Четыре сюжета про порнуху

Сюжет первый. Таллин[1]

Про порнокино в СССР знали, в основном, понаслышке. Хотя и находились счастливцы, побывавшие в весьма неотдаленной Финляндии, которые, прибарахлившись у резвых торговцев в порту, находили время заскочить для культурного времяпровождения в кинотеатр.

Вернувшись домой, и задумчиво раскурив импортную сигарету от импортной же зажигалки в кафе Пегас, за чашечкой кофе с коньяком, они делились тем, что именно происходило на экране.

– Чуваки, это высокое искусство, игра света и тени. Красивые люди, красивые гениталии, – втолковывал Уно Каламаа, известный режиссер Таллинфильма, грея в ладонях тюльпановидный бокал. Недавно он был удостоен международной кинопремии за свою пластилиновую мультипликацию по мотивам Ильфа и Петрова.

Народ возбужденно таращился.

Посмотреть порнуху было голубой мечтой.

И вот для избранного круга мечта осуществилась, но не подумайте – вовсе не для гнилой интеллигенции, а самых, что ни на есть, работяг.

В мастерскую бытовых услуг, разместившуюся в средневековом и довольно мрачном здании на углу Ратушной площади, вход в которое осенял пудовый чугунный сапог, кто-то притащил кинопроектор и катушку 8-миллиметровой пленки. Здесь же, в небольшой комнате, растянули белую тряпку экрана.

Публики набилось, как сельдей в бочке, дым стоял коромыслом.

Фильм был произведён в Швеции, и действие происходило в коровнике. Резвая доярка с косичками сначала подносила скоту сено, а потом на том же сене ублажала себя разными предметами, в том числе – ручкой от граблей.

Дамы стыдливо потупились, но из зала не выходили.

Затем появился конюх в фартуке на голое тело, и заученными движениями стал иметь доярку крупным планом, в хвост и в гриву.

Зрители ахнули, из коридора напирали желающие приобщиться. Атмосфера накалялась.

В последнем кадре героиня старательно слизала остатки пиршества с живота героя.

Часть вспотевшей публики вывалилась в коридор, в комнату вдавились новые зрители. Свет погас – и перемотанный ролик покатился снова.

Весть о запретном киносеансе распространилась быстро. За день фильм посмотрели ювелиры обоих полов, а также часовщики. Набежали портные и швеи из ателье на соседней улице Виру. Прибыл начальник цеха, со своим заместителем и секретаршей. Пришли продавцы, продавщицы и заведующий из гастронома напротив, а также два дворника.

Пожилой модный портной Леопольд Рубинчик, выбравшись из кинозала, положил под язык таблетку нитроглицерина, но сильных эмоций не высказал:

– В буржуазное время, когда это ателье было моё, мы тоже кое-что могли. Я был жгучий брунет, и меня любили эстонские дамы! Мы с братом Руди держали респектабельную квартиру на Виру, куда можно было пригласить блондинку, и все были довольны. Но Сталин был великой гуталинщик, и нас отправили в Сибирь. Хотя даже там со временем можно было с этим тоже как-то устроиться.

– А теперь у меня постоянно полшестого, – добавил он, пожевав губами, хотя часы на стене показывали без десяти четыре.

Последним на сеанс явился в полном составе наборный цех близлежащей типографии «Сигнал» во главе с метранпажем, дюжей женщиной Ритой, перекатывавшей из одного угла рта в другой папиросину «Беломор».

– Вот моему бы Семену на это посмотреть, – провозгласила Рита после фильма. – А то он шишку-то свою трёт-трёт, а когда – давай, так ничего! Допился, алкаш…

На последних сеансах ролик крутили задом наперёд. Все с удовольствием оценили творческую находку.

Позднее мастера цеха вызвали на ковёр, но никаких серьёзных санкций не последовало.

Поговаривали, что владелец пленки несколько раз крутил киношедевр в бане для горисполкомовского начальства, но это, конечно, были пустые сплетни.

Сюжет второй. Вена

Мама Эльза всегда оставалась женщиной, до мозга костей. Несмотря на то, что в момент отъезда из Советской Эстонии ей исполнилось 70 лет, она выглядела не более, чем на 65.

