| ПОЭЗИЯ | Выпуск 52 |
|
* легко распахнув вершины летят деревья сквозь крупный снег снег неподвижно грохочет в воздухе хрустком бенгальской шипучкой поводит девочка в темном окне отсветы на атласной танцуют блузке белые искры желтые искры ночь твоя холодна пятые сутки тебе говорят никаких известий беда не приходит одна любовь не приходит одна смерть приходит одна вы уходите вместе * Принес мне шар дождя, хотя оттуда не носят ничего, идут пустыми. Не знаю, почему такой подарок; теперь ношу его над головой – ему не улететь и не разбиться Он так шумит, он двигается вспять, он сны жует, как зверь ночного толка, и мне под ним всю жизнь теперь стоять, и говорить, и плакать без умолку, амен, амен, кипит промокший сад, выплескивает ветки за ограду, зачем он нес мне эти чудеса? из тех краев мне ничего не надо мне дерево, зашитое в цветы, вдогонку смотрит с малой высоты; садовник гасит стонущие лампы; мне и без этих медленных чудес видать, как сад мой переходит в лес, встает на полусогнутые лапы; он не хотел придумать мне вреда; но в этом шаре мертвая вода, в любой из капель странным урожаем ждут маленькие звуки из голов задумчивых седых колоколов, огромными себя воображая. * Когда вы были в отъезде, падали с верхних полок, выкапывали коренья, играли в вильгельма телля, скучали над рюмкой, резали надвое сливы, вы, которые старше меня; в то же самое время, когда вам было – признайтесь – часто без всякой причины – очень тоскливо, я пребывала повсюду. В таких высотах, в таких глубинах, что вы полагали пустыми, даже когда искали, чему бы еще удивиться. Такие краски и звуки носили меня на своих несомненных спинах, покуда мне не пришлось родиться. Мне стало имя. Ветви больше не тянутся вширь, стоит мне поманить их; я падала с верхней полки, обошлось зеленкой – полезным лекарством; и вы полагаете, что мне нужно упасть оттуда тысячу раз, ничего не забыть, и тогда, возможно, мне будет что рассказать вам. Река Выберешься с трудом из красного рюкзака справа течет река слева течет река водоросли фиолетовые сворачиваются калачом и снизу она течет и сверху она течет так говорит постоялец стоящий на берегу я у него в рюкзаке том самом и выбраться не могу мы путь проделали долгий что нота у жаворонка в груди но самое главное странствие у нас еще впереди Поле машинка ест вполне готовый клевер, растопленный на солнце и застывший, следит за нами, съехав с постамента суровый всадник на велосипеде едва заметный, скрытый между веток. пока мы здесь сидим, на крайней справа светящейся от времени скамейке, и говорим – нам никуда не деться, и темнота сгущается над нами, он – этот всадник – слушает и видит, и перед ним невольно возникают огромные поля воспоминаний и хлопотанье елок непрозрачных * битым стеклом украшают пустую ель, множество оборотов делает карусель, лошадь жует соломенные провода, на меня наводят тоску малые города. фабрики по производству тоски и мыла; врешь, говорят; но так ведь оно и было. меня не приветствуют каменные тела, даром, что в них качаются колокола, звенят во Пскове, Владимире и Орле, особенно невыносимые в феврале. я не знаю, чтоб кто добровольно туда уезжал, кто дрожал бы над картой, на них натыкался, дрожа, кто набрал бы в легкие воздуха, слов и нот, нырнул бы туда – таких уже нет давно. снулая речка рыбу свою полощет, тускло мигает самая главная площадь, и станционный фонарь с клыками во рту с правого края надкусывает темноту, словно меня пытается рассмотреть, но, передумав, перестает гореть |
|
|
|