De solo amore (только о любви)

В старинном русско-татарском селе Красный Бор на Каме, году примерно в 42-м в разгар войны, в четвёртом или пятом классе средней школы был устроен вечер вопросов и ответов. Я воспользовался случаем и задал волнующий меня вопрос: существует ли электрическая связь между планетами? Не менее важную задачу задала одна девочка. Она спросила: почему в книжках всегда говорится про любовь? Последовали компетентные ответы учителей. Физик Василий Егорович, эвакуированный из осаждённого Ленинграда, пожилой человек, обыкновенно дремавший на своих уроках, чем беспардонно злоупотребляли ученики, отпрашиваясь под разными предлогами из класса, пробормотал что-то маловразумительное. Второй ответ был обстоятельней. Учительница биологии, она же классный руководитель и завуч, долго говорила о любви и дружбе, о том, что второе важнее первого. Но в чём, собственно, заключается любовь и отчего писатели так много внимания уделяют теме любви, не объяснила. Спустя годы я думаю, что девочка разбиралась в этих материях лучше. Разбираюсь ли в них я?

Теперь я сам пишу книги – в том числе и о любви. Некогда меня обуревали такие темы, как тюрьма, лагерь, доносы, глухая секретность происходящего в стране: казалось, только об этом и можно писать. Только у нас писатель располагает огромным, почти нетронутым материалом столь жгучих злободневных тем. А о чём писать, думал я, литераторам, живущим в благополучных странах? Франсуа Мориак, обязанный своей популярностью талантливым переводчикам, расходует свой дар на обсасывание мелких семейных неурядиц – как видно, больше заняться нечем.

Сколько-то лет миновало, прежде чем мои литературные амбиции изменились. Я, что называется, нашёл топор под лавкой. Этот топор следует назвать так: другая реальность. Другая тематика, и, может статься, самая важная.

Однажды произошёл такой случай. Окончив медицинскую аспирантуру, со своим бесполезным кандидатским дипломом – евреев никуда не брали – я обивал пороги научных институтов в поисках работы, – а сам потихоньку сочинял мой первый роман с евангельским названием «Я Воскресение и Жизнь», о ребёнке без матери, отец которого женится на чужой женщине. Как-то раз, когда я возвращался, как всегда, не солоно хлебавши, домой, мне внезапно представилась головокружительная сцена. Мальчик, ему четыре года, встаёт ночью, разбуженный звуками в спальне взрослых, и вилит в кровати, под одеялом, мачеху, которая давит и душит отца, хочет его умертвить, а он, беззащитный, лежит навзничь, как неживой. И с громким плачем ребёнок бежит прочь. Мачеха в длинной ночной рубашке утешает его, прижимая к сердцу, говорит, что это так нужно, от этого у него будет сестричка, да и сам он родился по той же причине, потому что это – любовь.

Я не хочу сказать, что остыл в своей одержимости темами бесправия и террора в Советском Союзе. Просто для меня как-то само собой стало очевидным, что так называемая личная жизнь, отношения мужчины и женщины – королевский домен литературы. Не зря Толстой сказал, что альков всегда пребудет главным сюжетом для писателя. Платон устами жрицы Диотимы («Симпосион», или «Пир») рассказывает миф об андрогине, двуполом первочеловеке. Каждая из двух половин, мужская и женская, ищет свою противоположность, чтобы соединиться с ней в служении могущественному и самому древнему божеству – Эроту.

Теперь я прошу снисходительного читателя извинить меня за отсылки к собственным сочинениям, на свой лад подтверждающим правоту девочки на вечере вопросов и ответов.

Незабываемое стихотворение графа Алексея Константиновича Толстого предваряет первый этюд из моего «Альбома», цикла женских портретов, и, право, могло бы служить эпиграфом к целой жизни:

То было раннею весной,

В тени берёз то было,

Когда с улыбкой предо мной

Ты очи опустила.

То было утро наших дней...

О чём речь? Подросток, ученик пятого класса сельской школы, встречается с девятнадцатилетней медсестрой местной больницы и через много лет, глубоким стариком, вспоминает об этом свидании как о cамом замечательном событии в своей жизни. Апрель, голубое небо и ослепительное солнце, и девушка в белом платье с бретельками на голых плечах, на самом деле не в платье, а в ночной сорочке, несмотря на прохладу, стоит в тени недавно зазеленевших деревьев. Ошеломлённые, оба не знают, что делать, молчат и не умеют ничего сказать друг другу. А где-то далеко, за тысячу вёрст от села и холмистого берега величественной полноводной реки, идёт война, грохочет артиллерия, рушатся города и гибнут люди. Память сберегала встречу, сберегла облик девушки, оттеснив другие воспоминания, потому что это – любовь.

Продолжением нашей темы пусть будет нечто совсем другое: другие люди, и время не то. Однако память неумолима. Выше говорилось о тюремно-лагерной стране. Хочется оставить её в покое, – причём тут любовь? Морозной звёздной ночью, где-то на далёком северо-востоке у чёрта на рогах, некто в стёганом бушлате, вислых ватных штанах и чудовищных валенках, униформе рабов, сторож магазина для местного начальства, тайком, с риском для жизни, покидает свой пост. Ситуация хоть и литературная, однако не слишком далекая от действительности.

