| КОНТЕКСТЫ | Выпуск 26 |
Недавно ваш покорный слуга разразился на территории одного из эмигрантских изданий апологетическим дифирамбом в честь Пушкина, провозгласив его основой, альфой и омегой русской цивилизации. "Именно благодаря Пушкину россияне впервые поняли, кто они такие, - разливался соловьем автор. - Пушкин впервые заговорил о своих соотечественниках на их собственном языке. Он стал описывать их быт, их царей и простых смертных, их столицы и их деревни, дворцы и избы, аристократов и холопов - он создал "энциклопедию русской действительности", к которой нечего добавить по сей день. Россия была феодальной, монархической, советской, постсоветской, сегодня становится капиталистической, но родовые национальные черты россиянина не изменились. Можно познать Россию и русских, пустившись в многолетнее путешествие по ее необозримым просторам. А можно - взяв в руки 30-томное собрание сочинений Пушкина".
И далее: "Как часто, читая пушкинского "Бориса Годунова", всплескиваешь руками: Боже, да ведь это и про сегодняшнюю Россию, про ее национальное "дао", а персонажи "Бориса Годунова" - это одновременно и сегодняшние Горбачев, Ельцин, Путин, то есть генеральный портрет русской власти, её родовые и извечные профили. Гоголь однажды сказал: "Пушкин - это русский человек, каким он, может быть, станет в своем развитии через двести лет". Так вот, согласно гоголевскому пророчеству (Пушкин ушел из жизни в 1837 году), русская нация еще недовоплотилась, она еще на пути к тому идеалу, эталону и образцу, которые явлены личностью Пушкина полтора столетия назад".
И далее, и еще далее, и наконец: "Мы последовательно произвели Пушкина в национальные, затем в общечеловеческие гении. Мы обратили внимание и на безупречность его жизненного, биографического облика и пути. Но планка может быть поднята еще выше, и она поднята не нами, а самим Пушкиным: в своем великом "Пророке" он назвал себя одним из посланников Всевышнего на земле".
…Как вдруг чья-то мефистофельская душа повергла в мой почтовый ящик трехтомную книжную посылку. В графе "Отправитель" значилось: University of California, Davis, CA 95616. Автором трёх томов оказался Юрий Дружников, професор-славист упомянутого университета. Скажу откровенно: более ядовитых антипушкинско-антирусских откровений мне не случалось читать.
ОТКРОВЕНИЕ ПЕРВОЕ. ДРУЖНИКОВ И ПУШКИН
На протяжении 650 (!) страниц книги под названием "Узник России" заокеанский филолог-русист разделывает Пушкина в прах. Документально-библиографическая оснастка книги огромна, безупречна и бесспорна: такое впечатление, что на Ю. Дружникова работал целый коллектив кандидатов и докторов наук. Пушкинское и околопушкинское пространство буквально перетёрто между пальцами. О добрых двух третях материалов, приводимых в книге, ваш покорный слуга попросту не подозревал.
И лучше бы остался в неведении. Ибо в абсолютном большинстве они служат не славе, а компрометации Пушкина. Отечественное пушкиноведение впервые обрело в "Узнике России" мощный геростратов противовес. И не только пушкиноведение: автор монографии, если можно так выразиться, тотально недоброжелателен. Русская история, культура, государственность, нравы, самый русский национальный характер - все подвергнуто в книге углекислому анализу.
Отечественная война 1812 года? Извольте:
"Франция не только показала, но и внесла бы в жизнь более высокую культуру, - бытовую, экономическую и духовную. Наполеон мог бы сделать то, на что России потребовалось еще полстолетия: отменил бы непродуктивное крепостное право, открыл границу и создал более совершенный общественный строй, как в европейских странах. В России появились бы надежды на конституцию и права человека" (с.14-15); "Нам кажется, победи Наполеон Россию, он дал бы ей прав и свобод больше, чем о том мечталось самым либеральным из декабристов" (с. 268).
Патриотизм русских царей?
"Иван Грозный договаривался с королевой английской Елизаветой о предоставлении убежища на случай смуты, а после собирался жениться на англичанке. И снова просил о взаимном укрытии. На взаимность Елизавета не пошла, но Ивану убежище обещала" (с. 16).
