Первое ноября

I

Первое ноября. Выпал первый снег и уже успел растаять. Дорогу развезло, я пытаюсь по ней идти. Щиколотки и подол юбки забрызганы грязью, на ботинках комья земли. Я не вижу ничего вокруг, полностью сосредоточена на процессе ходьбы. Вижу только дорогу и собственные отяжелевшие ботинки. Ремень сумки врезается в плечо. Жарко. Ловлю себя на том, что продолжаю идти, словно ботинки все еще чистые и я вся в напряжении, пытаясь спасти их от грязи. Осознав это, я расслабляюсь: спасать уже нечего, грязь поглотила все. Наконец поднимаю голову. Меня окружают все оттенки серого цвета. Только небо, затянутое тучами, не совсем серое, оно какое-то серо-фиолетово-розовое. Ни одного человека вокруг, только бетонные многоэтажки, как наугад раскиданные кубы на голом поле, тоненькие и хрупкие ветви деревьев тянутся куда-то… в поисках чего-то… и тощие, грязные псы тоже в поисках чего-то… (даже мусорки нет, по крайней мере я ее не вижу), нюхают темно-серую мягкую землю, неслышно перемещаясь в пространстве на тонких длинных лапах.

Куда я попала? Что за гиблое место? Я, наверное, уже больше часа брожу по этой дороге, и за все это время ни одной машины даже издалека, ни одного человеческого звука. Кстати, о звуках. Тихо. Кроме шума, который произвожу я, больше ничего не слышно. Бетонные дома, словно блоки – никакого признака жизни. Я начинаю всматриваться в окна, может в одном из них промелькнет человек? Я устала. И скамейки я нигде не вижу. Что за гиблое место?!

В область живота начинает накатывать холодное, слизкое ощущение тревоги. Странный район. Все ж таки надо уже на что-то решиться. Я подхожу к бетонному пятиэтажному дому. Тяжелая, железная дверь с домофоном. Нажимаю 1, потом «К». Пошли гудки. Откашливаюсь. Гудки продолжаются еще минуту и замолкают. Набираю 2, снова «К». Гудки. Сглатываю слюну. Гудки замолкают. Ответа нет. Набираю 3, снова «К». Гудки. С надеждой смотрю на маленький экран, на котором красным цветом горит «CALL». Гудки замолкают.

«Ситуация похожа на начало голливудского блокбастера о зомби. «Город мертвых», я бы так назвала этот фильм. Или фильм с таким названием уже был? Еще секунда, распахивается дверь, я в ужасе отшатываюсь и на меня наваливается жуткий, изуродованный укусами мертвяк! Ха-ха, смешно. Они там у себя в Голливуде кучу денег тратят на постройку декораций, а у нас тут вот – все натуральное. Так сказать, «дары природы»! Хоть сейчас снимай. И тебе даже никто не помешает».

– Кто? – голос из домофона. От неожиданности я не нахожусь, что сказать, тупо смотрю на домофон. Наконец, спохватившись, припадаю к домофону и ору, что есть мочи: «За-а-здравствуйте! Я тут, я заблудилась! Помогите, пожалуйста! Покажите... покажите дорогу, куда идти! Вокруг никого нет!». На несколько секунд повисло молчание.

– А вам куда надо? И что вы зесь делаете? Как вы сюда попали? – голос женский, молодой и очень встревоженный.

– Я, я по работе. Еду из Хивинок, Аташана в смысле. Перепись населения. Мне нужно в город! Как добраться до автовокзала вашего?

Снова молчание.

– Я щас иду, – сказано было уже более спокойным тоном.

Наконец-то! Можно сказать – спасена! Сейчас мне покажут куда идти, и я навсегда оставлю это гиблое место. Стало как-то даже легче дышать, хотя до этого дышать вроде было и не трудно. Слышу шаги, кто-то спускается по лестнице. Дверь открывается, и я вижу девушку будто вдвое меньше меня. Она смотрит на меня снизу-вверх, очень бледная, маленькая и хрупкая с острым носом и черными маленькими, как у мышонка, глазами, на лбу проступили морщины. Она рассматривает мое лицо, я ее. Мне не удалось скрыть удивления, она смущенно опускает глаза и кутается в коричневую пуховую шаль. У моей мамы всегда было полно таких шалей, моя мама лет с 30 готовилась стать бабулей-пенсионеркой. Пожилой возраст у нас в почете. Не удобно получилось, нельзя так нагло рассматривать людей. Но я не ожидала увидеть такую маленькую.

