. Мы стали подумывать, что они хитрят и что-то скрывают. Пытались даже следить за ними, подослали Деревягина, но ничего интересного не разнюхали. Иногда они вдвоем играли в войну, воевали с деревьями и кустами, ползали по-пластунски, кидали "гранаты" и с криком "Ура!" бросались в атаку.
А мы играли в большую войну. Разделились на белых и красных. Главарем белых был Фаловский, со своим штабом и войском, его помощником - Сальников. Чапаем был я, близнецы Струченки Гена и Саша по очереди были Петькой. Анкой была Тимофеева. В войсках красных был Миша с Найдой, Волчек и Деревягин, штатный шпион белых. Красные об этом знали, подсовывали ему ложную информацию и следили за ним. Девочки тоже воевали, были санитарками, женами, матерями. Шла война. Игра переходила в настоящую драку. Белые и красные копили друг против друга обиду. Собирались секретные сведения, назревал большой бой, обещавший перейти в драку. Красные узнали, что на время боя у белых будет пополнение - третьеклассники, бывшие одноклассники Фаловского. Это было серьезно и даже страшновато. В интернате мы улыбались друг другу: шла тайная война, в роще она становилась явной. Имелось несколько ложных штабов, командиры и сами путались, какой из них настоящий. Собирались на совет у костра в дальнем конце рощи, в зарослях боярышника, кругом ходили часовые. Один-два человека уходили в разведку следить за вражьим станом. На разных концах рощи проводились учения. Красные ходили друг на друга в атаку, за спиной развивалась бурка - накинутое на плечи и застегнутое на верхнюю пуговицу пальто. На время учений брались простые палки, а настоящие выструганные сабли береглись. Сражались, разбивая пальцы в кровь: "Ничего, тяжело в учении - легко в бою", - успокаивали друг друга. Ромка с Семой со стороны наблюдали эти баталии и радовались, что сами ни за кого.
Такие спокойные периоды для Ромки с Семой чередовались с откровенной злостью, даже травлей. С нашей стороны, их не замечали до поры, но вдруг вспоминали, что один - горбун, другой - урод, будто этим они оскорбляли лично каждого из нас, им тогда не давали проходу ни белые, ни красные. Но как-то неожиданно это затихало, всем становилось все равно, даже пытались оказать им покровительство. Ни Ромка, ни Сема угадать эти периоды и связать их с чем-то не могли. Просто начиналась полоса неудач и в учебе, и в дисциплине, и тут про них вспоминали мальчишки… Иногда шпыняли по отдельности, и Сема, наивный, тогда переходил в стан нападающих на Ромку, думал, что тогда на него гонений не будет, и после этого некоторое время даже сторонился Ромки, чтобы не навлечь на себя гнев мальчишек. Ромка это время старался проводить на свалке. Но потом приходила Семина очередь, и Ромка молча переживал, что не может заступиться за него, и прощал ему это предательство. Они снова были вместе.
Ромка рассказал Семе, что он, как Миша, завел себе собаку, только она живет на свалке. Это была черная маленькая сучка. Почти все собаки поменялись с того дня, как они вместе последний раз были на свалке. Только черная хитрая сучка осталась несъеденной и возглавляла новую собачью стаю. Она и прилепилась к Ромке, и он ее "завел" себе, пускал ее в хибарку, укладывал на диван, гладил. Приносил хлеб, кости, иногда, из отходов, куски мяса.
Он попросил Сему незаметно собирать несъеденные кусочки мяса и отдавать ему, а он будет относить их Жучке (так он назвал собаку). Сема согласился, но был, как всегда, неосторожен и, когда копался в отходах, привлек внимание горбатой Евстафьевой, помогающей на кухне. Она спросила, для чего он их собирает, он сказал, что для Ромки, она молча кивнула и отпустила Сему. Ромке он ничего не сказал. А на следующий день во время обеда, когда все ели, и дети, и воспитательницы с Евгенией Васильевной за столом, в центре столовой, она демонстративно, от окна раздачи, через весь зал с тарелкой, полной мясных костей, распространяющих аппетитный пар, подошла к столу, за которым сидел Ромка, и поставила перед ним. "Кушай, Ромочка, бедненький мой", - шепнула ему на ухо и, погладив его по плечу, гордо проследовала назад. Воспитатели, наблюдавшие за ней, опустили глаза. Ромке захотелось под стол залезть, исчезнуть, слезы побежали и капали прямо в суп. Тарелка ароматных костей стояла перед ним, он механически хлебал суп. Сидевшие за столом с ним посматривали то на него, то на кости. Фаловский с соседнего стола, чтоб не слышала воспитательница, прошептал:
- Горбун, дай костей, все равно не жрешь.
