| ПОЭЗИЯ | Выпуск 27 |
|
* * * не взвешивай ни за ни против водицы мало не бывает подставь дырявые ладони еще натает наговорит и смелет в бублик и если повезет – полюбит получишь кожу или рублик и черный чубрик на! затянись – и, будем квиты над этой поднебесной ротой где мы летаем не убиты ни за ни против 2004 * * * Белые одежды обещают свет - выпью без надежды. Не было, и нет. Всплыли кверху килем ангелочки – я слово не обижу. Слышу: чур, меня... Тощие девчонки. Тоненькие ручки. Это не судьба. Я дошел до ручки, до дверной, до края смётаной заботы - все теперь без края: галлы, чукчи, готы. Мы теперь без рая улетаем в небо - ты нальешь чего-то, я порежу хлеба. Тонкие чернила нарисуют крестик - ты не улетела - я себя подвесил. 2004 * * * Снег за окном, и курят психи, и обсуждаются детали побега в неязык их тихий. И колют в вены психам талий. И эта темная забота горит в окне неутомимо: быть психом – в этом их работа, но даже это слишком длинно. И тянут руки к фиксам, к тени, стремящейся к углам и снегу - и мы плывем в их колыбели играя в дурака и секу. * * * Коли и режь меня – я сука... а если нет, то ссучусь позже - такая в Ч. теперь наука, такая гниль, такие вожжи. Меня расколет не ментовка или филолог пучеглазый - завитая, как речь, веревка, психиатрия, метастазы. И беспонтова блажь и глупость и тело не готово к смерти - садись, несмертная подруга, ты будешь третьей. * * * Январь. Снег, тающий изустно - посмотришь влево или вправо - уйди, бес – здесь в теплушке, грустно - метла, словесная подстава. И держит нас в себе отрава, и голос, вытянутый в эхо – рубцы – и тот, который справа, когда мы слева. Подчеркнут снегом подоконник - и ты под ним стоишь курсивом, когда трещит под словом тело или душа невыносима. * * * Тощает календарь, как речь и полулагерный придурок - мы будем, как дрова пьет печь, пить разговоры местных урок. Теперь взгляни, как в небо спицы снег тянет и течет обратно, чтоб речи спрятать в рукавицы не неизбежно – невозвратно. И смерть свою не забодяжить, и смотришь, отражаясь в дoнце - и разве нам она откажет, когда мы у неё попросим. Незрячий В моем бездарном камланье потомка мордвы и манси отыщется много разных, забытых с рожденья вещей. Так не начнется январь. В полуподземном приходе стою, как слог осознавший, что он от зачатья ничей: в этой густой полумгле – расщелин крысиные морды нам отворяют воздух, чтобы учились дышать - руки его слепы, вежды черны или стерты, и забываешь, пробив скорлупу, как твою звали мать. Но этот тихий ангел епископальных психушек нас не найдет во тьме – и только наполнит ее: попробуем сосчитать, сколько под кожей кукушек, сколько прощеных женщин в нашей лимфе плывет. И прогибаясь в хорде, станешь причиной дрожи, скользящей по постной иглы бронзовым позвонкам: услышим ли этот крик разорванной небом кожи? узнаем ли спуск под воды по дверным косякам? Только не говори, не открывай глагола, не отверзай пространство или зыбкое время, чтобы хватило на зобку неутоленного плача, чтобы нас укрывала, прощаясь с бесстыдством, темень. Так и прядаю нити из незамерзших топей скрипа и торфа – эта телега всегда – на дюйм от тебя – пуста. Выучим мертвый язык, чтоб говорить вместо мертвых и узревать, как вскипают от холода наши уста. И не оспорь меня как фруктовую жертву: смотри, как в тебя втекает с порезанных пальцев нить соков уже не моих и не твоих – то есть младенцев третьих. Стикс покидает тело, чтоб тело не осквернить. В осколке моей темноты ищет ладошка буквы, потраченные в сокасанье воздуха и языка – пусть тебя не встревожит запах горячей клюквы, в которую бабочкой смотрит из лимба слепой косарь. 2004 * * * Прожив без меня две жизни – ты научилась ждать пока тебя память сотрет до рифмы и, вымолвив – жаль, Хронос посмотрит вслед и увидит в себе: как ты примеряешь к морщине своей промежуток моей пустоты. Только тогда ты отпустишь меня навсегда – и я, как свободу свою, твои обрету края. 2003 |
|
|
|