Беглец оставляет за собой высокий, в два человеческих роста древнерусский тын, минует кольцо огней, колючую проволоку, вышки с прожекторами и пулемётами. Тайга расступается перед ним. Беглец бредёт во тьме по лесной тропе до тех пор, пока не завидятся огоньки деревни, сохранившей своё название со времён монгольского ига. Проваливаясь в сугробах, приблизился к крыльцу, в сенях толкает скрипящую, поющую дверь. В чистой, жарко натопленной избе пахнет жильём, пахнут пучки полыни, развешанные под стропилами. Колышется на дощатом столе лепесток огня в масляной светильне, шарахаются испуганные тени. В красном углу мерцает лампадка на цепочке перед темно отсвечивающим ликом византийской Богородицы. Гость сидит на пороге, стягивает свои разношенные валенки, разматывает портянки, остаётся в лагерных казённых подштанниках с завязками вокруг босых ступней. Встаёт. Перед ним, босая,в длинной полотняной рубахе, под которой стоят её большие материнские груди, с переброшенной через плечо туго заплетённой косой, ожидает молчаливая хозяйка. Оба целуются. И тотчас, едва оторвавшись друг от друга, подходят к шаткой лесенке, прислонённой к печи.

Печь дышит теплом. Храня молчание, как заговорщики, они влезают на лежанку. И я погружаюсь в чашу её просторных бёдер, и умираю вместе с ней, и не боюсь, что меня хватятся, потому что с этой минуты для меня нет больше ни тюрем, ни этапов, ни сторожевых вышек, ни слепящих прожекторов, ни злобного кашля овчарок. Потому что исчезла навсегда бесприютная, проклятая и забытая Богом страна, потому что истинное отечество моё – здесь, в обхвативших меня объятьях, потому что это – любовь.

...Всё ещё не окончена моя сага: ещё одно, последнее сказанье – о Светлояре и невидимом грале. Не оттого ли вспомнилось легендарное озеро, что расположено было по соседству с лагерем в сердце непроходимой, таёжной, болотной костромской Руси, там, где некогда селились в своих скитах раскольники, где пряталось от посторонних взоров приснопамятное отечество моей юности – отсутствующий на картах Унжлаг? В тихую погоду зеркальная гладь озёрных вод неподвижна, и в прозрачной глубине, на дне ты можешь различить золочёные купола монастырей, и услышать доносящийся слабый звон... Это гудят, зовут к себе колокола Китежа. Сюда добрались на своих маленьких мохнатых лошадях узкоглазые ордынцы, в поисках поживы приблизились к богатому городу на берегах Светлояра. Лазутчки провели вооружённый отряд до места и – ничего не нашли. Велением свыше спасённый Китеж. опустился на дно.

...Лунной ночью последнего лета накануне войны, на даче, подросток, протагонист последнего сказанья , увидел русалку. Увидел неширокую, тусклую, как поверхность металла, реку, дымящееся поле с едва различимой кромкой леса на горизонте. Луна поднялась уже высоко. Луна превратила в пространство сна обыкновенный русский пейзаж. Скользя и хватаясь за что-то, он съехал с глинистого обрыва на влажный холодный песок. Нагая девочка стояла по пояс в воде.

...Сумеречное сознание умирающего в реанимационном отделении выстраивает сюжет.

Ему кажется, что она приходит в больницу. Оказывается, после войны она вышла замуж за военного. Время возвращается вспять. Он видит себя уже не мальчиком, а заключённым. Часть срока отсижена. Расконвоированный, он работает хозвозчиком, ежеутренне привозит из пекарни в жилой зоне хлеб в магазин для золотопогонного начальства и «вольняшек» – вольнонаёмных. В дальнейшее вмешиваются география и судьба.

Меркнет сознание лежащего на смертном одре, опутанного датчиками медицинских приборов, из-за стеклянной перегородки за безнадёжным пациентом наблюдает дежурная сестра. Круг замкнулся. В магазине работает продавщицей жена старшего лейтенанта, всемогущего начальника лагпункта. Та самая девочка-русалка.

Отрок не посмел окунуться следом за ней. Теперь логика мифа заставляет их вдвоём войти в воду.

Оба заперлись в магазине, где ложе на ящиках с провиантом ожидает любовников. Близится час открытия, сейчас выстроится очередь покупательниц перед крыльцом.

Представляешь себе, говорит она, что будет. Заключённый с женой начальника. Что они с тобой сделают?

Он: «Пусть хоть на куски режут. Я неуязвим. От меня уже ничего не осталось, я свободен».

Она: «Уходи».

Губы больного едва шевелятся, он силится ответить.

Мы уйдём вместе. Никакого Китежа нет, это сказка. Там, под луной, отливающее металлом, как река на даче, накануне войны, находится пустынное озеро. Там тишина, там даже птиц не слышно. Но если прислушаться, кое-что услышишь. Я знаю дорогу, мы обойдём трясину. Там такой густой ельник, что в трёх шагах ничего не видно, неба не видно. Но я знаю, как добраться. Ты увидишь, нет больше Китежа, пропал Китеж. Мы с тобой сядем передохнуть и услышим. Это колокольный звон. Колокола бьют, и вода чуть-чуть колеблется, ты сама увидишь, если присмотреться. Мы с тобой уйдём, и никто нас никогда не разыщет. И будет считаться, что мы пропали без вести. Я боялся воды, однажды чуть не утонул, но теперь я больше не боюсь, и даже хорошо, что я не умею плавать. Я возьму тебя за руку и скажу: вставай, пошли. Ты спросишь: прямо так, в одежде? Конечно. Вот так, взявшись за руки, здесь дно сначала мелкое. И никто нас больше не увидит. Пусть хоть целый взвод с собаками пойдёт по следу, пусть оцепят всё княжество. Пускай объявят всесоюзный розыск, нам-то что. Мы пропадём без вести! Уйдём за тридевять земель от всей этой гнусной жизни. Уйдём в Китеж! Они продерутся сквозь чащу, выскочат на берег с псами, с автоматами, сами как псы, – а нас ищи, свищи...

Бегите за врачом, сказала сестра. По-моему, он умер.

2017