| ПРОЗА | Выпуск 7 |
Творчество как дыхание
В последнее время стало модно цитировать мысль Достоевского о том, что красота спасет мир. Правда, почему-то чаще всего об этом вспоминают в телерепортажах о конкурсах манекенщиц. Между тем, женская красота – лишь одно из проявлений совершенства и гармонии, существующих в мире как постоянное напоминание о том, что не все в нем так уродливо, тоскливо и безнадежно, как может показаться в тяжелые минуты... Само мироздание, сама земля непрерывно рождают красоту как свидетельство того, что есть в мире нечто, помимо мертвой и косной материи, есть некий дух, пронизывающий все сущее незримыми нитями, есть разные градации одухотворенности, есть много ступеней у лестницы, ведущей к совершенству. В самом глухом лесном уголке можно встретить скромные цветы, которые никто и никогда не увидел бы, если бы случайно сюда не забрел. Они красивы не потому, что надеются удивить и поразить случайного зрителя, а потому, что иными быть не могут... Таков и настоящий художник: он творит не потому, что надеется таким образом завоевать славу, признание и материальные блага, а потому, что без творчества не мыслит свою жизнь. Творить для него так же естественно и необходимо, как дышать... Вот о чем я подумал, побывав в гостях у Александра Сергеевича Линдеберга и увидев, как много у него рисунков, небольших скульптур, рукописей литературных произведений и тщательно переплетенных тетрадей с воспоминаниями... Конечно, при его скромной пенсии он бывает очень рад, если предоставляется случай продать заинтересовавшемуся человеку хоть малую толику этих богатств. Но создавал он их не корысти ради, а просто потому, что иначе жить не может.
А.С.Линдеберг – старейший петербургский художник, анималист, автор множества книжных иллюстраций, рисунков, гравюр и офортов. Родился 12 октября (н.ст.) 1914 года в Петрограде. Живет в городе Колпино. В год своего 85-летия художник стал лауреатом общественной организации «Золотая Книга Колпино», и его имя навечно внесено в этот огромный рукописный фолиант, созданный колпинцами для прославления своих лучших сограждан.
Линдеберг – фронтовик, участник двух войн: в 1940 г. он служил в воздухоплавательной части корпуса противовоздушной обороны Ленинграда, а с началом Великой Отечественной войны был призван в части береговой обороны Балтийского флота и получил назначение в воевавшую под городом Колпино 1-ю особую бригаду морской пехоты, где стал командиром взвода разведчиков. В боях под Красным Селом молодой офицер был тяжело ранен и впоследствии демобилизован по инвалидности, так как получил тяжелейшую травму правой руки: ею он не может пользоваться до сих пор. Однако вопреки обстоятельствам Александр Линдеберг сумел осуществить свою мечту и стал профессиональным художником. Работая одной левой рукой, он добился признания, стал в 1947 году кандидатом, а потом и членом Ленинградской организации Союза художников по рекомендации Г.С. Верейского, Н.А. Павлова и А.Ф. Пахомова. Он участвовал приблизительно в 60 выставках, в том числе – нескольких персональных. Последняя из них открылась на днях в колпинской детской библиотеке на ул. Веры Слуцкой, 50, и посетить ее можно в часы работы библиотеки. Его иллюстрации к детским книгам высоко ценил такой мастер, как Е.И. Чарушин.
Линдеберг – автор множества литературных произведений, которые еще ждут своей публикации. В их числе – книга воспоминаний «Колодец памяти». Вот что рассказывает в ней автор о своем роде. Корни фамилии шведские: прадед художника, Карл Густавович Линдеберг, агроном по профессии, переселился в Россию приблизительно в 1855 году. Его супругой стала Будищева, дочь помещика Саратовской губернии. Этот род ведет начало от полковника запорожского войска Будищева, который был жалован дворянством еще во времена Екатерины Второй. «Из биографии двоюродного брата моего деда, писателя Алексея Николаевича Будищева известно, что прадед писателя возможно, родной или двоюродный прадед моего деда. Иван Матвеевич первым в России составил мореходную карту Черного моря. Дядя (значит, и моего деда дядя, раз они были с А.Н. кузены) капитан первого ранга, убит на Малаховом кургане в Севастопольскую кампанию. Другой дядя, географ, одним из первых составил описание Амурской области и реки Амур... Моя бабушка была детской писательницей, выступавшей под псевдонимом Архипова-Хилкова.
