| ПРОЗА | Выпуск 3 |
I
В один из морозных дней января 1801 года в гвардейских казармах между Смольным и Литейным дворами небольшое офицерское собрание отмечало получение майорского чина Василием Аквилонычем Передниковым. Передников был человеком уже немолодым. Неизвестно по какой причине продвигался он по службе весьма медленно. И то обстоятельство, что очередной чин, задержанный на несколько лет, наконец, достался Василию Аквилонычу, позволило всему полку облегченно вздохнуть. Поистине, казалось, сама Фортуна одарила старого воина благосклонным вниманием. Передников был счастлив и счастья своего не скрывал. В такой счастливый миг он и объявил господам офицерам, подошедшим его поздравить:
– Не побрезгуйте, господа, моим угощением! Всех вас я приглашаю!
И хоть сказано было «приглашаю всех» , но фраза сия не могла ввести в заблуждение сослуживцев, давно Передникова знавших. На самом деле приглашал Василий Аквилоныч не всех, а, как водилось, только старших офицеров да еще вчерашнюю ровню – капитанов. Впрочем, он не особо надеялся на командира, коему важные дела и титул обыкновенно не позволяли посещать собрания подчиненных. Да и Передникова командир не любил.
Итак, все это без слов было понятно старым товарищам именинника. Однако поручик Амелин, только недавно переведенный в Петербург, столичных недомолвок не понимал и принял приглашение Василия Аквилоныча за чистую монету.
Амелин сидел у края стола рядом со штабс-капитаном Блиновым, единственным человеком, на которого неписанные правила офицерских застолий, несмотря на невысокий чин, не распространялись, поскольку Блинову раз и навсегда была отведена роль полкового шута.
Холодность, с которою Амелин был встречен всеми, кроме Блинова, он объяснял единственно недостаточно близким знакоством, совершенно не замечая, что за столом находились офицеры в чинах не ниже капитанского.
Вино постепенно развязывало языки, крики «Виват!» делались все громогласней, Блинов корчил уморительные рожи и показывал, как девица идет купаться.
Амелин хохотал вмести со всеми. Выпитое не только горячило и веселило его, но и делало зорче. Пьянея, он будто обретал зрение ястреба. Когда вечер уже стучался в замороженные стекла, хмель настолько овладел Амелиным, что ему виден был каждый волос в букле соседа.
И тут Амелин тихо спросил Блинова:
– Послушай, а почему нет никого из нашего брата? Где поручики-то? И штабс-капитаны? – На что Блинов отвечал так, чтобы и другим было слышно:
– А наши поручики и штабс-капитаны водки не пьют. Они у нас чай кушают да с бабами в караул ходят.
Все снова захохотали...
– Умру! Ей-богу, Блинов, умру от твоих слов! – утирал слезы майор Передников.
– Ты, Василий Аквилоныч, помрешь, а мы на твоих поминках опять напьемся! – не унимался Блинов.
Веселье било через край.
– Господа! – Амелин уже не мог сидеть молча и, поднимаясь с места, попытался обратиться ко всей компании. – Господа! Позвольте мне сказать вам, как я рад, что вот я вместе с вами...
Смех мгновенно прекратился. А капитан Ублытин, словно подавившись амелинскими словами, вскрикнул:
– Да что это он себе позволяет, право...
Майор Передников похлопал Ублытина по плечу, улыбнулся своими полными губами и наставительно начал:
– Что бы там ни говорили, господа, а во всем должен быть порядок. И тут уж ничего не поделаешь. Если ты, например, капитан, – толстый указующий перст Василия Аквилоныча протянулся к Ублытину, – то уж, будь любезен, слушай, что изволит говорить полковник! – Тем же перстом Передников указывал теперь в то место над головой, где, по разумению старого воина, помещались Господь Бог, святые угодники, государь император и полковники. – У старших, брат, надобно учиться уму-разуму! У старших! – Василий Аквилоныч постучал себя пальцем по лбу. Ублытин кивнул, а именинник перевел дыхание, икнул и продолжил:
– А если ты, скажем, поручик, – он махнул соленым огурцом в направлении Амелина, – то ведь на то над тобой, дружок, и начальство поставлено, чтобы тебе размышлять и разговаривать поменьше. Это при Потемкине каждый делал, что хотел... – Все согласно закивали. Кое-кто вздохнул. – Ведь самим Богом все вокруг устроено для твоего же облегчения: государь повелевает, начальник думает, как царскую волю получше исполнить, а субалтерн, как гвоздь – только и должен знать, чтобы шляпкой кверху в нужном месте становиться и ждать, когда тебя вколотят, дабы на тебе воля государева держалась. Понял?!