Державотворческий гений россиян?
"Веками жизненная энергия русской нации направлялась на захват чужих земель" (с. 17).
Наговорив множество подобных комплиментов русскому народу, Юрий Дружников принимается за Пушкина - вначале за Пушкина-человека:
"По мнению Ю. Тынянова, русские гены в Пушкине были - легкомыслие и пустодумие" (с. 28).
"Байрон после конфликта с обществом спокойно сел на корабль и уехал из Англии, считая себя изгнанником отечества /…/ Пушкин, хотя и вел себя с вызовом, тотчас умолк, когда возник скандал, но был выгнан из провинциальной европейской столицы в еще более глухое место, хотя мечтал попасть из варварского Петербурга хоть в какую-нибудь точку Европы. Байрон участвовал в революции в Италии, затем в Греции, отдав на это все свое состояние, а Пушкин (при всех его благих намерениях) продувал свое состояние в карты /…/ В жизненных поступках Пушкин просто не дозрел до самоотречения Байрона" (с. 104-105);
"Пушкин, если и читал Адама Смита, экономом был не более глубоким, чем его герой Евгений Онегин, и его занимал лишь конечный результат в купюрах, которые он мог тратить" (с. 132);
"Публикации в столицах волнуют поэта прежде всего гонораром" (с. 134);
"В Михайловской глухомани он заказывал списками продукты из иностранных магазинов в Петербурге, питался швейцарским сыром, запивая его рейнвейном. Детей Пушкина принимала французская акушерка M-me Жорж" (с. 469);
"Серьезных исследований о Пушкине-семьянине нет, и это неслучайно. Миф держится, в основном, на его ласковых письмах к жене. В них он часто заботлив, но это фасад. Каким отцом был Пушкин? Думается, никаким /…/ Что вложил он в своих детей? Что сделал для них, оставляя сиротами? Для жены его смерть, несмотря на обмороки и потрясение, стала избавлением от бремени" (с. 502);
"Спорная позиция: защищая честь жены, убивать мужа ее сестры, чтобы оставить ее вдовой, и ради этого рисковать оставить вдовой собственную жену" (с. 540);
Вот Пушкин-ученый:
"Как академик, Пушкин мало что сделал. Известно лишь, что он поддержал идею издать 'Краткий священный словарь' Алексея Малого" (с. 453);
"Называемую обычно научным трудом 'Историю Пугачевского бунта' принято считать серьезной академической работой писателя /…/ О какой глубине исследования может идти речь, если для сбора материалов Пушкин был в Оренбурге два дня и в Уральске - три!" (с. 458).
О "Камчатских записках":
"Сперва их считали частью исторических записок о Петре Великом. В сущности, это компиляция толстенного труда Степана Крашенникова 'Описание земли Камчатки'" (с. 527).
"История Петра":
"И название, и само сочинение /…/ носит характер некоего условного текста, большей частью выписок из книг" (с. 495).
Пушкин-издатель:
"Достоинства журнала ('Современник' - В.С.) и его роль в истории русской литературы сильно преувеличены /…/ 'Современник' печатал бездарных авторов" (с. 518); "Из последнего тиража удалось продать всего сто экземпляров" (с. 519).
И, наконец, Пушкин-поэт:
"Поэма 'Руслан и Людмила', выведшая Пушкина в лучшие русские поэты, была результатом умелого восприятия рыцарского романа итальянского поэта Лудовико Ариосто 'Неистовый Роланд'. В 'Руслане и Людмиле' имена также напоминают о Парни, к которому Пушкин питал особую симпатию: у Парни - Аина, у Пушкина - Наина, у Парни - Русла, у Пушкина - Руслан" (с. 49).
"Традиционно писалось, что строфа романа придумана Пушкиным и потому называется онегинской, однако сегодня это мнение можно считать ошибочным. Строфа из четырнадцати строк заимствована у Парни и Байрона" (с. 414).
"'Пиковая дама' - вариант немецкой (по другим источникам шведской) повести под тем же названием, изданной Ламоттом Фуке в Берлине в 1826 году" (с. 482).