- Бери.
Он, присев, подкрался к их столу и утащил кости. Ромка облегченно вздохнул.
- Ромочка, ты кушал кости? - спросила горбунья, улучив момент. Ромка шарахнулся от нее, и ноги в коленях ослабли.
- Что ты, Ромочка, не бойся, это же я.
Он осмотрелся, не видят ли, что она подошла к нему, и не стал убегать.
- Да, съел.
- Ты не обиделся на меня?
- Нет.
Послышались чьи-то шаги, и Ромка сделал шаг в сторону, приготовился бежать.
- Тебя обижают?
- Нет, нет, - закрутил головой Ромка.
Шаги слышались все ближе. Глаза его молили - надо бежать, скорей, могут увидеть! Но не мог, что-то держало его. Слишком легко было убежать.
- Ну беги, - подтолкнула она.
Он еще вопросительно смотрел на нее.
- Беги.
Со всех ног по галерее он побежал за поворот, чтоб не видели его и чтобы не видеть того, кто шел.
Ему долго напоминали тот случай. Говорили: "Тебя любит горбатая, вот вы поженитесь и будете, два горбуна, жить вместе".
- Да не горбун я, отстаньте вы, - отмахивался Ромка, но как-то неубедительно, сам смирился.
Пришла в класс Евгения Васильевна, рассказывала о кукольном театре и сказала, что скоро интернату подарят специальные игрушки и у нас будет свой театр, а через неделю мы пойдем в кукольный театр смотреть "По щучьему веленью" и будем сами ставить сказки.
- Какие сказки вам больше нравятся?
- Андерсена! - хором ответили мы.
- Вот и хорошо, будете ставить Андерсена. Игрушки делать научитесь, декорации рисовать. Из театра будет приходить специальный учитель и заниматься с вами. Ваш класс станет основой театра.
Мы оживились, каждый хотел что-то сказать, спросить, показывали, как умеем мяукать, лаять, кукарекать.
- Тишина, - подняла руку Евгения Васильевна, - не забывайте, дисциплина прежде всего.
И все затихли.
Перед этим она вызвала Екатерину Максимовну, и они говорили о Ромке.
- Я слышала, - говорила Евгения Васильевна, - что Яковлева обзывают горбуном.
- Я всячески пресекаю это, и при мне они не позволяют…
- Хорошо, Екатерина Максимовна, но, как я заметила, его не просто так обзывают, его еще и считают горбуном. Вы понимаете, что это ужасно? Все только и ждут, когда у него горб вырастет и, ведь я вижу, хотят этого, и вы не можете этого не видеть. И самое плохое то, что он не просто смирился с этим, а поверил в горбуна, и сам ждет, когда у него вырастет горб. Ждет! Почему я, директор интерната, это вижу, а вы, каждый день бывающая с ними, нет? Это трагедия, которая развивается где-то в глубине, не на наших глазах, мы видим лишь чуть-чуть, но и от этого "чуть-чуть" волосы дыбом встают. Ромка незлобивый, смышленый мальчик, но ведь горб-то растет. Вы понимаете, что в душе у человека растет горб? Я давно наблюдала за ним и ждала вашей реакции, вмешиваться не хотела, но тарелка с костями была последней каплей. Я ждала, что же изменится в вашем отношении ко всему этому, и теперь вижу, что вы, как педагог, проявили в данном случае непростительную близорукость, несостоятельность.
Екатерина Максимовна молчала и думала, что то же самое, даже покруче, могла бы она выговаривать директрисе, поменяйся они местами.
- Я надеюсь, вы примете меры. Не экстренные, только не экстренные, это не машина, резко нажав на тормоз, ничего не остановишь. Я, как могу, помогу вам. Я уже думала. На базе вашего класса мы организуем кукольный спектакль. Это не панацея, но должно помочь. Никто не должен быть ущемлен, ни Яковлев, ни Семенов. О театре у нас будет особый разговор. Надо все разработать в деталях, чтоб никакого самотека, жесткая дисциплина и регламент. Для детей это игра, для нас - работа. Провала быть не должно. Но это особый разговор. А теперь не буду больше вас задерживать. Да! - воскликнула она, когда Екатерина Максимовна уже выходила, - должна вас предупредить, что на ближайшем педсовете вопрос с Яковлевым будет поднят со всей серьезностью. Он должен послужить уроком всему коллективу. Наша работа - это их детство. Вот, - она помолчала, глядя на свои руки, - может быть, я резка, но уже накипело.