– Я вам не гвоздь, милостиый государь! И насмешек не потерплю! – вскочил Амелин.
– Миша, успокойся! Ведь он тебя съест! – прошептал Блинов.
– И нечего меня за фалды дергать! – вконец разозлился Амелин. – Еще Суворов говорил... – но раскрасневшийся Василий Аквилоныч не дал ему окончить:
– Суворов говорил: «Всяк солдат знай свой шесток... и свой маневр, и свое место, господин козявка!»
– Да как вы смеете! – вспыхнул Амелин. – Я вас вызываю!
– Подумаешь! Он меня вызывает! Ты сперва дослужи до моего, а уж потом вызывай! Экий дурак! Ступай-ка, проветрись! Блинов, проводи его! А то он в дверь не попадет...
Господа офицеры разразились смехом.
II
– Эх, Миша! Дернул тебя черт с ним спорить! Ты его, подлеца, плохо знаешь. Ведь изведет он тебя. Ведь здесь не провинция! В Петербурге обхождение нужно тонкое. К каждому сперва присмотрись, а уж потом подходи – к одному с поклоном, к другому с рублем, к третьему с оплеухой. А еще лучше – прикидывайся.
Блинов, поддерживая Амелина под локоть, медленно шел по скрипучему снегу.
– Вот возьми меня – звезд с неба я не хватаю, однако и живу неплохо. Вру! Дурачусь! Каждый скажет: «Блинов хоть и с придурью, да наш!»
– Что ж ты так и будешь до седых волос дурака валять? – спросил Амелин, чувствуя, как вино шумит в голове.
– Ну что ты, Миша? До майора дотяну и подам рапорт, – ответил Блинов. – А что до остального – дураку легче. У дураков врагов нет. А ты не успел приехать – и уже нажил, да какого!
– Как же мне быть, Блинов?
– Не знаю, Миша. Скажу только, что Передникова никто в полку не любит, а боятся все. Он, брат, устав почитает пуще святого писания. Мастодонт!
Вокруг фонарей, посверкивая, кружился мелкий снег, мимо пролетали нечастые сани, столица готовилась отойти ко сну. Поднимался ветер. Но хмель никак не мог выветриться из амелинской головы.
III
Государю не спалось в пахнущих лаком и краской покоях романтического Михайловского замка. Переезд в новую резиденцию свершался тихо, точно кого хоронили. И теперь еще необжитые комнаты напоминали Павлу Петровичу склеп. Бессоница, отступившая было в последние месяцы, снова сдавила голову и душу государя раскаленными клещами.
В сомнамбулической задумчивости император прошел в библиотеку. Здесь было особенно холодно, зато присутствие мудрых книг делало одиночество менее болезненным. Прошлой ночью, пытаясь развеяться, Павел читал «Федру» и так увлекся, что пришел в восторг, отправился в покои императрицы, разбудил августейшую супругу и заставил ее слушать, как он декламирует бессмертные стихи Расина. Мария Федоровна вынуждена была усесться в кресла и, выпятив глаза, покорно ждать окончания этой пытки. Но долго сопротивляться сну она не сумела и, грешным делом, задремала. Павел Петрович вздрогнул от храпа и разгневался. Он накричал на императрицу и ушел беседовать с караулом.
И вот наступила новая ночь, а прежняя бссоница не уходила.
Рука государя скользила по корешкам книг. Поднесли свет.
– Rousseau, шельма, – пробормотал Павел и, раскрыв книгу, на минуту углубился в чтение. И вдруг император залился смехом. – Ай да, француз! – воскликнул он и с раскрытой книгой в руках, как и прошлой ночью, бросился к покоям Марии Федоровны. – Свету! Свету побольше!