"Пишется 'Сказка о золотом петушке'. Что это вольный перевод на русскую почву 'Легенды об арабском звездочете', известно" (с. 503).
Уф-ф! Читаешь всё это, и покрываешься аллергической сыпью. И так, или почти так о любом произведении Пушкина, какого только ни коснется злоехидное дружниковское перо: заимствование, калька, перевод с французского на нижегородский. Мы уже превысили все дозволенные пределы цитирования, но здесь тот случай, когда лучше всего говорит за себя сам текст. Ваш покорный слуга нравственно измучился, пока дочитал "Узника России" до конца.
Затем перечитал его еще раз, размышляя уже не над книгой, а над ее создателем. Есть люди, чей духовно-психологический опыт находится решительно вне понимания автора этих строк, и Юрий Дружников, как кажется, из их числа. Эмиграция - см. эпиграф - состояние их души. Они уже рождаются эмигрантами; из материнского лона являются такими. Сказано не в осуждение, но как констатация.
В отличие от них ваш покорный слуга не может даже помыслить себя эмигрантом. "Где родился, там сгодился" - вот принцип, исповедуемый им на уровне инстинкта. В вольтерьянской аудитории "Крещатика" подобные признания будут восприняты домостроевской дурью? Пусть. У каждого своя правда. Правда вашего слуги в том, что вне русского культурно-политического космоса он просто не смог бы существовать.
Иные же в этом космосе задыхались и задыхаются. Что такое "ностальгия", понятно, - пишет Юрий Дружников. Это тоска по родине. "А каким словом назвать тоску по загранице? /…/ Нет такого слова ни в одном языке, и приходится сказать тоска по чужбине" (с. 581). Вот, он, диагноз, поставленный Ю. Дружниковым самому себе.
Но Юрий Дружников не желает чувствовать себя изгоем! И защищается… Пушкиным. На протяжении сотен страниц монографии доказывается, что именно "тоска по чужбине", а никакой ни патриотизм и вообще ни что иное было основным двигателем пушкинской жизни. Оторопь берет от скрупулезно выписанных версий, когда, куда и как Пушкин пытался сбежать за границу.
Да что Пушкин! По Дружникову, потенциальной эмигранткой являлась все российская литература 19 века, начиная с Жуковского и завершая Достоевским. "Лучшие творческие годы Достоевский провел за границей, а самые страшные - в России" (c. 592). Перебраны десятки писательских биографий, и все лишь для того, чтобы убедить себя и нас, что "эмигрант" и есть психологическая норма, а "патриот" - отклонение. В числе прочих Дружников цитирует Владимира Печерина:
Читатель, тебе когда-нибудь приходилось чувствовать что-либо подобное? В таком случае ты в закадычных единомышленниках у Дружникова, а автор сего потрясенно замолкает.
Но и это не предел автобиографических подтекстов книги. Тот же Печерин вызывает у Юрия Дружникова симпатию не только своим кощунственным "признанием в ненависти". Зачем бы тогда столь сочувственно воспроизводить последующую печеринскую метаморфозу:
"Прожив долго на Западе, Печерин постепенно становился все более горячим русским патриотом - логически замкнутый круг неуживчивого русского интеллигента. Свои записки он назвал 'Оправдание моей жизни' и в них писал, что отказаться от России нельзя. Как невозможно отказаться от матери:
Воистину, череп накреняется от таких фрейдистских перепадов. В конечном итоге книга становится интересной не столько личностью ее главного героя, сколько личностью автора. Who is You, m-r Druzhnikoff? Новорусский Алеко? "Человек убегающий"? Из каких состояний соткана ваша эмигрантско-патриотическая душа? Зачем нужно было предпринимать эту тотальную пушкинскую деконструкцию?