– Сейчас не получисся. У нас только один автобус проежжает рано утром, а попуток вы здесь не дожжётесь. Они все по северной стороне проежжают, это за лесом. Зесь машины не еззят.

– Как? Вообще не ездят? – удивляюсь я. Она в ответ кивает.

– А за лесом? За каким лесом? Далеко? Может я пешком доберусь до той дороги, по которой ездят?

– Не-е-ет, лес далеко! – всем корпусом девушка поворачивается влево, закидывая голову. Я смотрю в этом направлении и вижу еще одну бетонную коробку вдалеке, серо-фиолетово-розовое небо и безжизненную землю темно-серого, почти черного цвета. Такого пустынного тоскливого пейзажа я еще не видела. Картина Ротко.

– И что же мне делать? – возмущенно спрашиваю я. Девушка равнодушно пожимает плечами.

– Утром. Рано утром автобус приедет.

– А где мне до утра быть? Я здесь никого не знаю. У вас есть что-нибудь вроде гостиницы?

Девушка снова поворачивается всем корпусом влево, кивает головой в сторону той самой одинокой бетонной коробки.

– Это раньше больнисей была. Теперь там асанавливаюся.

– Да? Больше негде? – с надеждой смотрю на нее. А она только равнодушно отрицательно качает головой.

– Ладно, спасибо большое, – вздыхаю, поправляю сумку на плече, сейчас эта сумка кажется мне очень тяжелой, и иду в новом направлении. Пройдя метра два, оглядываюсь. Девушка все еще стоит, скрестив руки на груди, пристально смотрит на меня. Меня это раздражает. Я отворачиваюсь.

«Сказочная перспектива. Одуреть просто! Я застряла в этом сером месте на целую ночь! Главное, чтобы не получилось, как в «Замке». Хотя там К. сам хотел остаться. Вот же дурак, и чего он так уцепился за это сумасшедшее место?!»

До больницы я добираюсь уже совсем в разбитом состоянии. Я раздражена. Обычно в таком состоянии я могу начать ругаться на пустом месте. Снаружи бывшая больница ничем не отличается от бетонной коробки, где живет девушка: пять этажей, такие же окна с решетками. В отличие от того дома здесь только один подъезд. По самой середке стоит такая же железная, тяжелая дверь с домофоном, на котором только одна кнопка. Нажимаю ее. Гудки. Тишина. Снова нажимаю. Гудки. Снова тишина. Да … блин! Нет смысла. Я начинаю тарабанить в дверь. Раздается жутковатое эхо. Я вздрагиваю. Снова тарабаню. Эхо утихает и снова тишина.

Я проклинаю все. Эту низкооплачиваемую работу, которая занесла меня в это, черт знает, какое место! Кстати, что это за место? Как вообще оно называется? На деревню не похоже, дома многоэтажные. Ни одного огорода, сада, чего-нибудь похожего на сельскохозяйственную деятельность. Я уже молчу о коровах, барашках, курах. Нет, здесь как после блэкаута: только серые панельные блоки и темно-серая земля. Ну, наверное, весной и летом здесь красиво. Вон я вижу деревья, трава, наверное, появляется. Птички, насекомые всякие.

Я копаюсь в сумке, наконец нахожу изрядно потрепанную карту. Моя карта – это довольно паршивая черно-белая ксерокопия цветной карты населенных пунктов нашей Республики. Села обозначены кружками, названия еле разберешь.

«Дамира… дура», – вырывается у меня сквозь зубы. «Неужели нельзя было сделать в городе, где через каждые 100 метров аптека и угол с услугой «Ксерокопия», нормальную приличную копию!» Нет, она ведь тоже сидит на государственной зарплате и у нее нет никакой мотивации делать лишнее движение ради какой-то сотрудницы в офисе, где работает пятнадцать женщин и всего двое неженатых парней.