Государыня между тем взяла свои меры против ночного вторжения супруга, упросив ночевать у себя бывшую при дворе англичанку, миссис Кеннеди, отличавшуюся неженской храбростью. Запершись на ключ, женщины приготовились к осаде.
Шаги Павла Петровича приближались.
– Послушай, спящая красавица, это про тебя и про меня тоже! – хохотал император, войдя на половину императрицы. Он дернул ручку двери, постучал. Ответа не последовало. – Отопри! – крикнул Павел.
– Мы спим! – отвечала миссис Кеннеди.
– Ах, так вы обе спящие красавицы! – воскликнул государь. – Меня не проведете! Ну, ладно, Соня, слушай: « Jl faut vous fuir, mademoiselle, je le sens bien: j’aurais du beaucoup moins attendre; ou plutot il fallait ne vous voir jamais. Mais que faire aujourd’hui? Comment m’y prendre?» * (Начало популярнейшего эпистолярного романа Ж.-Ж. Руссо «Юлия, или Новая Элоиза» . – «Сомненья нет, я должен бежать от вас, сударыня! Напрасно я медлил, вернее, напрасно я встретил вас! Что же мне делать нынче? Как быть?» ) – громко прочел Павел, едва сдерживая смех.
– Мы спим! – повторила англичанка.
– Во всяком случае, вас это не касается, миссис Кеннеди. – Павел Петрович безо всякого перехода готов был впасть в гнев. Однако на этот раз сдержался.
Закрыв книгу и приложив палец к губам, император сделал страшные глаза, безмолвно повелев сопровождавшим его людям быть потише. На цыпочках, едва освещенная свечами, сия странная процессия с государем во главе приблизилась к комнате камерфрау, у которой хранились драгоценности государыни. Подойдя вплотную к комнате, откуда доносилось визгливое посапывание, Павел Петрович несколько раз ударил в дверь кулаком и закричал: «Пожар! Все покои в огне! Спасайте бриллианты!»
Несчастная камер-фрау в чем спала бросилась к драгоценностям, схватила шкатулку, отворила дверь и, никого не узнавая, устремилась к выходу.
– Стойте, сударыня! – расхохотался государь. – Куда же вы?! Ведь это только шутка!
Узнав голос императора, женщина опомнилась и остановилась, застыв в глубоком поклоне. Ее заспанный вид и ночной наряд еще более развеселили Павла. Утирая платочком слезы, он проговорил:
– Полно, мадам! Ступайте спать!
Возвратившись на свою половину, государь вновь помрачнел.
– Нужна прогулка, – пробормотал он, – воздуху мало.
IV
– Ах, Блинов, когда-то мне казалось, что страх – чувство недостойное, мерзкое чувство. – Амелин остановился и посмотрел на засыпающего Блинова. – А здесь, в Петербурге, я вдруг почувствовал, как начинаю бояться... Начальства, разговоров, прохожих... Отчего это? Сам не пойму. Что ты на это скажешь?
– Скажу, что поздно уже, – устало ответил Блинов.
Амелин наклонился к сугробу, набрал пригоршню снегу и приложил его ко лбу.
– Бояться – грех, – Продолжал Амелин. – Даже Бога не бояться надо, а любить... Любить и радоваться этой любви.
– Бог знает что ты говоришь, Миша! – вздохнул Блинов. – Пойдем домой. Спать пора.
– Ладно, пойдем...
Приятели заметили, как в конце улицы показалась освещенная тройка, сопровождаемая всадниками. Блинов сразу же протрезвел, очнулся и поволок Амелина в ближайшую подворотню. Об этих полуночных выездах штабс-капитан был наслышан. Но Амелин снова ничего не понял:
– Да пусти ты! – крикнул он и оттолкнул Блинова, но через мгновение уже пожалел об этом.
Тройка остановилась рядом и пред опешившим Амелиным возник государь. Миша вытянулся и попытался стоять, не шатаясь. Блинов между тем как бы растворился в воздухе.
– Господин офицер! – воскликнул государь. – Я вижу вам не спится... – Павел Петрович принюхался. – Э, да вы, батюшка, пьяны!
– Так точно, ваше величество, пьян! – проговорил Амелин.
– Да, – вздохнул император, – и теперь, как я понимаю, вы решили протрезвиться посредством прогулки. Как ваше имя?
