| ПОЭЗИЯ | Выпуск 77 |
|
* * * я не бессмертия хочу, зачем? оно и так повсюду в травинке солнце то ласковом порой жестоком в ураганном вихре телят несущем через речку в деревне дотла сгоревшей омертвелой не плачет же травинка вся сгорая и в жалобах кота не страх небытия но мука жизни он не знает не может вспомнить ни о чем и в зимних грезах слышится деревьям шум весенней кроны меня морочит по незнанию тоска хочу забыть свои слова зачем оно бессмертие мое когда бессмертники цветут * * * В окне – графический рисунок: на занавеске. Ах, нет: стекло, в котором отраженье. Рисунок – тоже отраженье, да оно – лишь отраженье отраженья. Пейзаж обыкновенный: спортивная площадка, ограда черная и голые деревья, а на столбе – фонарь. Сияет вместо солнца. Ковер из снега белый, темные фигуры, и мяч летит (а на рисунках – не летает). Не занавеска там, а все, как есть: в стекле – картинка, в которой, если всё, как есть, то – нету ничего. И значит, отраженье – важней, чем то, что есть. И как же необъятно отраженье того, что есть: предметов, чувства; когда-то прозвучавших слов... и песенки – простой и милой: о том, что есть, в котором – нету ничего. СТАРЫЙ КОЛДУН Ах, старый колдун, замолчи. Мне мудрость твоя надоела. Что я потеряла ключи от рая, я знаю. ... Птицами мы взлетели, крылья радости нас понесли. Он мне говорил – молчи, не то задохнешься от счастья. К нам приближалось ненастье. Трудно, колдун, мы брели, долго не знали покоя, в стужу согреться порой не могли, в тени деревца отдохнуть порою мечтали от зноя. Колдун, я не знаю, где он. Блажен ли в раю, терпит ли адские муки. Не знаю, зачем ты сидишь тут один и, видать, умираешь от скуки, что мудрствуешь глупо – де-он обманул, и я никогда его не увижу. Ты хочешь меня удержать болтовней, оставить с собой тут в преддверии рая, или – ключницей у ада? Ах, старый колдун, замолчи. Давно бы ушла. Так устала. Но я потеряла ключи. * * * Л. А. Меня звала к себе Людмила, во сне моем она живой была и, приглашая в гости, говорила: «Успеется». – Не торопила. А я – в просторном, светлом доме, где настежь окна, множество детей. Напоминает кто-то о пароме. «Зачем? Давно же мост построен, автобус...». «Да стряхни свой сон: она... – туда, ты знаешь, другая переправа, еще там страшный этот – ну, как его? – Харон!» «Ты нам читала!» «И не паром, а челн!» «Не Даугава – другая речка, эта – ну, как ее?» «Я знаю: Ахерон!» Всё спуталось. Тоска томила. Казалось, длится – нет: не сон, но и не явь. Течет река. На берегу какой-то дом. * * * повторяю себе: держись, повторяю, в дверях распахнутых стоя, но что это значит, не знаю. Быть может стойкость и усмирение жажды. Ни вверх не гляди, ни вниз, в дверях распахнутых стоя ветер сквозной укротит и жадную жажду развеет, ни вверх не гляди, потому что пыл раскалится солнцем еще сильнее. Ни вниз, где рассыплется пылью. Ни вверх не гляди, ни вниз. Повторяю: держись, в дверях распахнутых стоя 2013, ноябрь МЕЛОДИЯ ЗВУЧИТ с утра, едва глаза откроешь. Но прорываются слова негодные. Любовь не умолкает. Но красным города и веси. Мелодию с утра ломают рваные слова, вчера она молчала, и меня спасала немота. Любовь спала каким-то обморочным сном. Потоки кровью города... зальют пороги, а кругом дома. Речь спутана, слова намокли и не знают строя: забыв о прежнем, тонут в новом. Горят тетради. А мелодия играет, слова, скорёжившись, сбивают, комкают мотив. Но музыка звучит с утра, едва глаза откроешь. СБИЛСЯ КАЛЕНДАРЬ В густом тумане проходит ночь. Уже писал поэт: февраль... А нынче вовсе сбился календарь, и непонятно, лето или осень. А после осени – весна: зима пропала; глядишь – на небе просинь среди свинцовых облаков, охватит радость – без берегов, и не