На карте ничего толком не разберешь. Ну вот этот Аташан, то бишь бывшая Хивинка… а потом... потом лопнуло колесо. Господи, как же я испугалась! Думала, я оглохну. Но вроде обошлось. И этот водитель. Я так и не спросила, как его зовут. Почему мне так не везет с водителями? Дамира специально приставила его мне. Гадюка. Она всегда сажает меня на УАЗики к «так себе» водителям. Ну этот… Это было что-то. Всю дорогу слушал Коран. Поставил его на всю громкость. И смотрел на меня как на исчадие ада. Наверное, из-за того, что я без платка, да еще и с короткой стрижкой. Ради него пришлось юбку надеть. Думала, хоть перестанет испепелять меня взглядом. Так нет же. Ладно, Бог с ним. Мучается там поди сейчас на дороге. Хотя нет, вряд ли. Он эти места знает, уже давно, наверное, сидит дома, пьет чай и проклинает понаехавших столичных. Так, собственно, следующим селом должно быть Кольба. С этого села я начала свою перепись, на обратном пути я должна была пересесть там на попутный автобус или машину до перевала, а там уже спокойно на любой машине до города. Но между Хивинкой и Кольбой я не вижу больше никакого населенного пункта. Интересно на пути сюда мы проезжали это место? Я же проспала всю дорогу… черт! Так. Ладно. Побарабаним еще... Кстати, интересно, что в таком богом забытом месте у них домофоны с такими дверями. В городе то не везде встретишь. Наверное, при Союзе здесь был какой-нибудь завод перерабатывающий. Потом, естественно, все позакрывали. Дома побросали, все уехали в город. Даже больница вон... в гостиницу превратилась.

Складываю карту и кладу ее обратно в сумку. Поднимаюсь с корточек. Ноги затекли. Запрокидываю голову, чтобы размять шею и тут мой взгляд упирается в чье-то пузо. Болотного цвета рубашка, помню папа такие носил всю жизнь, они у него с армии остались. От такой неожиданности я подаюсь назад, теряю равновесие, и падаю навзничь в размякшую, серую, мокрую землю.

II

– В четыре тридцать утра. В четыре тридцать утра! Только один автобус, ночной, он едет с угольной шахты к перевалу. Развозит рабочих со смены по домам! – скрипучим голосом, словно на построении, вещает старик в военной рубашке, пока я, чуть не плача от досады, пытаюсь оттереть грязные пятна с пуховика.

Наконец, старик, прихватив с собой керосиновую лампу (боже мой, неужели кто-то еще ими пользуется?), уходит. Я остаюсь в помещении одна. Не могу понять большое оно или маленькое. Его освещает совсем маленькая, словно игрушечная, лампочка на низком потолке. От нее вдоль потолка, а потом по стене протягивается толстый, двойной пожелтевший провод, весь в крапинку от мушиных какашек. Стены серые, ничем не облицованные. Бетон. Кажется, это коридор. Да, точно, он уходит куда-то вглубь, в темноту, от взгляда в которую я покрываюсь холодным потом. Окна. Где окна? Уже стемнело? Я сажусь на, кажется, единственный стол под лампочкой. Голова почти задевает потолок. Куртка, сумка, шарф – все перепачкано грязью. Я попросила старика дать мне какую-нибудь щетку. Он принес мне тряпку. Я думала такие тряпки уже давно сняли с производства. Но она хотя бы была чистой.

Пытаюсь подавить подступающие слезы. Мне страшно, холодно и голодно. Лишь бы не заснуть. Я так крепко сплю, я могу проспать единственный автобус. Я не выдержу здесь еще одного лишнего часа. Неужели в этой больнице больше никого нет кроме меня и старика? Это точно больница? Как-то не похоже. Больницы ведь должны быть белыми, чистыми, благоухающими нашатырным спиртом. Я бы сейчас с удовольствием оказалась в такой больнице. И снова тишина. Лишь бы пережить эту ночь.

