| ПОЭЗИЯ | Выпуск 50 |
|
1 День сероват, но сух. Но да ведь и октябрь. Во-первых, дух кладбищенский. И эта гарь. Гарь мозговая. Почему мертвец в гробу тяжёл? Не удивляться – глупо потому, что, значит, не нашёл ты уваженья к миру. Прилёг на камень я, налаживая лиру. Здесь в самый раз с червей – и это во-вторых – зайти. Что может быть черней земли, в которой взаперти? О, смерти таинство! Я бок с ней о бок бы не лёг, с задорной криксою, бобок, бобок, бобок... Иосафатова долина. Супруги вопль и хнык болезный сына. Вот в третьих: лебезятниковый тон, хоть и надворный советник он, и в гнусности проворной мысль сладострастная: извлечь из смерти жизнь, но ничего уж не стыдиться, неч теперь стыдиться укоризн. И всё хихикают – хи-хи! – и счётец предъявляют из трухи. В-четвёртых – девочка. А как без девочки? Деликатес. Доступный вожделенный злак. Конечно. Судя по цене-с. И здесь разврата не избёг (совсем убог!) и мерзости, бобок, бобок, бобок, бобок… Тут я проснулся и прервал строфу. Тьфу, тьфу и тьфу. 2 Я что хочу сказать? Проникнутое. Хе-хе. Гм-гм. А? Ну-тка, ну-тка. Распрясть впритыкнутое – а вот и нитка. Дёрнь – и пойдёт напрасная мысль виться, пресладострастная, слюною смоченная очевидца. Вся подноготная, вся грязь подробностей. Хе-хе. Гм-гм. А? Вся негодная жизнь с выпадением в загробности. За сорок мне, а ей шестнадцатый, плюс ощущение неравенства – раскладец сладостный мне, хоть и стыдно молвить, нравится. В глазёнки глядя оробелые, а чаще – волчьи, я прожил сам с собою целые трагедьи молча, здесь бездна, и покатость градусов, и унижение её прежалобно и радостно в душе моей, до слёз и жжения. Хе-хе. Гм-гм. А? Ну-тка, ну-тка. Я победил, но не простил, и горд с тех пор, и не на шутку разбит, без сил. Всё ж был бы я доволен суммою, но как-то раз она несмело, наверно, думая, что я отсутствую, запела. А раз поёт, меня кольнуло, то от меня свободна, – бесья прельстительная мысль прильнула: самоубейся. В Булонь, в Булонь, всё наготове, но выжег грёзку, а крови с горстку, с горстку крови, да, сгорстку, сгорстку! 3 Мне рай привиделся, не наша требуха, не дно, не вязкой жизни ил, там жили дети солнца, без греха, я дал им знание – и развратил. Они узнали культ небытия, о, ради вечного успокоенья в ничтожестве, в смиренно-гордом «я»… Потом они устали от растленья. И вот: страдание есть красота, – так вывели они, а я их землю, столь ими осквернённую, – о, да, я кротко полюбил и лишь её приемлю. |
|
|
|