Девочка Чарли

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

– Ой, какая смешная девочка! – произнес женский голос.

Вот так. Вытащили на свет и сразу обсмеяли.

– Первый раз вижу, чтобы ребенок, только родившись, такую смешную рожу скорчил.

Нравится? Ну вот вам еще одна. Опять смеются...

Я вдруг обиделась, оттопырила губу и заревела.

– Ого, да басовитая какая!

– Крупная у вас девочка, – обратилась врач к маме, взглянув на весы. – Больше четырех килограммов. Единственная такая.

На самом деле, не факт, что все было именно так, как я рассказала, ведь описала я это с маминых слов, а она любит фантазировать и верит в свои фантазии.

Папа – тоже фантазер. Сколько себя помню, ему нравится озвучивать одну свою идею. Что я – следующее воплощение на земле Чарли Чаплина. И то, что я с младенчества корчила рожи, подтверждало его гипотезу. Оставшись одна в коляске у магазина, я практически сразу находила своего зрителя. Выскочив через минуту с буханкой хлеба или бутылкой молока, мама заставала у моей коляски смеющихся прохожих:

– Ну и смешные же рожицы ваша девочка нам показывает! – сообщали они.

Но самым главным доказательством для папы было то, что я родилась почти день в день, как не стало великого комика. Переродился, мол.

Когда подростком я смотрела фильмы Чаплина, то иногда представляла, что это – моя прошлая жизнь. Получалось с трудом. Ну как этот странный маленький человечек с танцующей походкой может быть мной? Вернее, я – им? Однажды я надела мамину шляпу, взяла в руки бабушкину палочку и попыталась пройтись по комнате, подражая Чаплину. Образ был явно не мой. Хотя, сколько я себя помню, я любила устраивать представления перед зеркалом и воображать себя кем-то другим. Иногда я казалась себе очень красивой. А убеждена в этом была, похоже, всегда. Когда, в двухлетнем возрасте я закатила в гостях концерт, и хозяйка дома сказала “Ой, какая Надюшка некрасивая!», у нее мгновенно получилось меня утешить. Папа рассказывает, что поток слез сразу остановился, я произнесла:

– Я красивая. Это ты – некрасивая, – открыла дверь на лестничную клетку и вышла.

Разумеется, в два года я себя тоже не помню. Но помню, что в пять меня уже тянуло на сцену. Хотя, конечно, туда тянет всех девочек, но меня тянуло как-то по-особенному: мне хотелось слышать не восхищенное «браво» и аплодисменты, а смех. Когда меня спрашивали, кем я хочу быть, я отвечала:

– Клоуном.

Но поступать в Театральную академию решила почему-то не сразу, а в 23 года, но в период экзаменов попала в больницу... Вскоре я предприняла вторую попытку проникнуть в актерские ряды и приняла участие в наборе в труппу «Лицедеев». Но тоже не сложилось: показала во втором туре какую-то странную пантомиму, которая вместо смеха вызвала у жюри лишь недоумение, и в третий уже не прошла. До сих пор краснею, вспоминая лицедеев, удивленно взирающих на мои манипуляции с макаронами и кетчупом, которые я, кажется, надела себе на голову.

Выйдя за дверь, я с горечью выбросила весь съедобный реквизит в мусорную корзину и в тот же вечер встретила своего будущего мужа. Семейная жизнь и рождение детей отвлекло от мечты стать актрисой, я стала заниматься журналистикой, но в тридцать три, когда дети подросли, меня снова настигло нереализованное желание поступить в театральное. А пойду, решила я, понимая, что меня все равно не возьмут.

– А вы чего не на режиссерское? – намекая на мой возраст, удивленно спросили экзаменаторы, внимательно выслушав басню, стихотворение и песню «Напилася я пьяна», которую я пела с воспаленным горлом, превозмогая боль. Ангина сделала песню намного звучнее и народнее.

– Вы знаете, у меня нет цели поступить, – честно призналась я. – Просто в 23 года я не смогла прийти на экзамен из-за болезни, и хотела бы, чтобы этот день в моей жизни все-таки был.

– А откуда вы приехали? – еще сильнее удивились экзаменаторы, очевидно, будучи готовыми услышать «из Владивостока», дабы по достоинству оценить степень неадекватности престарелой абитуриентки.