Однажды сочинитель на этот вопрос отвечает. Но так, что лучше бы помолчал, ей-Богу:
"Ах, как хочется после многолетнего тщательного изучения всего, что связано с Пушкиным, вернуться к его школьному чистому хрестоматийно-выглаженному, облизанному поколениями пушкинистов образу! Чтобы не знать той стороны жизни, которая засасывала его в болото. Но как закрыть глаза, как уничтожить факты, свидетельства, накопленные десятилетиями? И остается одно: писать как было на самом деле. /…/ Друзья, родные, общество, правительство, царь, даже тайная полиция не только держали Пушкина в узде, но и (о чем не принято говорить) помогали, содержали, пытались защитить от разорения его семью. Бездельное времяпровождение все чаще становится во главу угла его жизни" (с. 491).
Еще и еще раз: первый том дилогии Ю. Дружникова о Пушкине написан им в конце концов о себе самом. Нет, не только, но об определенном человеческом типе или даже архетипе. "Вечный скиталец" - вот как это называется. А еще точнее - "русский мизантроп". Что опять-таки никакое не обвинение, а нозологическая единица. "Русская мизантропия" в той или иной степени свойственна именно русским патриотам. Это особый, уникальный обертон русского национального характера.
И в заключение хотите афоризм и парадокс?
Такую антирусскую и антипушкинскую книгу мог написать только русский человек.
ОТКРОВЕНИЕ ВТОРОЕ. ДРУЖНИКОВ И ПУШКИНИСТЫ.
Не успел ваш слуга придти в себя от "Узника России", как приступил к чтению "Дуэли с пушкинистами". Эту часть дружниковской дилогии пришлось читать, обвязав голову мокрым полотенцем, отхлебывая из бутыли валерьянки и погрузив ноги в таз с холодной водой. Дважды и трижды пройдясь в "Узнике" каленым железом по биографии Пушкина, растворив её в чане с серной кислотою, сей величайший антипушкинист всех времен и народов принялся на этот раз за семейное, литературное и светское окружение поэта. Результаты впечатляющи.
- Наталья Гончарова? Малообразованная мещанка во дворянстве, совершенно не понимавшая поэтической музы мужа.
- Каролина Собаньская?
- "…Жаль, что одно из лучших в мире стихотворений о любви обращено не к будущей жене, а к леди-вамп, "черной душе", которую Пушкин называл демоном, к стукачке, которая стала одной из самых мерзких окололитературных особ ХIХ столетия" (с. 122).
- Пушкинская няня? Умная крепостная бестия, поставлявшая Пушкину в постель дворовых девок, и почти бытовая алкоголичка.
- Николай I, граф Бенкендорф? Циничные иезуиты, вычислившие с точностью до запятой стоимость пушкинского таланта в деле идеологической обработки подданных и сделавшие поэта "агентом влияния" за счет денежных подачек.
…И так далее, и тому подобное. Деструктивный пафос книги тотален. Мы открыли эту статью двумя эпиграфами. К ним можно бы присовокупить ещё один: "Все мошенники, весь город там такой: мошенник на мошеннике сидит и мошенником погоняет. Все христопродавцы. Один только и есть порядочный человек: прокурор; да и тот, если правду сказать, свинья".
Чтобы читатель "Крещатика" реальнее представил себе уровень свирепости дружниковского письма, прибегнем к очередной цитации, предварительно попросив слабонервных и дам из аудитории удалиться. Вот портрет основоположника Великой России:
"Он ел руками - без ножа и вилки. Посреди разговора мог плюнуть в лицо собеседника. После еды он спал, даже в гостях. Хронический алкоголик, он угрозами заставлял пить других. Гостей запирал и ставил охрану, следящую, чтобы все пили, а сам уходил спать. Шута назначил председателем Коллегии, то есть Министром Всепьянейшего Собора, для которого сам написал Устав. Параграф первый устава гласит: 'Напиваться каждодневно и не ложиться спать трезвыми'.
Легко впадающий в гнев, он терял рассудок и становился зверем под влиянием вина. Протрезвев, он назначал казни. Он сам участвовал в пытках своих оппонентов, выбивал им зубы кулаком, работал палачом. Он приказал пытать сына. Он лично удостоверялся, что его противники мертвы. Война делала его маньяком. Людские потери в его войнах не подсчитаны до сих пор. Мудрость и доброта Петра - больше легенды подхалимов, чем правда. Петербург построен на костях десятков тысяч крестьян. Чудовищные расходы на войну разоряли государство. Налоги и хитрости, как выкачивать больше денег, умножаются: не будучи грамотным, он использовал наиболее изощренные советы своих подчиненных, часто противоречащие одни другим. Доходы шли, минуя казну, прямо в руки его генералов.