заметишь, что зима всё длится: остановилось время, а весна – весна? да снится! Как обезумевший пастух, пасет на небе ветер тучи, как стадо одуревшее, и треплет старые деревья, как взлохмаченных старух; и этот ветер – досадная помеха, если я от радости хочу залиться смехом. И разве не потеха: зима пропала, за осенью – весна, светло, февраль, исчезло время, сбился календарь. ЗА ВЫСОКИМИ ДОМАМИ Там, за высокими домами, которые скрывают горизонт от взгляда, – небо разлилось, как море, с островами-облаками. Темнеет. Ночь поглощает небо, превратившееся в море, мои мечты о бесконечной жизни там, в придуманном небесном далеке. Настанет утро, море впитается в песок под небосклоном, отвесно вставшим за высокими домами внутри как будто бы горы, под кромкою ее крутою, будто и дома, и я находимся в овраге, где одуванчики уже седые. Высокие дома и пышные, уже лохматые деревья середины лета, – создания земли. И как надежно она их держит. Но кажется, – на цыпочки привстали дотянуться в небо, хотя и знают: не отпустит. Или – ураган? который из земли с корнями выдернет в овраге, где серые пушинки одуванчиков летают. Вырвет, унесет, куда тянулись, где конечной жизни уже не будет. Так я в воображаемом овраге впиваюсь взглядом в самый край на круче, почти без страха ожидая урагана, – внутри горы, где одуванчики уже седые. НЕ ЗАПРЕЩАЙ – Не запрещай себе желаний. – Я хочу покоя. Заснуть. Но так, чтобы еще проснуться потом, когда-нибудь. Когда уляжется тревога. И ветер будет только – ветер, а буйного цветенья краски не взбудоражат, только удивят. Тогда среди цветов и трав зеленых на лугу прилечь. Пусть, разметавшись, cплетутся волосы с травою, а песня ветра – с печалью детской в колыбельной. И опять – заснуть. – Не запрещай... ЗНАКИ ПРЕПИНАНИЯ И чувству должно отлежаться, как написанному тексту. В том, что записано судьбою сразу по следам, всё правильно, уместно, поправить только знаки, поняв, где точка встала, не спросясь, а где поставлена. Но долго держалась запятая, надеждой глупой отравляя, потом царапая слегка, зудя, как заживающая рана. И встала точка, самый точный знак, неумолимый. Но хоть сию минуту осознать вину за произвол она готова и место уступить вопросу. И вот, назойливые эти знаки, как закорючки, как забор, который не перелезть, не обойти, стоят на страже, никому не нужной, множась, как в бреду каком-то. Восклицательные знаки уходят строем, шеренга разбирается по парам, потом – по одному: восторгов мало, всё больше честных точек. Кое-где так хочется оставить запятую: там, где солнце, вода и даже …лес дремучий. Нет такого, чтобы не выйти хотя бы к частоколу, где толпятся вопросительные знаки. Только тенью тучи сначала затемнятся, а после побледнеют, разорвутся и поплывут под ветром, как солдаты, где взорвалась бомба, где пламя жаркое, в котором точки, запятые, восклицательные знаки и все вопросы плавятся. И делается смутным текст судьбы. Я ВЫШЛА ИЗ РЕКИ Приснилось ли? как и тогда, – не знаю: что оно такое, и почему запечатлелось, и зачем опять – и вновь, и вновь, – встает передо мной. Река раскинулась широкой лентой, – я, будто, снюсь себе сама на берегу стоящей, накинув полотенце. Стекают капли водяные, я, будто, вышла из реки, – зеленоглазая русалка. Славянские русалки, по преданию, щекочут путника до смерти: красавца молодого. Защекотать красавца нет и в мыслях, зачем? Так, значит, не славянка я? – другая. Я ему по телефону, смеясь, рисую образ свой: я вышла из воды… нисколько не замерзла: на небе солнышко гуляет, и добавляю про себя: красавец мой, не бойся, тебя… до смерти … нет и в мыслях. …Я вышла из реки, уж без меня течение стремится, а моё… – сказала: остановись! Мгновенье встало. |
|
|
|