Мама Эльза красила губы ярко красной помадой, ресницы чернейшей тушью, а брови наводила блестящим черным карандашом. Кроме того, под волосами у нее был спрятан шиньон, скрывавший поредевшую макушку.

Щеки у мамы Эльзы были нежного младенческого оттенка, благодаря изрядной порции румян, припорошенных сверху персиковой пудрой «Рашель».

Поскольку в Вене стояла осенняя погода, на маме Эльзе было великолепное пальто из черного букле с норковым воротником и кокетливо сдвинутая набок шляпа с широкими полями.

Артурчик, в отличие от мамы, выглядел не столь свежо. Перед отъездом он две недели гудел по таллиннским кабакам в компании многочисленных подруг. Брючки его были изрядно помяты, на подбородке красовалась недельная щетина. Из-за хронического похмелья эффект от заграницы, обычно бьющий советского человека по мозгам, тоже оказался несколько смазанным.

По прибытии в Вену мама Эльза потянула сыночка прогуляться по улицам. Вену она помнила неплохо – до войны именно здесь она жила с родителями и сестрами, и именно отсюда семье удалось вовремя унести ноги в Эстонию, перед самым гитлеровским аншлюсом.

Но не успели они обосноваться в Таллинне, а папочка –поставить на производство очередную фабрику мануфактуры, как с востока произошел другой аншлюс – Эстонию присоединили к Советскому Союзу.

Снова пришлось погрузиться, на этот раз – в теплушки.

Папочка с тремя новоиспеченными зятьями отправился в Сибирь, где сгинул без следа. А Эльза с годовалой дочкой, двумя сестрами, и в компании полного вагона арестованных эстонок, выгрузилась в Кировской области. Привыкшими к фортепиано руками, она первое время собирала картошку в колхозе, ну а затем шила шубы на фабрике «Белка» все последующие 10 лет ссыльного поселения. Причем весь конвейер работниц между собой говорил сугубо по-французски, несмотря на праведный гнев бригадирши, присматривавшей за буржуйками.

В общем, у мамы Эльзы была богатая биография, но, по ее собственным словам, она никогда не прекращала следить за собой, чтобы оставаться привлекательной для мужчин.

Потому что, по мнению мамы Эльзы, секс сохранял молодость.

И вот теперь, попав наконец в знакомую до боли Вену, и выпив кофе на площади перед сбором Св. Стефана, мама Эльза объявила Артурчику, о своем сокровенном желании – первым делом посмотреть порнофильм.

– Мама, ты сошла с ума, – завопил Артурчик. – Ты пожилая женщина. Твоей внучке в Израиле 18 лет уже. На что это похоже? Покойный папа в гробу перевернется...

– Не перевернется, – с достоинством ответила мама Эльза. – Рудольфи очень интересовался сексом, поэтому я постоянно вытаскивала из его постели любовниц. Даже в советское время, когда он вернулся из лагеря. А до войны они с братом Леопольдом на двоих держали на Виру холостяцкую квартиру для утех, пока мы с сестрой не прекратили это дело. В общем, считай, что я делаю это вместе с ним. Он будет мысленно с нами.

– Хорошо, – сказал Артурчик. – Я с тобой пойду, но я тебя не знаю.

Кинотеатр «Астор» размещался в довольно темном переулке, вдалеке от фешенебельных районов. Мама Эльза от трамвая, в котором они из экономии проехали зайцем, шла под руку с сынком, однако по мере приближения к дверям, он начал от нее отпихиваться.

Билеты купили по отдельности, и служитель с фонариком провел их на разные места. Артурчик сидел впереди, мама Эльза – на два ряда дальше.

Зал был полупустой, в основном в креслах развалившись курили мужчины весьма пролетарского вида. Явление аристократической мамы Эльзы, при полном макияже, в модной шляпе и пальто, явно произвело впечатление, несмотря на полумрак.