У царя было хобби: он любил рвать зубы у других и собирал их. Причем, часто ошибался или нарочно, в назидание, рвал у своих приближенных и их жен здоровые зубы. После его смерти остались импортные щипцы да мешок с выдранными им зубами.
При нем заложена тайная политическая полиция, подчиняющаяся ему лично. Его приказ: 'Иметь смотрение… чтоб в жителях не было шаткости'. Петр признавался иностранцам о русском народе: 'Я имею дело не с людьми, а с животными, которых хочу переделать в людей'. Петр умер от уремии, а, по мнению профессора М. Покровского от сифилиса" (с. 280-281).
Если читатель думает, что иные русские самодержцы вызывают у Ю.Дружникова иные чувства, он ошибается. Владимир Путин? В зубодёрстве и еде руками покамест не замечен, но об уровне сарказма судите сами:
"…Великий дзюдоист, лыжник, летчик, подводник и, как Петр, академик. Правда, сперва только Туркменской академии, но зато знает, как мочить людей в сортире. Не успели мы написать эти строки, как новый президент России повесил портрет Петра Великого у себя в кабинете" (с.286).
Был такой фильм, "Сегодня ночью погибнет город" польского режиссера Анджея Мунка. Он повествовал об уничтожении Дрездена союзнической авиацией. Оказавшийся в дрезденском аду английский военнопленный вздымает к небу руки и призывает бомбить и бомбить, но конце концов даже он ужасается и начинает молить: Dosc! Dosc! ("Хватит! Хватит!"). Тщетно. Апокалиптическая бомбардировка продолжается.
Вот такое же "dosc!" возникает при чтении дилогии Ю. Дружникова. Хочется напиться и куда-то бежать. Да не может такого быть, чтобы вся история России состояла из одних только "мочить в сортире"!
Может, - горестно ответствует Ю.Дружников и продолжает вываливать на голову читателя горы антирусского компромата. Можно было бы заподозрить автора в бездоказательном очернительстве, если бы не скрупулезная прошнурованность каждой инвективы сизифовым количеством библиографических ссылок и справок. Уму непостижимо, когда и где сей калифорнийский аннигилятор нарыл такую бездну документального материала. Перед нами беспощадный рентгенологический портрет многовековых национальных кумиров и святынь России. Здесь требуются какие-то чрезвычайные параллели и ассоциации, и мы их в конце концов нашли: перед нами - русский извод гегелевского "несчастного сознания".
Это из Владимира Печерина, одного из бесов, искушавших русскую культуру с момента её зарождения. Рядом же - Чаадаев с его "Апологией сумасшедшего" и какой-то гранью своей души - внимание! внимание! - сам Пушкин. Русская самоненависть - вот как это называется. Её первым идентификатором и исследователем стал Достоевский. Именно "Бесами" он назвал один из своих величайших романов, и именно там, в образе Николая Ставрогина следует искать мировоззренческого диагноза нашему новейшему Диссиденту и Эмигранту. Мы уже извлекли из "Узника России" цитату о том, что "Франция не только показала, но и внесла бы в жизнь (России - В.С.) более высокую культуру, - бытовую, экономическую и духовную". Во второй части дружниковской дилогии читаем то же или почти то же самое, как если бы автор настаивал на сакральной ценности своих строк.
Ю. Дружников своего добился. Ваш покорный слуга полез в закоулки слабеющей филологической памяти и извлек оттуда следующее:
"…Хорошо, как бы нас тогда покорили эти самые французы: умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе".
Как ты думаешь, читатель, кому принадлежит это высказывание? Совершенно верно, дорогой читатель, ты не ошибся. Увы. Это Достоевский, "Братья Карамазовы", Смердяков.
Или вот ещё: "Я всю Россию ненавижу, Марья Кондратьевна". (Из тех же реплик того же персонажа.)