– Через три дома на противоположной стороне Моховой улицы живу, – созналась я, покривив душой, не желая огорчать справедливое жюри. Переезд в этот дом должен был случиться месяца через два. До моего дома на Саперном переулке было двенадцать минут пешком.

Экзаменаторы выдохнули.

Я шла по Моховой, вдыхала больным горлом жаркий июльский воздух и думала о том, что, возможно, это была одна из моих дорог, но я на нее опоздала. И что для меня наверняка найдется другая, не хуже. Не стала актрисой, может, стану писательницей.

И я начала с чистого листа. То есть – открыла через пару месяцев в ворде чистый лист и напечатала название своего будущего романа – «Родиться вопреки». И написала первую главу. Она лежала полтора года, пока моя муза не прилетела ко мне на побывку, чтобы я смогла закончить книгу. Когда она была закончена, у меня уже придумалось название для второго.

Сейчас, когда обе книги закончены, я поняла: все правильно, что моя жизнь складывалась именно так, а не иначе. Ведь именно моя собственная история и сподвигла меня начать писать. В ней были и взлеты, и падения, личная жизнь порой бурлила, как раскаленная лава, и в некоторые моменты мне не хотелось жить, но я всегда быстро вытаскивала себя из депрессии, как Мюнхгаузен – за собственную косичку. Я никогда не поддавалась отчаянью, ибо в душе всегда была клоуном и старалась находить смешное во всех ситуациях. Без этого свойства я не стала бы такой, какая есть. Иногда мне кажется, что без смеха я бы просто не смогла жить. Я часто делала что-то такое, за что меня осуждали, считали чокнутой и крутили у виска. Меня никогда это особо не волновало. Мы живем в сумасшедшем мире, и если получается ему соответствовать, зачем этого стесняться?

Я счастлива, что, наконец, встретила человека, который принимает меня со всеми моими тараканами и болезненной тягой к переменам. От однообразия мне всегда быстро становилось скучно и хотелось срочно что-то изменить: развестись, куда-нибудь уехать или и то, и другое сразу. Иногда мне казалось, что я бегу от самой себя, и лишь в последний год, когда так случилось, что судьба подарила нам шанс начать новую жизнь в Америке, мне, наконец, никуда не хочется уезжать. Ведь главное – рядом мой муж и дети, которые меня любят, такую, какая есть: временами веселую и задорную, временами – ужасно сердитую и готовую к раздаче пинков под зад.

Возможно, я уже могу шепотом назвать себя писательницей – широко известной в узких кругах. Желание смешить людей я воплощаю на бумаге. Когда я знаю, что люди читают мои книжки и улыбаются – я чувствую, что не зря живу на свете. Хороший слог, говорят, прочли на одном дыхании. Но изредка я нет-нет, да подумаю, что могла бы стать неплохой комедийной актрисой...

За окном – конец декабря 2014 года, наше второе Рождество в Калифорнии. Мне только что исполнилось 37. Для Пушкина и Маяковского это был конец. Но я – пишу только прозу, и бояться мне нечего.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Когда мне исполнилось 37, мне вдруг захотелось повеситься. Я отлично помню тот день – 16 апреля 1926 года, мой день рожденья. Я сидел в своей гримерке, отклеил сначала усики, потом стал стирать грим... И, очистив половину лица, я вдруг увидел в зеркале стареющего, никому не нужного человека, который, по сути, никогда никого не любил. А любила ли меня хоть одна женщина, кроме моей бедной матушки, которую мне пришлось отправить в сумасшедший дом? Всем нужны были только мои деньги.

Редко кто в моем возрасте мог бы похвастаться тем, чего добился я. Я был всемирно известным комедийным актером и режиссером и жил в собственном доме в Калифорнии, в Беверли Хилс, где было сорок комнат, кинозал и орган. Но я был несчастлив. Я понял, что кино, которое я считал своей жизнью, превратилось в обычную киногонку, ужасную, выматывающую суету, побочным эффектом которой была усталость и пустота в душе. Моя муза в то время покинула меня без объяснения причин. Она поступила со мной так, как я всегда поступал с женщинами. Просто уходил. Лишь однажды я попытался объяснить свои действия третьей жене:

– Я хочу начать жизнь заново. Стать каким-нибудь совершенно новым человеком.