Собственно говоря, обе эти фамилии были подлинными и принадлежащими бабушке – одна по праву рождения, а вторая по мужу... Надо сказать, что князья Хилковы – очень древнего рода. Еще во времена Ивана Грозного один из них был воевода, военачальник. На Лазаревском кладбище Александро-Невской лавры я нашел надгробие урожденной княжны Хилковой, отданной замуж за грузинского царевича. Бедняжка умерла очень юной... Бабушкина мать была урожденной княжной Неведомской. Из маминых рассказов и отчасти бабушкиных я узнал, что поэт Неведомский Н.В. был нашим родственником...» Отец художника, инженер путей сообщения, в годы Гражданской войны возглавлял бригаду по восстановлению железнодорожных путей и мостов, впоследствии строил Волховскую ГЭС. Одно время казалось, что юноша пойдет по стопам отца и станет строителем – он даже работал лаборантом по бетону... Но это был лишь эпизод в череде различных жизненных обстоятельств: увлечения и профессии менялись так часто, что впоследствии художник прозвал это «маленькими горьковскими университетами». Так, сквозь всю жизнь пронес он любовь к лошадям, даже участвовал с группой конников в цирковой пантомиме «Москва горит», был уполномоченным по коневодству в одном из районов Ленинградской области. Ходил в геологические экспедиции, работал в газете, преподавал рисование в школе, участвовал в оформлении музея Ижорских заводов... Его мемуары – это около тысячи машинописных страниц. Надеюсь, что уже в ближайшее время удастся опубликовать хотя бы те фрагменты, которые посвящены Петрограду 20-х годов, его ушедшим звукам и приметам, а также впечатлениям о самом крупном в нашем столетии наводнении 1924 года.
Михаил Матренин (Санкт-Петербург)
Теплые дни с ясным небом сменились холодной и мокрой порою. Дул резкий ветер. Вода в Неве и каналах, и без того всегда темная, теперь, под низко нависшим хмурым небом, казалась почти черной. Я благополучно отбыл школьные уроки. Пообедал под присмотром няни Ольги Гавриловны (мамы дома не было) и отправился на урок к Альме Александровне. Считалось, что я должен совершенствоваться в немецком языке. К языку, увы, я был равнодушен, но уроки милейшей Альмы Александровны я любил. Там было интересно. Поэтому я безо всякого ропота несколько раз в неделю бегал с улицы Халтурина на Моховую улицу, почти до самой улицы Белинского. Чуть не доходя до теперешнего театрального института.
Было очень пустынно на продуваемом всеми ветрами Марсовом поле. Я торопился на урок, преодолевая порывы ветра, стремящегося во что бы то ни стало спихнуть меня в Лебяжку. А невзрачная всегда канавка была на этот раз переполнена черной водой до самых краев. Казалось, вода вот-вот выплеснется на тротуар. Я, питерский мальчуган, видел подъемы воды не один раз.
Почти каждую осень с крепостных стен Петропавловки гремели тревожные сигнальные выстрелы, извещавшие жителей об опасности. Но такого подъема воды я еще не видел. Через десять-пятнадцать минут я был на сравнительно тихой Моховой улице, где порывы ветра, заблудившиеся в закоулках узких улиц, значительно ослабевали.
Первым делом я счел нужным сообщить о необычайной высоте воды в Неве. Еще бы... такое и в Ленинграде не каждый день видишь. Рудольф Александрович и его домашний ученик тотчас оделись и вышли. На Моховой уже была вода, вырвавшаяся из канализационных люков. Велика была сила напора, если массивные чугунные крышки люков отбрасывались в сторону, как будто они были сделаны из тонкой фанеры.
На минуту выскочил на улицу и я. Но далеко идти не решился. Посмотрел на толпившихся чуть в отдалении людей, взирающих изумленно и встревожено на тонкий слой воды, медленно растекавшийся по деревянной торцовой мостовой. Только теперь я узнал, что пробирался вдоль Лебяжьей канавки, преодолевая ветер, достигший ураганной силы. Как это меня не сдуло в Лебяжку? До сих пор удивляюсь.
Урок немецкого языка подходил к концу, когда в квартиру к Векманам позвонила мама. Она еще днем отправилась в центр на Невский, к счастью, в тот район, который не был затоплен. Когда она поняла, что вода отрезала путь домой, то устремилась к Моховой. Здесь ей удалось дойти по сухому еще тротуару до нас. В нашей части города граница затопления проходила вблизи Фонтанки. Полностью был затоплен Летний сад. Марсово поле превратилось в широкое озеро. Вся улица Халтурина уподобилась реке. На Дворцовой площади знаменитая колонна возвышалась как маяк. Мама пришла радостная и возбужденная происходившими событиями. В продуктовой сумке у нее был огромный арбуз, закупленный для Ленушки и меня. До Ленушки добраться не было никакой возможности. Вместе с верной нянькой она преспокойно спала в доме №1 по улице Халтурина, не подозревая, что находится на каменном острове, со всех сторон окруженном водой. Даже в узких колодцах дворов плескалась невская вода. Арбуз и другие лакомства были водружены на широкий обеденный стол Векманов, с которого были спешно сметены герои и персонажи наших педагогических игр.
Игрою случая день второго по величине наводнения со времен основания Петербурга совпал с днем получения мамой денег от папы. В таких случаях полагалась маленькая пирушка.