Но Смердяков у Достоевского не самоценен. Он озвучивает умонастроения великих самоненавистников Ивана Карамазова и в первую голову Николая Ставрогина. Вот он, родовой прототип Александра Герцена, Владимира Набокова, Юрия Дружникова и всех вечных перекати-поле, носящих Россию на подошвах своих башмаков. Заходится сердце от сострадания к этим русским Байронам, обреченным выражать любовь к своему народу и отчизне лишь через ненависть к ним.
В отличие от них, ваш покорный слуга никогда не угрызался подобными Pro et Contra. Он любит именно ту Россию, которую ненавидит Ю. Дружников, и именно за то, за что он её ненавидит. Автор, видите ли, не страдает и не страдал от отсутствия гражданских прав, свободы слова и прочих попраний своей единственной и неповторимой личности. "Я полковник ты дурак, ты полковник я дурак" - вот истина, которой он подчинялся всю жизнь и мечтал бы подчинить всё человечество. Вы скажете, что это дурацкий армейский фольклор - и будете неправы. Перед нами редуцированное изложение заветной идеи Великого Инквизитора. Сумел ли его визави что-нибудь возразить на это? Отправляемся в пределы романа Достоевского и читаем:
Иисус Христос "молча приближается к старику и тихо целует в бескровные девяностолетние уста".
Вот видите? "Молча"! Ему нечем возразить на тоталитарные максимы великого старца.
А теперь процитирую, пожалуй, самого себя:
"Если усвоить, что ты никакой не чемпион, а "тварь дрожащая", тебе станет в десять раз легче жить. Не надувай поэтому пуз и щек, не пускай пыль в глаза, а ненавидь себя, плюй в свое изображение, высказывайся в Internet не возвышаясь над компьютером, а стоя перед ним на коленях - перед ним и перед всеми людьми. Стань не соцреалистом, а Франциском Ассизским. Увидь себя в виде арифметической дроби, где числитель есть то, что думаешь о себе сам, а знаменатель - то, что думают о тебе другие. Если ты станешь думать, что ты есть сплошной нуль, прореха на теле человечества, жертва аборта и вообще никто, то неожиданно станешь цельной, сверкающей, великолепной единицей, и к тебе единственному обратится лик Господа и его перст, указующий: 'Се человек'" (В. Сердюченко, "Откровения вероотступника", "Нева", 2/2004).
Но мы воспарили в слишком высокие горния. Возвратимся к "Дуэли с пушкинистами" и констатируем ещё раз, что каждый фрагмент этой дуэли сопровождается караваном ссылок, едва ли не превышающим по объему авторский текст. Книга претендует на роль альтернативной энциклопедии по Пушкину и его эпохе. Ну, например, занимался ли кто-нибудь из пушкинистов антропометрическими измерениями четы Пушкиных? А у Ю. Дружникова и на это достало исследовательского азарту. Он изучил метрическую систему пушкинских времен, перебрал бездну паспортных сведений-документов, и вот итоги:
"По данным музея в Бордзянах, где имеется зарубка роста жены поэта на дверном проеме, росту в ней 175,5 сантиметра, и она была на 15,5 см выше Пушкина. А на каблуках - выше на голову" (с. 23).
Что же касается главы о Гоголе, то она вообще читается, как психоаналитический детектив и требует отдельного разговора, который, черт возьми, обязательно состоится. Следите за публикациями в "Крещатике".
"Дуэль с пушкинистами" сопровождена статьей Льва Аннинского, одного из литературно-критических кумиров автора этих строк. Аннинский назвал свой постскриптум "Послесловием секунданта". Подписываюсь под каждой строкою этого замечательного эссе, выстроенного таким образом, что комплименты в адрес Ю. Дружникова оборачиваются своей противоположностью. Лев Аннинский, можно сказать, прошелся по Ю. Дружникову так же скрупулезно, как сам Дружников по Пушкину, и дезавуировал интеллектуальную двусмысленность большинства его инвектив. Пользуюсь случаем, чтобы из своего прикарпатского угла поздравить коллегу с отличным секундантством.