– Так в чем проблема, Чарли? – обиженно пожала плечами она. – Родись женщиной, в какой-нибудь другой стране и ни в коем случае не снимайся в кино.

– Я не верю в реинкарнацию. Я вообще ни во что не верю: ни в Бога, ни в дьявола.

Я снова ушел.

Какое счастье, что тогда, в 37, я поборол желание залезть в петлю! Ибо если бы я это сделал, я так и не узнал бы счастья, которое обрушилось на меня потом. Уна. Единственная моя любовь. Кто бы мог подумать, что я встречу ее после пятидесяти и она, столь юная, полюбит меня безо всяких оговорок? До этого я и представить не мог, что семья – это такое счастье. Я думал, что не создан для семейной жизни, женщины быстро надоедали мне, все казалось скучным и однообразным...

Я был абсолютно счастлив, встретив Уну, и еще восемь раз, когда она рожала мне детей. В последний раз это случилось, когда мне было уже за семьдесят. Наша старшая дочь Джеральдина стала прекрасной актрисой. Когда меня уже не было на свете, она сыграла в фильме, снятом по моей автобиографии, свою бабушку Ханну. Проживи я чуть дольше, я бы успел увидеть дочь в очень ярком эпизоде моего детства. Мне – пять лет, и я – впервые на сцене. В тот день моя мать сорвала голос и не смогла петь. И я, наблюдавший ее выступление из-за кулис, решил заменить ее. Мне так аплодировали! На сцену отовсюду летели монеты! Тогда я четко понял, что хочу быть актером.

В девять лет я начал танцевать в труппе, а с четырнадцати – играть маленькие роли в театре, где меня в какой-то момент заметили и пригласили в кино, тогда еще немое. Когда я начал сниматься, мне было 23. Именно тогда родился мой Бродяга. Это произошло внезапно. Я просто шел в костюмерную и вдруг решил надеть широченные штаны, которые сидели на мне мешком, непомерно большие башмаки и котелок, а в руки взять тросточку. Мне хотелось, чтобы в моём костюме всё было противоречиво. И еще я наклеил себе маленькие усики, которые должны были делать меня старше, не скрывая при этом моей мимики. Одеваясь, я ещё не думал о том, какой характер должен скрываться за этой внешностью, но как только я был готов, костюм и грим подсказали мне образ. Я его почувствовал, и, когда я вернулся в павильон, мой персонаж уже родился. Он был разносторонен – он и бродяга, и джентльмен, и поэт, и мечтатель, а в общем это одинокое существо, мечтающее о красивой любви и приключениях. Ему хочется, чтобы зрители поверили, будто он учёный, или музыкант, или герцог, или игрок в поло. И в то же время он готов подобрать с тротуара окурок или отнять у малыша конфету, а при соответствующих обстоятельствах может дать даме пинка под зад, – но только под влиянием сильного гнева.

Итак, я прожил две разные жизни вместо одной. Первую – посвятил карьере, вторую – семье. Оставалась только одна боль – Америка... Именно в Америке ко мне пришел стремительный успех. Я любил эту страну. Здесь и родился образ Бродяги, за которым люди порой даже не видели меня. И Америка дала мне, бродяге, хороший пинок под зад. Уехав в Лондон на премьеру своего фильма, обратно вернуться я уже не смог.

Моя верная жена отказалась от американского гражданства, и мы вместе поселились в Швейцарии. Я понял, что звуковое кино, которое вовсю набирало обороты, это не для меня. Я пытался снимать фильмы, но все было не то... Так я понял, что моя миссия выполнена, и решил посвятить свою старость семье и мемуарам. И когда я начал писать, я ощутил, что жизнь кажется трагической, только если смотреть на нее со слишком близкого расстояния. Мы слишком много думаем и слишком мало чувствуем. А ведь в мире все непостоянно – особенно неприятности. Чтобы описать свою жизнь, мне пришлось посмотреть на нее со стороны, и тогда у меня получилось начать просто наслаждаться ею.

Прочитав «Мою автобиографию», многие считали, что писатель из меня ничуть не менее значительный, чем актер. Хороший слог. Кто б мог подумать! Если бы не кино, я, может быть, стал бы писателем. Но книгу я написал только одну, весь свой писательский талант я вложил в письма своим друзьям. Ведь теперь мы могли общаться только так.