– Поручик Амелин, ваше величество.
– Ну что ж, господин поручик. Мне кажется – я могу вам помочь. Становитесь-ка на запятки.
«Ну вот, доигрался» , – подумал Миша. Ни жив ни мертв он взобрался на запятки открытых государевых саней.
– Трогай! – крикнул император. И тройка понеслась по ночным улицам.
«Теперь пропал. Сейчас курносый мне покажет, где раки зимуют, – пронеслось в хмельной голове Амелина, – и помолиться-то обо мне некому!» Кони резво бежали по наезженному снегу; вот сани выкатились на Сенную; у Успенской церкви горели костры. Видно было, как в отсветах пламени мелькали фигурки греющихся нищих. И вдруг, скорее всего вследствие шаткого своего состояния, а может быть, по другой причине, Амелин, несмотря на присутствие государя, громко скомандовал вознице:
– Стой!
Лошади остановились. Амелин соскочил на снег и подбежал к костру. Нищие кинулись врассыпную. Только какая-то старушка не тронулась с места и печально глянула на Мишу. Тот достал серебряную монету и, подавая нищенке, сказал:
– Возьми, бабка! Помолись за меня.
Павел Петрович, оторопев, следил за Амелиным округлившимися глазами. «Э, да он меня совсем не боится» , – сказал себе император. Он сидел, не шевелясь, и ждал, что еще учинит этот поручик. Но Амелин спокойно возвратился и снова встал на запятки.
– Что это вы там делали, поручик Амелин? – строго спросил государь.
– Милостыню подавал, ваше величество, – просто отвечал Миша, мысленно уже простившись не только со службою, но и с жизнью.
Однако Павел Петрович спросил уже мягче:
– Мы можем ехать дальше?
– Так точно, ваше величество.
– Ну тогда, трогай! – скомандовал император.
Позднее Амелин так и не смог объяснить своего странного поступка. Так или иначе, штабс-капитану Блинову его объяснения не показались убедительными.
Государю же выходка Амелина показалась замечательной. «Вот ведь каков, – удивлялся Павел, – сам на волосок от гибели, а помогает тому, кто бедствует. И меня, кажется, совсем не боится.»
Императору давно надоели льстецы и наушники, окружавшие его. Ни слова правды, ни проблеска чести. Дураки и трусы от имени императора отдавали нелепейшие приказы, супруга была глупа и жила в вечном страхе, двор плел какие-то интриги. Павел чувствовал, что весь прежний матушкин курятник притих, затаился. Откукарекал свое Суворов, где-то доживал век неуживчивый петух Ушаков. Воздуха не хватало. «А вот с такими, как этот, – государь оглянулся на Амелина, – дышится легче.»
– Господин офицер, какой у вас чин?! – спросил Павел.
– Поручик, ваше величество! – крикнул Амелин.
– А вот и нет! – засмеялся Павел, – Штабс-капитан!
– Штабс-капитан, ваше величество!
– То-то же, – вздохнул император. – Помедленней! – приказал он вознице.
Павел Петрович вспомнил, как на днях хоронили генерала Киже, безродного дворянина, но честного офицера, который чинов не искал и имений не выпрашивал. Это воспоминание неприятной морщиной упало на чело государя. «Уходят лучшие люди, – подумал он, – уходят лучшие... а с кем я остаюсь?» Через плечо Павел снова глянул на Амелина. «Приятное лицо.» – отметил про себя император.
– Ты смерти боишься, Амелин?! – сверкнул глазами император. Амелин ответил, но не тотчас:
– Пожалуй, что не боюсь, ваше величество! Может быть, немного!
«А я чем старше становлюсь, тем больше боюсь умереть, – подумал Павел. – Почему?»
– Почему же ты смерти не боишься?! – крикнул государь.
– Я верю в бессмертную душу, ваше величество! – ответил Миша.
«Молодец какой! Истинный христианин! И грешил, верно, мало. Потому и смерти не боится.» – Павел ощутил, как крепок ночной ветер, как близкое море делает его дыхание легким и радостным.
– Так какой у вас чин, господин офицер?!
– Штабс-капитан, ваше величество!
– Вы ошибаетесь, господин майор!
– Майор, ваше величество!
– Ну как ? Выветрился хмель?! – улыбнулся император.
