| ПОЭЗИЯ | Выпуск 7 |
|
* * * Еще не сбросил зимнюю шкуру залив, Но берег уже протаял до самых корней. То ли с возрастом стал я как-то слезлив, То ли просто ветер стал с годами сильней. Вот и дожили снова мы до весны И не надо мыслей стертых, скомканных слов, Просто сядь на голый корень сосны, Посмотри, как чайка собирает улов. Научись у ветра этим легким, простым слезам, По щеке сползающим, не задев души, Открывающим тайну жизни: сказал – Сезам! – И открылись двери, окна, шлюзы, – плыви, дыши. * * * Зябко, зыбко уточкам в слюдяной полумертвой реке. Из каждого ларька доносится одинаковая дешевая попса. Не согреть даже в самой теплой руке Этот день, растворимый, как аспирин Упса. Может быть, нас давно уже перевез куда надо Харон, А мы и не заметили, что стало что-то не так, – То ли когда мы ехали в теплом маленьком автобусе с похорон, То ли когда в монетоприемник опускали стертый пятак... Впрочем, что это я, какие сейчас пятаки... Сколько платят Харону? Что друг другу на веки кладут? Сколько стоит прогулка вдоль полумертвой реки, И, когда растают сугробы, что под ними найдут?.. * * * Юго-западный ветер не выжмет слезы, Не расскажет сказку на ночь, колыбельную не споет. Ты любовь выучишь, как мертвый язык, А она оживет – и забудешь имя свое, И, в дрожащих пальцах теряя спичкам сломанным счет, Выпей сердце мое, – скажешь, – Это – вино... Подо льдом столько юго-западной смерти течет, Что весны имя мы забыли давно. И еще столько мы забыли имен... Телефонная книжка – как шумеро-аккадский словарь. Растерял в снегах все двенадцать племен Мудрый вождь и учитель товарищ январь. И всего жизни осталось на три глотка, Радиатор в подъезде – вот все наше тепло, Но любовь, к счастью, продается с лотка, Протянул руку, и отлегло. * * * На каком языке дышу, на каком целую, На каком языке, задыхаясь, тасую звуки, На каком языке не люблю эту зиму злую, Ее почерк армейский, ее ледяные руки? Из какого запасника нам доставать привычки? То ли снова растут усы, то ли только брови? То ли заступом по хребту, то ли взять в кавычки, До майорской первой звезды не отведав крови. Кто опять в шутовской шинели шагнет на сцену – Так темно, что уже самого себя не вспомнишь, И лицом в темноту влетев, как в глухую стену, Словно кровью, неполной октавой рот наполнишь. * * * До свиданья, Крым трехпалубный, вдоль борта светляки – иллюминаторы, До свиданья, томного Сухуми мандариновые ночи! Уплываете из нежных рук какой-то матери Как сирены полногрудые, тритоны – силачи чернорабочие. До свиданья, утренняя, детская, домашняя Германия! Как привык к твоей весне прохладной, чинной, черепичной. До сих пор случайно нахожу в кармане я То талон трамвайный рижский, то музейный таллинский билетик двуязычный. Все, казалось, ждет – напыщенная сонная Гранада, Золотая плесень веницейская, тирренский розовый прибой... Что ж, не будет этого, да вроде больше и не надо. До свиданья, жизнь, нам было хорошо с тобой. * * * C кем это я живу в одной квартире, сплю в одной постели, С кем изучаю геометрию кухни шестиметровой? Негромкие дни прошли, растаяли, пролетели, – Шепот лета за стенкой, кашель зимы несуровой. С кем разбираю без переводчика без словаря Мягких губ недовольство, высокое удивление брови? Вроде только куранты пробили, а уже нет как нет января И метель заглушает сухое биение крови. Ах, как до лета дожить, – шепчутся платья на плечиках Чем заполнить оставшиеся пробелы, паузы, пустоты? Кто согреет нас, нежных, цветастых, клетчатых? Кто прильнет в темноте и прошепчет – кто ты, о Господи, кто ты? * * * Твои синие туфельки в постоянном каботажном плаваньи, В разных углах встречаю их, машу рукой, шлю воздушные поцелуи... Сегодня почему-то чаще встречаю правую, Левая в порт зашла, экипаж пьет напропалую. Где-нибудь под диваном у них Марсель или, может быть, Сидней – Пальмы, кабаки, смазливые покладистые певички... С каждым годом все упоительней, все больней За тобой наблюдать, изучать повадки твои, твои привычки. |
|
|
|