- Я понимаю.
- Да, но по сравнению с тем, что происходит с Ромкой, наши с вами взрослые обиды ничего не стоят. Надо работать.
- Конечно, - ответила Екатерина Максимовна и вышла.
В понедельник был первый снег, и войне пришел бескровный конец. Мы утратили к ней интерес. Все ждали театра. Последний раз пришли мы в рощу воевать. Решено было провести генеральное сражение, и мы разбежались по своим лагерям готовиться.
Деревягина скрутили и привязали к кусту, он кричал.
- Я за вас! Я за вас! Я ему ложные сведения приносил.
Мы ему, было, поверили и хотели развязать, как прибежал Сальников с оглушительной новостью: "Я за вас".
- Не ври!
Ему никто не поверил и хотели тоже связать, но он убедил.
- Я все секретные сведения вам скажу, он ничего не знает, а я пошел на разведку, я знаю, где настоящий штаб и где все спрятано. Пошли все захватим!
- Хорошо, - согласился я, потом спросил совета: - что будем делать?
- Захватим!
- Два человека в карауле! Один на посту, другой - лазутчик. Вы будете ждать нападения и вовремя смоетесь. А мы пойдем. Осторожней, вдруг там засада! Всем быть готовым к бою! Смотрите, чтоб Деревягин не орал и не предупредил.
- Давай рот ему заткнем. Кляп сунем.
- Не надо, я молчать буду!
- Смотри! Если что, кляп ему.
И мы, сабли наголо, побежали захватывать штаб. Он не охранялся, все захватили: секретные карты, флаг, самодельную подзорную трубу и, развивая успех, пошли боем на лагерь Фаловского. Они не ожидали, когда в их яму, где они жгли костер, с криками "Ура!" посыпались чапаевцы. Анка установила свой пулемет и строчила. Петька замахнулся гранатой. Оружия в руках белых не было. Разгром полный. Фаловский пялился на Сальникова и ничего не понимал: на фуражке у него была красная лента.
- Я был тайный разведчик, - заявил Сальников.
- Ты - предатель! - бросился на него Фаловский, но его удержали Волк и Струченко.
- А вы не знаете, где настоящий штаб, - подумав, заявил Фаловский.
- Вот, - я показал флаг и подзорную трубу.
- Это ложное.
- Мы все твои штабы знаем, ты разгромлен.
И Фаловский признал себя побежденным. Все равно все были на стороне Чапая. Девчонки воевали за меня, только Кузнецова за белых, и то, узнав, что Сальников разведчик, перешла на нашу сторону вместе с ним. Так закончилась эта война.
А Ромка с Семой в зарослях полыни жгли костер и жарили на прутиках хлеб. Сегодня Жучка первый раз сама прибежала в рощу, к Ромке, и у них было что-то вроде новоселья. Жучка лежала на подстеленном Ромкином пальто, а они вдвоем - на Семином. Дров наготовили с запасом, а когда замерзали, подбрасывали стебли сухой полыни. Стемнело, и они ждали, когда будут звать на ужин.
- На ужин! На ужин! - послышалось вдалеке, у входа в рощу.
- Зовут, пора, - Ромка встал.
- Надо потушить, раскидать.
- Нет, на этом месте завтра будем жечь. Пописаем.
Загасили костер, потоптались по нему и пошли. Жучка побежала за ними.
- Жучка, а ты куда? Тебе с нами нельзя. На свалку беги. - Ромка направил ее мордой на свалку и подтолкнул, но она повернулась и лизнула ему руку…
- Смотри, за нами бежит.
- Пускай бежит, ты внимания не обращай.
Мальчишки вошли в дом, она осталась во дворе.
Утром, когда мы выбежали на зарядку, она появилась откуда-то и подбежала к Ромке, и пока мы бегали вокруг футбольного поля, она обнюхивала столбики. Ее подзывали, манили, чтоб погладить, но она, хитрая, держалась от всех подальше. Когда на нее замахивались, поджав хвост, отбегала и делала вид, что не замечает обидчика.
- Чья это собака?
- А черт ее знает, какая-то новенькая.
- Откуда взялась? - спрашивали старшеклассники.
- Это Ромкина! - крикнул я, - она со свалки прибежала.
- Твоя, Ромка?
- Моя.
- А почему молчишь?
- А сразу видно, что его, маленькая такая же и хитрая.