…Но в заключение и несмотря ни на что: отныне всяк, кто захочет проверить свою любовь к Пушкину и к России по высочайшему патриотическому счету, должен будет экзаменовать себя "по Ю. Дружникову"
ОТКРОВЕНИЕ ТРЕТЬЕ. ДРУЖНИКОВ И ПАВЛИК МОРОЗОВ
"Доносчик 001" - вот как называется третий опус ядовитейшего калифорнийского русиста. Истерзав слух вашего слуги деконструкциями пушкинской эпохи, он обрушился и на одну из мифо-святынь советских времён.
Речь идет о Павлике Морозове, героическом мальчишке, возложившем на алтарь социалистической идеи судьбу собственного отца. Со скрупулёзностью, которой Дружникову не занимать, он перетёр биографию Павлика Морозова до последней запятой и создал скандальный политический бестселлер, наделавший шуму по обе стороны океана.
Документальная оснастка книги превосходит воображение. Наш записной разоблачитель совершил, оказывается, полуподпольную одиссею по географическому пространству мифа. Он добрался до оставшихся в живых родственников Павла, обошёл с потаённым магнитофоном жителей его деревни, побеседовал - внимание! - с матерью фигуранта, а затем пустился в архивные разыскания по музеям и библиотекам СССР. "Москва - Свердловск - Герасимовка - Тавда - Ирбит - Первоуральск - Алупка - Запорожье - Мелитополь - Харьков - Львов - Ленинград - Магнитогорск" - вот масштаб этих шестилетних разысканий. Впечатляет, правда?
Итак, Павлик предал собственного отца-сельсоветчика за то (якобы за то), что тот выписывал справки о благонадёжности сосланным в Сибирь крестьянам-кулакам. На самом же деле, оказывается, Павликом руководила злая воля матери, мстившей мужу за уход к другой женщине. Наивный закомплексованный пацан поддался на материнскую провокацию, затем вошел во вкус и стал доносить на всех жителей деревни, превратив их жизнь в тоскливый кошмар. Кто из них убил Павку и его младшего брата? Согласно официальному судебному вердикту - родной дед Павки и двоюродный брат. Согласно же Дружникову - ОГПУ. Глаза лезут на лоб от этой сногсшибательной версии, подкреплённой, однако, сизифовым объёмом документов, магнитофонных записей и т. п. Чтобы читатель представил меру въедливости Юрия Дружникова, сообщим, что он отыскал древних пенсионеров ОГПУ-НКВД-КГБ и тоже взял у них интервью! Вот выдержка из предсмертных откровений Спиридона Карташова, бывшего следователя ОГПУ:
"У меня была ненависть, но убивать я сначала не умел, учился /…/ Мы ловили в лесах дезертиров из Красной Армии и расстреливали их на месте. Раз поймали двух белых офицеров, и после расстрела мне велели топтать их на лошади, чтобы проверить, мертвы ли они. Один был живой, и я его прикончил" (с. 121).
Или вот, например:
"Я умею убивать так, что выстрела не слышно.
- Это как? - удивились мы.
- Секрет такой: я заставляю открыть рот и стреляю вплотную. Меня только тёплой кровью обдаёт, как одеколоном, а звука не слышно. Я умею это дело - убивать" (с. 122).
Ей-Богу, более живодёрского текста автору не приходилось читать. Стынут зубы и мутится разум: "Меня только тёплой кровью обдаёт, как одеколоном, а звука не слышно".