– Ааа! – вскрикиваю я. Сердце безумно колотится. Земля уплывает из-под ног. Тело коченеет, я не способна двигаться. Меня парализует страх. Всё! Сейчас случится непоправимое – я умру от страха! Из темноты выплывает мертвенно-бледное лицо, постепенно к нему прирастает туловище. Боже, это человек… это человек. Слава Богу! Я облегченно выдыхаю. Закрываю глаза. Снова открываю. Вдыхаю воздух. Да, это точно человек. Это не посланник из потустороннего мира.

– Есть хотите?

Передо мной мальчик лет 9–10. При слабом освещении его лицо кажется мне очень бледным. Мальчик упитан, у него круглые щеки и пуговицы его зеленого жилета едва застегиваются на животе. Он удивленно рассматривает меня.

– Да. Я очень хочу есть!

«Господи, еще одно внезапное появление кого-нибудь за эти сутки, и мое тело точно обретет здесь вечный покой».

Я иду за мальчиком по коридору. Мальчик идет впереди, освещая дорогу… керосиновой лампой. Постепенно темнота рассеивается. И я вижу, как серые бетонные стены сменяются беленой штукатуркой.

– Остогожно, сейчас надо идти вниз по йестнице, дегжитесь за пегийа.

– Куда вниз? Зачем?

– Там теплее, мы там живем, – говорит мальчик, сворачивая направо. На мгновение свет лампы исчезает. Я судорожно цепляюсь за стену. Я абсолютно ничего не вижу. Каждый мой шаг, словно прыжок в пропасть, внутри все переворачивается. Нет, лучше я буду шаркать по полу, щупая его ногами, чем при каждом шаге чувствовать, будто вот-вот провалюсь в неизвестность. Наконец начинаю различать очертания лестницы, перил. Я крепко хватаюсь за холодное железо. И тут меня обступает свет. Обыкновенный свет лампы накаливания. Такой прекрасный, такой радушный. Я могу видеть!

III

Я сижу за столом, покрытым кухонной клеенкой, в компании мальчика и его родителей, в большой комнате с печкой, в которой потрескивает сгорающий уголь. Тепло. Наверное, раньше это помещение было чем-то вроде лаборатории. Кафель покрывает пол и стены, вдоль которых стоят шкафы со стеклянными дверцами, вместо колб в них теперь хранится обыкновенная посуда. Я потягиваю сорпо, зачерпывая его большой ложкой из бадвода. Я согреваюсь, веки начинают тяжелеть. Родители мальчика посмеиваются надо мной. Он рассказал им, как я испугалась, увидев его. Они мне кажутся бесконечно милыми. Добрые спасители – волшебники. Они предлагают мне переночевать на койке в помещении по соседству. Обещают разбудить утром.

Я падаю на жесткий матрас пружинистой койки, она кажется здесь тоже сохранилась еще с советских времен. Закрываю глаза. Прекрасно. Все прекрасно. Мое тело наконец-то расслабляется. Я засыпаю и мне снится упитанный мальчик, с которым мы собираем данные населения, проводим перепись. Вместе мы подходим к компании мужчин, они представляются нам странными фамилиями: Манн, Берг, Чавкаридзе и снова Берг. Я записываю их ответы на вопросы, которые задает им мальчик.

– Как давно сюда попали?

– 80 лет назад, – отвечает Манн.

«Странно, – думаю я, – а выглядят так молодо».

– Мало, очень мало. Как сюда попали?

– На поезде. Когда следующий поезд?

– Поездов уже нет, – отвечает им мальчик. Вы опоздали. Вас не разбудили.

Я вздрагиваю, просыпаюсь. Темно. Вижу полоску света за дверью. Сердце бешено колотиться.

«Нет, нет… я не могу опоздать. Я должна уехать. Я не могу остаться здесь на 80 лет. Только не это!»

На ощупь пробираюсь к двери. Толкаю. Она со скрипом поддается. В коридоре пусто. Прохожу в комнату, где мы ужинали. Там тоже никого. Уголь догорает в печке. Пробираюсь к столу, беру керосиновую лампу. Снимаю стеклянный колпак, зажигаю фитиль. Вставляю колпак обратно и, с трудом перебарывая страх, я поднимаюсь по лестнице вверх. Тело сразу обдаёт холодным сквозняком.