Построились на зарядку, и она подбежала к Ромке. Он погладил ее, оттолкнул, она отбежала и села.
- Хитрая.
- Ага, понимает.
- Отставить разговоры! - скомандовал музрук. - Разогрелись, сняли футболки и завязали их рукавами на бедрах. Бокс с прыжками вверх. Раз, два, раз, два… Не мерзнуть, активней!
Евгения Васильевна стояла на крыльце, сама делала какие-то упражнения и посматривала на мальчишек.
Жучка осталась жить в интернате. Не убегала, ее никто не прогонял. Конюх замахивался, когда она путалась под ногами, но он и на мальчишек замахивался, а никого еще не ударил. Привязанная Найда рвалась за ней, когда она убегала через щель в заборе. Заканчивались уроки, она прибегала и первая встречала мальчишек. Все хотели ее погладить, но она высматривала Ромку и бежала к нему. Иногда он задерживался на дополнительные занятия, она бегала у входа и ждала. Ее не нужно было привязывать, сама знала свое место, прилипла к Ромке - и подманивать не нужно. Спала в будке с Найдой и верховодила. Найда отходила от миски и во всем ей уступала. Мы сперва не обращали на это внимания, но когда поняли, что Жучка не общая, а только Ромкина, обиделись, как будто не Найду, а нас отгоняют от миски, и не Жучка, а сам Ромка, и тогда мы стали прогонять ее.
- А, вон она! - кричали мы, выбегая после занятий.
Она радостно бежала к нам, высматривая Ромку.
- Пошла! Пошла вон, гадина хитрая! - замахивались на нее, хватали с земли и бросали в нее воображаемый камень. Она отбегала.
- Ты привяжи ее, а то мы точно ее убьем, добегается. И сам получишь. Не кормишь ее, - говорили мы Ромке.
- Кормлю.
- А что же она у Найды всё отбирает?
- Она не отбирает, только нюхает.
- Не ври, голодная, всё жрет.
Жучка в стороне поджидала, когда Ромка подойдет к ней.
- Ну зачем ты пришла сюда, одни неприятности от тебя?
Она преданно смотрела и всегда чего-то ждала. На свалку они бегали через день. Ромка относил хлеб, заглядывал в хибарку и скорей назад, чтоб не хватились искать.
- Ромка, ты ходишь на свалку? - спросил я.
- Да. Редко, хлеб китайцу ношу.
- Зачем, он ведь собак жрет?
- Ну и что, все равно его жалко.
- Жучку твою съест, будешь знать.
- Нет, она хитрая, не подходит к нему.
- А ведь плохо сейчас на свалке, холодно, грязно, хуже, чем было.
- Да, плохо сейчас. Все равно идти надо.
- А Шарик там еще?
- Нет. Он сожрал, он и шкуры с них сдирает.
- Его точно убить надо. А ты в театре будешь играть?
- Не знаю, я не умею ведь.
- А я буду. Твою Жучку убить хотят, Мишка Неслухов.
- Что она ему сделала? Что ему жалко что ли?
- Найду жалко. Он говорит, что ее заставят выгнать, если Жучка жить будет. Когда много собак будет, запретят, скажут: "Что это - каждому по собаке что ли?"
- А что же делать?
- Не знаю.
- Если я привяжу, все равно раскричатся: "Каждому по собаке! Каждому по собаке!.." Не привяжу - не моя, и не интернатская, бегает просто и всё - Неслухов заорет: его Найду обижает. Она в десять раз меньше Найды. Просто его завидки берут, что Жучка умная. Напали на нее все.
- Говорят, она может со свалки заразу принести, и Найда заболеет.
- Когда сами каждый день туда ходили, не боялись заразы. Жучка, Жучка, иди сюда!
Она подбежала и ткнулась ему в руки.
- Тебя прогнать хотят, вот гады, а ты не понимаешь.
Она лизала ему руки.
- Смотри, какая она добрая и умная.
- Я вижу.
- Ты скажи им, они ведь слушаются тебя.
- Скажу. А на свалке она не хочет жить?
- Прибежала ведь - а там не хочет.
- Хорошо, я скажу Мишке. Сейчас побегу и скажу. Он Найду учит. Она уже "сидеть" и "лежать" знает, слушается, - похвастался я, - ладно, я побежал.
Ромка остался с Жучкой.
- Ничего, Жучка, будешь жить себе, ты ведь сама по себе, ведь жила до этого и без меня, и без интерната.