Застолье у Векманов вечером 23 сентября 1924 года могло напомнить пушкинский «Пир во время чумы» – если не по масштабам пиршества, то по его духу. Погас свет, но затеплилась уютная керосиновая лампа из тех, которых еще много хранилось в углах питерских квартир. От ее мирного, неяркого, чуть вздрагивающего света в комнате стало еще уютнее. Огромный, точно школьный глобус, арбуз распался на огненно-красные дольки, источающие сок и аромат. Виноград нежно переливался затемненным блеском в тени арбуза.
А в это время вода хозяйничала в союзе с ветром на площадях и улицах города, вырывала с корнем вековые деревья в Летнем саду, выбрасывала тяжелые барки, как щепки, на каменные набережные, круша гранитные парапеты. Весь район города, охваченный на городском плане синей дугой Фонтанки, был затоплен. Остров, очерченный Фонтанкой, Обводным каналом и засыпанным ныне каналом вдоль Витебской железной дороги, весь скрылся под водой. И даже за Обводным ниже нынешнего Московского (тогда Международного) проспекта вся примыкающая к морю часть города покрылась водой. Я уж не говорю о Васильевском острове, о несчастной Гавани... Они были обречены на разгромные нападения моря и коварной реки при меньших ураганах. Вода бесчинствовала в их владениях почти каждую осень. Но такого... такого не случалось сто лет.
Остров Голодай (Декабристов), недавно нами посещенный, тоже стал добычей волн. Петропавловская крепость, мужественно стрелявшая холостыми зарядами, извещая горожан о беде, сама была залита водой. Вся Петроградская сторона, включая Острова, Старую и Новую деревни, была сплошь покрыта водой. Были подтоплены невские берега и вверх по реке, аж за самый Смольный.
Дружное застолье в квартирке гостеприимных Векманов подошло к финалу. Нас, маму и меня, оставили ночевать: утро вечера мудренее.И в самом деле! Первое утро после наводнения совсем не походило на вчерашний день, бурный и неистовый. Солнышко светило ярко и ласково, словно давая понять, что оно тут ни при чем, что его дело – сторона... Но между тем его лучи беспощадно осветили всю картину разрушений, совершенных в городе силами стихии. Везде, где вода затопила деревянные торцовые мостовые, они всплыли и сейчас лежали беспорядочными кучами, загромождая проезд. Вблизи от нашего дома, сразу за Лебяжьим мостом, огромная барка очутилась на самой середине проезжей части, преградив путь сухопутным экипажам.
Самую жуткую картину из тех, какие мне пришлось увидеть вокруг и вблизи нашего дома, являл собой Летний сад. На его аллеях и дорожках образовались настоящие завалы из деревьев, сломанных и с корнем вырванных вчерашним ураганом. Беломраморным статуям тоже досталось.
К вечеру первого после потопа дня к нам приехала бабушка, проведать нас и узнать, как мы перенесли всеобщее бедствие. Ну, как? Как? Очень просто... Спасались у Векманов, а няня Оля и маленькая Ленушка спали самым безмятежным сном. Няня была страшно поражена, когда мы появились ранним утром в квартире. Она никак в толк не могла взять, почему мы не ночевали дома. О страшном бедствии, постигшем Ленинград, она узнала впервые из наших слов.
Бабушка, в свою очередь, рассказала, как проходило наводнение у них, на Петроградской стороне. Вода сплошь покрыла эту низкую местность. Люди переправлялись вплавь, вброд, на лодках, на плотах... Местами в черте города глубина достигала двух, а то и двух с половиной метров. Тут даже весьма высокому дяде было «с головкой», а мне бы и «с ручками»!
Особенно досталось извозчикам. Как спасать лошадей? Бабушка рассказала, что подъем воды заставил одного извозчика распрячь свою ломовую лошадь, массивного слоноподобного битюга, перед их парадным входом, и ввести лошадь в белокаменный вестибюль модернового дома, бывшей собственности генеральши Воейковой. Но несчастную лошадь и здесь настигала вода.
Тогда со всех квартир собрали ковровые дорожки, чтобы застелить ими ступени из скользкого мрамора. Грузное животное отлично вскарабкалось по этим дорожкам на площадку второго этажа и пробыло там до ночи, подкармливаемое доброхотами из соседних квартир черствыми корками хлеба с солью.
Вода начала спадать часов с 9 вечера, а окончательно вошла в берега к 11 часам, где раньше, где позже. Тогда и плененная лошадь сошла обратно по ковровым дорожкам на уровень привычной ей уличной мостовой, пришедшей за вечер в страшный беспорядок. Улица Красных Зорь всегда славилась своей ровной мягкой торцовой мостовой. Теперь же все деревянные шашки сорвались с места и лежали в хаотичном беспорядке. Лошадь, между тем, была запряжена в свою ломовую телегу и потащила ее, спотыкаясь о кучи мостовых шашек. А нашей бабушке была возвращена ее доля ковровых дорожек, спасших жизнь терпеливому животному.
|
|
|