– Мне кажется, ваше величество, что я еще более захмелел! – ответил сияющий Амелин.
– Тогда прокатимся еще немного! Вы не против?!
– Никак нет, ваше величество!
– Гони во весь опор! – воскликнул Павел Петрович.
Тысячи сонных домов, мириады звезд, сливаясь с ночной метелью, с трепещущими фонарями, с крупами лошадей, с треуголкой императора над меховым воротником шинели, с царственной спиной кучера, с оградами садов, с заснеженными деревьями летели, мчались навстречу Амелину. Он чувствовал себя баловнем судьбы.
Павлу казалось, что он счастлив в эту ночь. Он почувствовал себя маленьким мальчиком, получившим долгожданный подарок. «Да где же он раньше-то был, этот негаданный ночной лекарь, этот захмелевший молодой офицер с крыльями за плечами? Какая славная погода нынче! Эта метель, эта ночь, этот полет – вот она – моя держава!»
Со стороны Мойки северный фасад Михайловского замка торжественным строем мраморных колонн и широкой лестницей с едва угадывающимися в темноте веселыми изваяниями Геркулеса и Флоры будто открывал поздним путешественникам свои объятия. На площади Коннетабль волшебной улыбкой их встречал император Петр, водруженный на постамент благодарным правнуком.
Лошади остановились.
– Прощайте, полковник Амелин, – скрипучим, как мороз, голосом произнес Павел.
Амелин, вне себя от радости, и, уже почти теряя власть над собой, воскликнул:
– Ваше величество! Ночь-то какая великолепная!
– Ночь удивительная, – согласился государь, – но пока хватит с вас и полковничьего чина. Прощай, Амелин!
«Да не сон ли это?» – всего через минуту подумал Миша.
Остаток ночи император спал сном младенца.
V
Утром, повстречав пропавшего накануне Амелина, Блинов был крайне удивлен. Но услышав сбивчивый рассказ приятеля, штабс-капитан удивился еще больше.
– Уж и не знаю, Миша, верить тебе или нет.
– Да я и сам не знаю. Приснился мне государь или был на самом деле.
– Был, – упавшим голосом сказал Блинов. – Сам видел...
Майор Передников, ничего не знавший о ночных похождениях Амелина и еще чувствовавший себя именинником, проходя мимо очумелого Миши, процедил сквозь зубы:
– Дождешься у меня, выскочка! – и погрозил Амелину не то красным кулаком, не то белой перчаткой, которую этот красный кулак комкал.
Капитан Ублытин рассудительно говорил Василию Аквилонычу:
– Я бы, господин майор, искренне хотел бы вам посоветовать стравить с этим невежей кого-нибудь из полковых забияк. Если ему угодно шпажонкой помахать, то – милости просим! Но ведь надо знать, когда и с кем! – Ублытин осклабился и добавил, – а в этом деле вы вполне, господин майор, можете полагаться на меня, как на ближайшего и преданнейшего вашего друга. Ну так что, Василий Аквилоныч?
Передникову было приятно подобострастное отношение к нему капитана, и он с легкой улыбкой отвечал:
– Конечно, ты прав, Иван Октавианыч. Я сам, признаться, об этом уже подумывал. Вот только не знаю, на ком остановить выбор. После развода прошу тебя подойти ко мне да захватить с собой Блинова. Он хоть с придурью, да наш! Тогда и поговорим, как проучить мерзавца.
– Что-то Блинов сегодня какой-то странный, молчит! – проговорил Ублытин.
– Должно быть, с перепою, – сказал Передников, и оба захохотали.
VI
Приказ, зачитанный на разводе командиром полка, имел действие грома, грянувшего среди ясного неба. Сам командир был весьма удивлен, но на его веку и не такое случалось, поэтому ни один мускул бесстрастного лица удивления не выдал. У офицеров же, как по команде, при словах «по высочайшему повелению присвоить чин полковника» раскрылись рты, поднялись косицы, и пудра осыпалась на приподнявшиеся шинели. Пожалуй, только Блинов не выдал никакого волнения и спокойно достоял развод.