Она лизала ему руки, отбегала, лаяла, припадая на передние лапы, подпрыгивала и снова бежала, тыкалась носом в руки и норовила лизнуть в лицо.
- Хорошая Жучка, а как связалась со мной… Я сам-то здесь вроде тебя. Вот так.
И Ромка заплакал. Ему вспомнились дедушка с бабушкой, и жалко их стало, одиноких и далеких. Жучка, увидев, что хозяин плачет, притихла.
- Это я, Жучка, от жалости к дедушке с бабушкой, они ведь слепые у нас. Мы им летом, когда на каникулах, помогаем, а зимой они одни, знаешь, как плохо, надо снег разгребать, дрова носить, печку топить. Они трубу боятся закрывать, и все тепло уходит, так и дров не напасешься, а мы с Эльвирой уже умеем, а нас сюда забрали, как будто здесь лучше. Там тоже школа есть. Ты что, Жучка, плачешь? Не плачь, ты ведь уже взрослая, хоть и маленькая такая. Ничего, вот бабушка с дедушкой на ноябрьские приедут и тебя с собой заберут, я им скажу. Будешь дом сторожить, чтоб им не скучно было. Только до ноябрьских дожить осталось. Скоро снег будет, и всё, считай - зима. Как родственница нам будешь.
Жучка подняла уши и насторожилась, Ромка оглянулся: увидел меня, Неслухова и Найду. Ромка отпустил рвущуюся к Найде Жучку и встал.
- Ромка! - закричал, подбегая, Миша, - мне Вовка все рассказал. Пускай Жучка остается. Только надо место найти, где ее привязывать, чтобы не в интернате и не далеко отсюда.
- Можно в роще, - предложил я.
- Будку сделать - и пусть там живет. В кустах никто не ходит. Только там ей скучно будет. Выть будет.
- Найда тоже одна живет и ничего, не воет.
- Вообще-то да. Только бы не бегала просто так, а то у Найды в будке сидит, и суп ее ест, и кусает ее. Вот смотри.
Собаки бегали неподалеку, гонялись друг за другом, играли.
- Видишь, она ее кусает.
- Они же играют.
- Все равно, вон Найда еще ни разу не укусила ее, я Жучка все время кусает и косточки у нее всегда отбирает.
- Просто она старше Найды, она и на свалке была самая главная, даже Вулкан ее слушался.
- Да, вообще-то она была самая умная, поэтому ее китаец и не сожрал.
- Мишка, а, может, пускай они вдвоем в будке живут, больше собак все равно не будет.
- Пускай, - согласился Миша, - они ведь сильно не грызутся, горло-то она ей не перегрызет, у них своя, собачья жизнь, им так нравится.
- Мы тоже иногда деремся и ничего ведь, живем.
Ромка поддакивал и поглядывал на играющих собак.
- Можно в роще землянку выкопать, досками ее обложить, печку туда принести, знаете, здорово будет.
- Нет, теперь некогда, Екатерина Максимовна сказала, что завтра куклы привезут, сегодня на самоподготовке роли раздавать будут и сказку читать.
- Ну ладно, Ромка, мы побежали, Найду учить надо.
- Пускай в будке живут, только кормить их по отдельности будем.
- Найда, Найда, ко мне! - и мы убежали.
Жучка, проводив Найду, вернулась.
- Все хорошо, Жучка, будешь в будке жить. Вовка договорился, а бабушка с дедушкой приедут и заберут тебя.
На другой день из драмтеатра привезли огромный мешок, набитый старыми, списанными куклами. Разбирать их было одно удовольствие, их нужно было подкрасить, подшить, подклеить. В мешке оказалось несколько старых париков, бород, усов.
Для кукол и других театральных вещей выделили комнатку в подвале, рядом с вещевым складом. В классе их чинили и несли в подвал, там развешивали, цепляя прищепками на веревки - по сказкам. Целиком были сказки "По щучьему веленью", "Конек-горбунок", "Аленький цветочек".
Стали учить роли к "Аленькому цветочку". Весь класс был вовлечен в это. Делали деревья, вырезали из списанных простыней листики, красили их, мазали клеем и проволокой прицепляли к веткам. Пришел мастер из театральной мастерской, учил нас и помогал всё делать. Рисовали декорации. Мы учились выпиливать лобзиком из фанеры. Выпиленное разукрашивали. Лидия Прохоровна оставалась после уроков и помогала рисовать. Все увлеклись театром. Даже не было времени покормить Найду. Ромка приносил Жучке, помня наказ, отводил ее в сторону и кормил. Голодная