Выхожу в тот самый длинный коридор. Темно и холодно. Я дрожу и от страха, и от холода. Слышу свое дыхание, мои челюсти крепко сжаты, рука вцепилась в рукоятку керосиновой лампы, мое дыхание напоминает сопение тяжелобольного гайморитом. Она освещает пространство вокруг меня радиусом в один метр, а дальше – неизвестность. В голове проносятся самые страшные сценарии фильмов – ужасов, всплывают жуткие детали историй про убийц-маньяков и сверхъестественное. Кажется, я на пределе. Тишина. Резко оборачиваюсь, мне показалось, что сзади меня кто-то стоит. Никого. Господи, мне ведь просто показалось.

Я иду дальше по коридору, навстречу темноте и неизвестности. Я едва сдерживаю себя от желания броситься в бег с диким криком, уничтожив эту мучительную тишину. Я иду не быстро и не медленно, стараюсь ступать тихо, словно за мной следит хищник и любое резкое движение выдаст меня. Наконец я вижу слабый свет крохотной лампочки над столом, на котором все также лежат оставленные мною вещи. Выдыхаю.

IV

Часы. Где найти часы? У меня нет мобильного. Батарейка села еще до того, как лопнуло колесо. Старик. Куда ушел старик? Тоже в подвал? Все они появлялись и исчезали в глубинах этого жуткого коридора. Четыре тридцать. В это время еще очень темно. Что мне делать? Я готова разреветься от собственной беспомощности. Найти старика. Он, наверное, спит. Если я его разбужу, он разозлиться. Здесь странные люди. Вдруг он меня вообще убьет? Здесь у всех людей такая странная внешность. Вроде обыкновенные люди с первого взгляда, но потом при тщательном рассмотрении, что-то да не так. Сейчас не могу об этом думать. Нужно выбраться отсюда. Автобус. Единственный автобус. А вдруг уже четыре тридцать?

– Четыре тридцать! Четыре тридцать! – раздается скрипучий голос старика в темном пространстве. Его голос звонко отскакивает от холодных серых стен недостроенной больницы и хлестко ударяет меня. Слава Богу! Сейчас я готова плакать от счастья. Я хватаю свои вещи и бегу на голос.

V

Я чувствую ноющую боль в основании шеи, просыпаюсь. Я еду в камазе-вахтовке. Сиденья жутко неудобные. Впереди сидят двое мужчин. Я вижу их широкие спины и шапки-ушанки. Они едут молча.

– Долго еще? – спрашиваю я. Один из них оборачивается ко мне вполоборота. У него смуглое, очень морщинистое лицо, огромный нос и прищуренные глаза. Резкий запах вонючего табака.

– Нет, скоро уже. Минут 20 осталось. Смотри, – кивает в сторону окна. Я подбираюсь к окну, одергиваю штору. Уже рассвело. Снег блестит на солнце и слепит глаза. Мы подбираемся к перевалу. Наконец-то.

– А как называется это деревня, откуда вы меня подобрали? – спрашиваю я.

– Деревня? Никак. Просто пункт, – ухмыляется мужик.

– Контрольно-пропускной, ха-ха-ха, – раздается раскатистый смех второго. Я непонимающе качаю головой.

– Там уже почти никто не живет. Все уехали. Пытались уговорить людей остаться там жить, но никто не хочет. Плохое место, – объясняет первый мужик.

– Почему плохое? – спрашиваю я и зачем-то задерживаю дыхание.

– Ну… как сказать. Там лет 80 назад предателей всяких расстреливали, там и хоронили вроде как. А потом картошку решили сажать. Там лагерь был для заключенных, которые дорогу через перевал строили, по серпантину горному вот этому. Вот и все. Никто там жить не хочет по своей воле.

Мы наконец подъезжаем к перевалочной станции. Гул человеческих голосов, лай собак, жужжание моторов, головокружительный запах бензина. Я скоро буду дома. Совсем скоро.