Когда некоторые офицеры, осторожно приблизившись к Амелину, робко поздравили его с новым и столь высоким чином, Блинов пожал руку приятеля и шепнул ему на ухо:
– Я этим дуракам распишу все в наилучшем виде. Уж будь покоен, Миша! – и отошел, почтительно отдав честь.
Капитана Ублытина среди поздравлявших не было. А майор Передников внезапно почувствовал кишечные колики и ушел к себе. Тем не менее Иван Октавианыч со штабс-капитаном Блиновым, как было условлено, навестили Василия Аквилоныча после развода. Передников, едва оправившийся от приступа, с порога заговорил с Блиновым о самом главном:
– Послушай, душа моя, или мне все это мерещится, или... – он запнулся, вся краска с его лица схлынула. Жирным пальцем Василий Аквилоныч коснулся груди Блинова. – Ты, мне кажется, что-то знаешь... Ведь ты вчера с ним гулял... Расскажи! Что приключилось? Ведь это чертовщина какая-то.
Блинов серьезно выслушал Василия Аквилоныча, кивнул, но продолжал молчать. Наконец он тихо произнес, прикрывая глаза:
– Пожалуй, господа, насухо тут и не раскажешь.
Передников понимающе извлек из буфета графин с желтоватой жидкостью, наполнил рюмки. Офицеры выпили, не чокаясь и не закусывая.
– Так вот, господа... дело, я думаю, государственное. И, может быть, то, что волею случая стало известно мне, никому более знать не следует, – проговорил Блинов, озираясь.
– Да брось, Блинов! Шутишь! – испуганно улыбнулся Ублытин.
– Какие уж тут шутки, господа. Слово с языка – а голова – с плеч... – разволновался Блинов.
– Голубчик, неужто ты думаешь, что мы тебя выдадим? – побелевшими губами прошептал Василий Аквилоныч. Он попытался наполнить рюмки, но руки не слушались его... – Иван! – крикнул он, призывая на помощь денщика. Тот не заставил себя ждать, принял шляпы у гостей хозяина, налил водки, а через минуту принес нехитрой закуски.
Едва за денщиком затворилась дверь, Ублытин, продолжая уговоры, проговорил, положа руку на сердце:
– Мы будем немы, как рыбы!
– Ну ладно, так и быть! – выдохнул Блинов. – Вчера, выйдя с Амелиным прогуляться, я сперва даже не понял, что он, представьте себе, взяв меня под руку, прямиком идет в Михайловский замок...
– О, Господи! – вскрикнул Передников и тяжело опустился на стул...
– Вот-вот! – Блинов сделал круглые глаза. – Мне тоже стало страшно. А Амелин все приговаривает: «Они меня плохо знают!» – Блинов остановился, чтобы опрокинуть рюмку. Поморщившись, он продолжал:
– Как вдруг, господа, хотите верьте, хотите нет, догоняет нас тройка. Останавливается, и из саней выходит его величество. Государь становится перед нами... Боже, что я говорю! Ведь нельзя!.. – Блинов наполнил рюмку и снова выпил. – Да! Я стою смирно, не шевельнусь, а его величество меня будто и не замечает, и прямо говорит Амелину: «Здорово, брат Амелин!»
– Бра-а-ат ?! – прошептал Передников...
– Государь берет его под руку и долго с ним о чем-то беседует, а потом усаживает в сани... и увозит... Ну я постоял немного смирно. Счастье-то какое – государя повстречал. Постоял немного и вернулся восвояси... Впрочем, я заболтался, господа! – спохватился Блинов, – позвольте откланяться!
Когда Передников и Ублытин остались одни, они долго сидели молча, уставившись на носки собственных сапог. Наконец Иван Октавианыч шепотом произнес:
– А не значит ли сие, что покойная государыня... И тогда Амелин... нашему государю... единоутробный... – Передников не дал ему договорить:
– Молчи, Ублытин! Молчи! – Василий Аквилоныч схватился за сердце. – А я ему, кажется, что-то сказал...
– Вы его обозвали козявкой, – напомнил Иван Октавианыч, – и еще дураком...
Майор Передников странно повел головой и повалился со стула.
Ни капитан Ублытин, ни полковой лекарь Краузе, явившийся ему на помощь, не смогли привести Василия Аквилоныча в чувство. Он умер через час, так и не приходя в сознание.
|
|
|