| ПОЭЗИЯ | Выпуск 7 |
|
Молитва Незабываемый привкус вранья: этот напиток вкрутую заварен. Господи, если не веришь в меня – я благодарен тебе, благодарен. И перекрестишь – перечеркнешь: лишь не отдай на заклание Зверю. Даже за то, что ты, Господи, врешь – я тебе верю, я тебе верю Вот, и открылась земная юдоль, вот, и любовь отреклась от любови... Господи, кто это рядом с Тобой,- хмурит свои первобытные брови? Вольную волю душе обещать, ей не прикажешь: «На выход. С вещами!» Господи, как же ты можешь прощать – Если мы сами себя не прощаем? * * * Покуда спят без задних ног трамваи – ангелы отгула, Покуда спишь и ты, щенок, и ненависть в тебе уснула. На цырлах прыгает цыфирь, Качаясь, маятник кемарит. И черный, утренний чефирь сосет под ложечкой комарик. Пройдемся, растрясем жирок, волченок, баловень, сильвестрик... блестит конвойный номерок, звучит со-камерный оркестрик. Кого и сердце – застучит; Урла! вьезжает в мысли наши... ужель, задумал провести свое бессмертье у параши? Курнешь букетик полевой, и мы опять с тобою квиты... За всех и вся: глаза открой! – так широко они закрыты... * * * Первача охристый шелк- раскроить на декалитры. Я оделся и пришел, чтоб выращивать колибри. Чтоб развязывать узлы на бутонах налитые. Все друзья мои – козлы золотые, золотые! У колибри – огнемет и титановые перья. Разливай цветочный мед, вот и кончилось терпенье. Вся в пыльце моя кровать, а на пальцах кровь и слякоть, Научи меня летать, или горько-горько плакать! Ты, тычинки теребя... вы, высасываешь лоно... Эшелон везет ребят из шестого легиона. Сквозь бинты глазеет мак тридесятого каллибра, И размешивают мрак белокрылые колибри... Будет острый клювик шить отпускные для Егора. Мама, мне осталось жить – очень скоро, очень скоро... По-пластунски, не спеша, ах, на бреющем «Жиллете» : в море, в небо, где – душа, полоскает джинсы в Лете... * * * Жили-были-умирали, на седьмом ребре играли. Благодатная натура аж просилась на перо! Вот и все... Литература, а за ней, гоп-стоп, Добро! Разменяешь птицу-тройку на рифленый четвертак, А затем, соседку, Зойку: та-а-к... Потом еще вот та-а-к... Опыт, сын, для всяких целок труден, растуды итить: Достоевский – не оценит, Солженицын – не простить. Может я не прав (отчасти)? Может все, как с яблонь – дым? Может для кого-то счастье – подтереться Львом Толстым? И мечтал огонь в камине перечесть Эмиль Золю... Ще нэ вмэрло в Украине, я люблю тебя. Люблю... * * * Сиськами обнимай, бери Бредбери, оголяй рукой! Каждый пожарник скажет тебе: «Гори!» Милая, что у тебя за щекой? Не раздвигая, облако и бока, не разнимая и не стыдясь: трусики – это моя рука, это моя самая чистая грязь... Здравствуй и вспоминай щегла, шкодные пальчики, охру и папин храп... Вот и откушав, ты аппетитно легла, А – ап! * * * «Сирроко» и «Пощаде» Утром ипподром еще изнежен, Сахар и овес. Туманны стойла... Лошади... и сон их безмятежен так, что просыпаться и не стоило б... Тяжело, ворсисто, неохоче фыркают породистые крали... Лишь печальны и невинны очи, Словно их и у ангелов украли... Был и я таков и вы таковы, своего не вспомнив назначенья. И при чем здесь перья и подковы, и при чем здесь счастье и прощенье? * * * Пеницилин, оффшор, Овидий... Не приставайте к кораблю! Людей, которых ненавидел, я отплываю и люблю. Они, обутые в онучи и облаченные в меха... Как, вондерфул, они вонючи и как печальны: «ха-ха-ха!» И снова степь. Опять разлука, опять клубничная заря... Я зарядил, а ты – ни звука, Лишь – облака и якоря... |
|
|
|