В один из рождественских вечеров, когда за семейным праздничным столом не оказалось дочери Джеральдины, которая танцевала в Париже, я решил написать ей письмо. Я не знал, что позже оно будет опубликовано в каком-то... интернете. Я не успел узнать, что это такое. В письме дочери я хотел дать ей напутствие на всю ее жизнь, ведь мне было уже семьдесят шесть. Письмо получалось длинным. Я понимал, что мы с ней очень разные, она – девушка, мечтающая о сцене, а я – старый трухлявый пень, у которого все позади. Свое напутствие я закончил так:

«...Я знаю, что отцы и дети ведут между собой вечный поединок. Воюй со мной, с моими мыслями, моя девочка! Я не люблю покорных детей. И пока из моих глаз не потекли слезы на это письмо, я хочу верить, что сегодняшняя рождественская ночь – ночь чудес. Мне хочется, чтобы произошло чудо, и ты действительно все поняла, что я хотел тебе сказать. Чарли уже постарел, Джеральдина. Рано или поздно вместо белого платья для сцены тебе придется надеть траур, чтобы прийти к моей могиле. Сейчас я не хочу расстраивать тебя. Только время от времени всматривайся в зеркало – там ты увидишь мои черты. В твоих жилах течет моя кровь. Даже тогда, когда кровь в моих жилах остынет, я хочу, чтобы ты не забыла своего отца Чарли. Я не был ангелом, но всегда стремился быть человеком. Постарайся и ты».

А через несколько лет случился звонок из Америки. Звонивший поинтересовался у жены моим здоровьем и спросил, не соблаговолит ли Чарльз Спенсер Чаплин приехать, дабы принять «Оскара» 1972 года за особые заслуги перед кинематографическим искусством.

– Сейчас спрошу, – ответила она.

Голос повторил свой вопрос уже лично мне.

– Передайте, что... соблаговолю... В смысле – приеду, конечно.

Я долго злился на себя за то, что прослезился, когда говорил речь, держа в руках Оскара. Я считал, что клоун не должен плакать. Но когда за моей спиной пустили сцены из моих фильмов, а зал – поднялся, я не смог сдержаться. Это было неправильно. Клоуна не должны видеть плачущим, его удел – смех. Если вы сегодня не смеялись – значит, день потерян. Только клоуны по-настоящему счастливы, а ведь я – один из них. Только чокнутый может выжить в этом сумасшедшем мире. Никогда не надо стесняться себя. И я не должен был стесняться своих слез.

Я не проснулся в Рождество, 25 декабря 1977 года. В ту ночь мне снился удивительный сон. Я был рыцарем, на мне были доспехи и меч, и мы сражались... с Бродягой. Я был дряхлым и 88-летним, а он – таким, каким я увидел его впервые – тогда, в гримерке, надев широченные штаны. Молодой, безусый, талантливый комик, у которого была впереди целая жизнь. Вдруг он хитро улыбнулся мне, бросил свое оружие – тросточку – и пустился бежать. По сути, он не бежал, а шел своей смешной киношной походкой. Мне очень хотелось догнать его и поговорить с ним. Ведь это так необычно: говорить с самим собой – таким, каким ты был много лет назад – рассказать, предупредить, спросить... Я словно бежал за своей молодостью, за возможностью прожить жизнь заново... Вдруг мы оказались в каком-то темном тоннеле, и я потерял Бродягу.

– Эй, ты где? – крикнул я. Но мне никто не ответил.

Тоннель был длинным, и лишь далеко впереди виднелась полоска света. Я медленно шел к свету, и он становился все ярче и ярче. Я уже забыл, зачем иду туда и просто думал: интересно, что же там – впереди? А вдруг, в самом деле, есть Бог? И дьявол. И они там сейчас сидят, пьют чай и ждут, когда же старик Чаплин добредет до них. И, наверное, будут меня судить. Интересно, какая половина жизни пойдет в зачет? Если первая – однозначно попаду в ад... Может, все-таки обратят внимание на вторую?

Свет становился все ближе, и я уже в самом деле начал слышать какие-то голоса.

Руки? Откуда здесь руки? Куда вы меня тащите? Я могу идти сам.

Две большие руки схватили меня за голову и аккуратно потянули на свет.

– Ой, какая смешная девочка! – произнес женский голос.