Но вернёмся к названию и сверхзадаче книги. По Дружникову, прецедент Павки Морозова был создан кремлёвскими политтехнологами, чтобы сделать доносительство одной из гражданских заповедей Новых времён. Глава "Слава доносчикам!" является сплошной цитацией советской прессы 30-х годов и впечатляет не меньше, чем предыдущие и последующие главы. То, что Дружников формулирует с саркастической интонацией, было, оказывается, буквальным лозунгом и призывом тех лет, пленявшем не только тогдашних хунвейбинов, но и творческую интеллигенцию:
"В поэмах и операх /…/ прославлялись не сборщики хлопка, не собаководы, не юные Паганини, а доносчики. Все эти герои сравнивались с пионером 001, главным героем страны - Морозовым /…/ Подвиг его воспевался в песнях, их пели хоры по всей стране. Наиболее оперативным поэтом оказался Сергей Михалков, который написал первую песню о Павлике Морозове, опередив десятки других создателей жанра доносительской лирики. Михалков начал с воспевания подвига доносчика и стал секретарём Союза писателей России. Сочинял он и стихотворения-доносы, требуя в них смертной казни врагам народа. Впрочем, он не был одинок. У доносительского жанра литературы появились свои классики /…/ 'Песня о Павлике Морозове' Михалкова публиковалась и исполнялась бессчётное число раз. Музыку к ней сочинил венгерский композитор Ференц Сабо, который тогда жил в эмиграции в СССР" (с. 196).
Уф-ф! Какой-то повальный шиз, большевистская сансара. Хочется натянуть на себя кислородный аппарат и просить убежища на атолле Муруроа.
Но удержим себя от этого желания и зададимся вопросом, который в книге Дружникова благоразумно обойдён. Действительно ли доносительство является мерзким деянием во всех случаях жизни? А если оно совершено абсолютно бескорыстно? Если доноситель сообщает сведения о серийном убийце, об очередной атаке "Аль-Каиды"? Вот видите, цельнометаллическая конструкция Дружникова уже слегка пошатнулась. Продолжим расшатывание и обратимся к фундаментальным устоям человеческого бытия. У Дружникова Павел выглядит нравственным уродом потому, что он донёс на собственного отца. Семья же, по Дружникову, является высшей и окончательной ценностью христианской и любой другой цивилизации: "Что касается доноса внутри семьи, то в этом случае современная мораль, как и библейская, не делает различия между доносом политическим, уголовным и просто нежелательной утечкой внутрисемейной информации" (с. 254).
Стоп. Насчёт "совремённой" морали вполне согласны. А вот с библейской повременим. Дружников числит их в одном ряду совершенно напрасно. Если под Библией он подразумевает лишь Ветхий Завет, тогда вопросы отпадают. Но есть ещё Новый Завет, который весь основан на преодолении ветхозаветной морали. "И враги человеку домашние его. Кто любит отца или мать более чем Меня, тот недостоин Меня. И кто не берёт креста своего и не следует за мною, тот недостоин меня" (Мат. 10, 34-38)
Иисус Христос выражает здесь краеугольный христианский императив, согласно которому в идеальном мире узы семьи и брака должны быть разрушены и преодолены. Преодолено должно быть вообще всё, что составляет нашу с тобой эгоистическую сущность, читатель. Иисус Христос и Владимир Ленин были совсем не так далеки друг от друга в своих антропологических проектах, как это может показаться. Оба они мечтали о переделке человечества по новому штату, где не станет "ни эллина ни иудея", ни жены ни мужа, ни сына ни отца. Если г-н Дружников возразит, что "кремлёвские мечтатели" действовали насильственными методами, пусть прокомментирует вот это: "Не думайте, что Я пришёл принести мир на земле; не мир пришел я принести, но меч. Ибо Я пришел разделить человека с отцем его, и дочь с матерью её, и невестку со свекровью её" (там же). Ипостаси Христа с "миром" и Христа с "мечом" явлены в текстах Евангелий как равноправные - да посетит сей факт слабые головы присутствующих здесь ревнителей христовой морали.
Взятый в конкретном эмпирическом контексте, поступок Павки Морозова ужасает. Но метафизика его поступка довлеет заповеди Христа. Великие реформаторы человечества, каждый по-разному, добивались растворения отдельных людских "я" в едином плазменном "мы", но, как только они покидали сей мир, всё возвращалось на круги своя. Ни "мир", ни "меч" не способны, очевидно, изменить то, что заложено в нас генетически, на уровне рибонуклеиновых кислот. Юрий Дружников, сам того не подозревая, коснулся онтологических проблем человеческой нравственности, но его разоблачительного азарта хватило лишь на советское мгновение Священной истории, в котором он к тому же отказался признать биение вечного пульса человеческого
|
|
|