| IN MEMORIAM | Выпуск 50 |
Мария Каменкович (Мария Владимировна Трофимчик) родилась 5 февраля 1962-го в Санкт-Петербурге (так сейчас называется ее родной город) и покинула этот мир 15 декабря 2004-го в Регенсбурге (Германия). Даже названия городов, где началась и закончилась ее земная жизнь, рифмуются. Рифмы и ритмы, стихия языка, прежде всего русского и английского, – вот что было ее достоянием. В слове нашла она свое призвание и через слово смогла выразить свой талант. Поэт, эссеист, переводчик, филолог, она была полна творческих замыслов. Редкостная человеческая доброкачественность и нравственный императив, берущий энергию из духовного источника, были сердцевиной этой яркой личности. Так рано, на высоком взлете, она ушла от нас!..
|
* * * ...тысячерукой аллеей месс как докричаться до Божества?.. 1981 Аллеей лип, аллеей месс Я к небу не могла поспеть. Как я зависела от мест! Как я побаивалась петь! И вот в провинции времен, На складе вырожденных век Как ворон голубь воронен, И плохо смотрит человек. Аллеей мест, аллеей пор Я мнила душу уберечь! – На здесь и страшно и теперь Я белый поднимаю меч. 1984 * * * Благодарю, Господи, за ночные ключи стихов, и за кромку леса в окне, и за Ченстохов- ские напевы, и за брега Эйре, и за крик ирландских чаек в моем декабре, и за теперешние мысли, когда отходить ко сну, и за ребенка, который ищет в окне луну, и за память о друге, который жив, но убит, и за неведомое завтра – на кромке его разбит мой шатер кочевника, кочующего во временах... Благодарю, что одел, накормил и держишь на раменах. Но страшней и слаще простой прибой облаков у скалистых окраин земных веков для души моей, нежели день со днем, и боюсь, что дело мое сгорит огнем как построенное на песке, и суров Твой вгзляд, не пуская, о, не пуская меня назад. 1990 –1993 * * * В бесконечном бездонном в совпадающем со Вселенной мокром ночном ленинграде сгорбившись и поднявши воротники вдоль потусторонних улиц освещенных нездешними фонарями уходят люди каждый из них совпадает со всей Вселенной или даже больше нее мироздание умещается в их кармане их дневная жизнь и дневная жизнь ленинграда никакого значения не имеют безвоздушный кафка переполненные уродами вагоны метро службы в бюро в кочегарках мусор бирюльки тоска ночью город равен Вселенной и они уходят поднявши воротники спрятав руки в карманах в направлении к окончанию тысячелетья где мерещится хоть какой-то рассвет но попробуй переживи четыре часа утра вот они и не переживут я стою на балконе девятого этажа мне одиннадцать лет я беззвучно кричу им с башни оглянитесь эй эй прихватите меня прихватите меня я с вами я с вами но они не слышат да и если бы слышали не оглянулись как же как же нужна я кому-то (это впрочем только с маленькой буквы…) грустные люди уходят поднявши воротники мимо бетонных заводов ночных заборов под дождем без зонтиков руки в карманы я смотрю им вслед с перекрученным сердцем кто-то будет вот так вот когда-нибудь провожать и меня уходящую в ночь неизвестной сырой дорогой в глубину изменившегося петербурга 1974–2004 К юбилею Пушкина Великодушнее имени «Пушкин» Нету на свете. Кем бы мы были, Если б не он? Мы бы затхлым и скучным Были народом. Кого б мы любили? Только святых своих и комиссаров? Вот переводчики б цены взвинтили! Писарева? Благородных гусаров? Золотоустых витий Византии? Моцарт, повеса, болтун, щелкопер, и – Вдруг вместо кенара – ворон в вольере... Нами бы правил шемякинский Петр, Жуткий Нечаев и мрачный Сальери. Если бы Пушкина не было в мире – Мы на Державине бы продержались, На Шакеспере, Дидроте, Омире. Мы бы смирились, утихли, ужались. Нам бы хватило духовного хлеба. Мало ли смертных, с Пегасом летавших? В вечной ночи нам светили бы с неба Звезды поэтов, ЕГО не читавших. 19 декабря 1999 г. * * * Взгляд через дождики стекла: Эта ночь еще не светла. Лишь за картонным домом листа Брезжит первая пустота. Взгляд в себя: по чужим стопам. Угол уклона медлен. На что уповать? – взойдет Пустота И озарит предметы. 1980 * * * Во сне судьбу мою решили, Как мне мечталось, окаянной. Приснилось и тебе: с вершины – Все купола да океаны. Но кто считал глаза у ветра? Наречено ли ветру – имя? Дивясь, свой сон он мне поведал, А я – лукавя – утаила. Вчеканен час в анналы неба И Памяти о Человеках – Прорвавшийся в отсрочку гнева, В отсрочку пятаков на веках. Глаза упрятав, отступаю По кровельной, гремучей жести. За спину – руки... – Вместо пая В твоей судьбе – Преображенский Собор – меня да примет в долю, Да вздует в тайных горнах пламя – И я с холмов увижу волю И океаны с куполами. 1985 * * * Все, приплыли. Не помнишь причала? Отплывал-то отсюда, поди… Святость, это – конец и начало. Жизнь – она целиком посреди. Святость – альфа, она же – омега, С марафоном на месте тире. Святость – слаще сгущенного снега В раскаленном июльском дворе: В той пустыне, что не опустела, Где, в пространство уставивши взгляд, Бессловесные радости тела, Словно суслики, молча стоят. В той пустыне, где весел Иуда, Где не гаснет коричневый свет, И кричит мегафон ниоткуда: «Времени нет!» июнь 2003 день городского марафона Воспоминание об Алтае-2 Гора, хранящая наш сон, Встающая из мутнозеленых волн! ...К реке упал каменистый склон, Напротив – туманом спеленут холм. Снега – на тайное слово зари – Багряным донизу озарясь... Так смотрит в очи царевы – князь. Так смотрят в очи богам – цари. – Приимем дня чистилищный сор, Претерпим помыслов школьный гам. Гора, хранящая не сон, Но время, в которое бденье нам Назначено... июнь 1986 * * * Б.Г. Город глубокий корабль отправляется в плаванье каждую осень Облака простирают ладони ограждая от лета. Господи, мы опять Тебя вспоминаем, правя к Северу, правя в дали и глуби. Старый голод – над нами – звездою в небе, Тайный союз – в Твоей, Господи, власти: смеркнется непроницаемое лето – цепью белых огней вспыхнем на перекрестках; из прозрачных глубин, из Твоей, Господи, мысли. Город труби глубокое плаванье: мы отплываем. * Старый союз – над нами – звездою в небе, тайный союз – белый свет перекрестков. сент. 1988 * * * Гражданка. Ночь. Пустырь. Окно. В душе – такая злая вьюга! Себя оплакала давно, Теперь оплакиваю друга. Жизнь, если длится, то калым Берет борзыми ли щенками? Какая горькая полынь Подземным озером – под нами! Она стоит в конце дорог С уже пригубленною чашей, И вкось расчерчен потолок Последней светописью нашей. 1990 * * * Когда друзья пировали в среду И блудница разбила сосуд с благовоньем, То в собрание вошла с косой невидимая Смерть, И Смерти вышел навстречу Бог. А Человек понял, что он остается один И его не поймут те, кто идёт жить, Ведь того, кто прощается, понимают с трудом. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . * * * Не оглянись! Ни в профиль, ни на волос. Ничто да не удержит край одежд. Чтобы вернуть мой настоящий голос, От многих надо отойти надежд, Начав с надежды на его возвратность, На невозбранность обычайных дел И на простую, для сугрева, радость, На коей мех еще не поредел. 1990 1978 год запах мокрой шерсти, смоленых лыж, нетопящиеся камины в комнатах где-нибудь у Пяти Углов, наст с хвоинками, какая-нибудь любовь, присосавшаяся, въевшаяся во все дневники, посиделки и вечеринки, куда меня не берут, но куда я очень хочу, – больной, надоевший зуб… Но из трубы, как от жертвенника, поднимается небывалый дым, в школе проходят Блока, а за спиной у Блока больше, чем видит он сам, И я взмываю надо всем этим к неведомым небесам, плывущим как фраза: «У Господа тысяча лет – как один день». * И я не знаю, пролью или нет слезу над тем, что раскинулось там, далеко внизу. 29.04.2001 * * * «...от дерева ли зверя ли какого невидимыми островками опасное для разума плывет» Г. Айги ...И всякий один остается. В каморке лоскутной темно. И вечная бабочка бьется В засиженное окно. Ее выгонять бесполезно: Она остается всегда. И душен мой сон и болезнен: За ним и спешила сюда. И полночь сама, раскошелясь, Меня принимает в дому. Я вижу смарагдовый шелест, Я слышу багровую тьму, И чаю вестей заоконных... Но ряской подернулся пруд, И в красных – сверчки – балахонах В заброшенном поле растут. 1984 * * * Мне не казалось, будто вино ко мне испытывает влюблённость, Или будто меня привечают травы, Или будто мир меня зазывает в танец. Даже наоборот – ели были ко мне суровы, И я бы прошла насквозь, аки посуху, не метаясь, Но меня разорвали надвое сестры – ревность и леность . . . . . . . . . . . . . Нет, не шутка, не шутка всё, что было. Этот лес вещей и прозрачный свод с зеленой точкой Денеба. Для того я друзей любила, Для того забывала любимых, Чтобы смотреть в зарифмованное на неё, невечное небо. . . . . . . . . . . . . . Значит, я плохой монах. Приснившееся стихотворение Небеса зачитали у человеков книгу Грааля. Вот лежит она в складке неба, Соскользнуть на землю не может. Слева – бескрайние облачные холмы с позлащенными лбами, Справа – безбрежное синее море, все в белых барашках. Вот лежит она там и никому не мешает, И не то что о ней никто не помнит, – Просто никто о ней и не знает. То ли она – Голубиная Книга, То ли не более чем один из ее списков, Или же Голубиная Книга – список с Книги Грааля? На закате приоткрывается складка неба, И отщелкиваются на обеих книгах золотые застежки, И пытаются обе книги перевести себя в золотое молчанье, В разливанное море лучей Над судьбами человеков. Июнь 2003 |
|
|
|