Через полчаса, когда на экране со вкусом разворачивалась групповуха, с участием одного черного и трех белых парней и двух девиц с косичками, судя по виду – шведок, в зале раздался хруст фольги и громкий шепот мамы Эльзы: – «Arthurchen… Arthurchen…»[2]

Артурчик замер, сделав вид, что не слышит. Не тут-то было. Зов стал настойчивей, и в нем послышались решительные нотки. Поняв в глубине души, что сопротивление бесполезно, он обернулся. Мужчина, сидевший за его спиной, передал ему полплитки шоколада и прошептал:

– Von dieser netten Dame[3].

– Danke[4], – машинально пробормотал Артур, севшим от злости голосом, и пробираясь по ногам, вышел из зала.

Мама Эльза пришла в пансионат вечером довольная и возбужденная.

– Напрасно ты ушел, этот господин меня проводил. Он такой милый! Завтра мы пойдем с ним пить кофе. Но знаешь, он мне рассказал, что есть кабинки, где можно смотреть порно в дырочку, только надо бросать монетки. А если быстро меняться, то за одну монетку мы сможем посмотреть вдвоем. Давай, собирайся!

Сюжет третий. Рим

Ах, Рим!

Колизей, Пантеон, Сикстинская капелла, которая в том, приснопамятном году, как на зло, была закрыта на реставрацию.

Однако, разношерстную толпу бывших советских граждан, катившуюся туда-сюда по курортной набережной Лидо-ди-Остия, недоступность микельанджеловского шедевра вряд ли тревожила. Она была занята повседневными делами – добычей приработка к скудному еженедельному пособию от щедрот благородных американских евреев, ну и распространением слухов и сплетен, обычным в состоянии перманентной вздрюченности.

– Надо ехать в Майами, там хороший климат...

– Вы с ума сошли, только Нью Йорк, только Брайтон Бич, там все наши, и английский не нужен…

Стелла целеустремленно продиралась через толпу. Ей было дано задание купить порнофильм на восьмимиллиметровой пленке.

До этого она долго препиралась с мужем, кто пойдет, но в последнюю минуту зашел сосед и увел Гарика на Круглый рынок за куриными потрошками и индюшачьими крыльями, прозванными находчивыми эмигрантами «Крылья Советов». Ввиду крайней дешевизны они и составляли рацион большинства семей на довольствии.

Внучка соседки Эстер, уже ходившая в первый класс организованной тут же английской школы, копалась в супе, вылавливая кусочки и волновалась: «I hope, it’s not пуп!»

Стеллиной дочке Анечке было всего два года, но по мнению соседки по квартире, этого ребенка ждало большое будущее.

Соседка Эстер была интеллигентнейшей пожилой дамой из Эстонии, знавшей пять языков, и в молодости обучавшейся в венском университете. Маме Эльзе она приходилась троюродной сестрой, но слегка ту презирала, за чрезмерное, как ей казалось, внимание к собственной внешности, а племянничка Артура называла не иначе, как «стрекозёл».

Свое заключение о гениальности соседского ребёнка она сделала не на пустом месте – на днях Анечке, как положено, купили золотые сережки с маленьким камушком, и со второго этажа была приглашена свирепого вида бывшая косметичка из Москвы для прокалывания ушей, с шилом наперевес. При виде устрашающего инструмента Анечка заорала, как пожарная сирена, и орала, захлебываясь, до тех пор, пока ее не поднесли к зеркалу с сережкой в одном проколотом ушке. Посмотрев на результат, ребенок сглотнул слезы и сопли и решительно потребовал: «Дугую».

Тем временем в отсутствие Стеллы, папа Гарик уже полчаса безуспешно уговаривал свое чадо поесть индюшиного бульончику. И тут его осенила блестящая мысль – в коридоре на стене красовалось немудреное украшение бедной съемной квартиры– бутафорский рыцарский шлем и сабля. Сорвав саблю, он ворвался в кухню, с криком рассекая воздух: «Жри, дрянь, убью на фиг!». Кукольная Анечка с интересом посмотрела на папу большими черными глазами и радостно засмеялась.

Уставший Гарик валился с ног – ему надо было подготовиться к очередному выходу на базар «Порто Портезе», где эмигранты поторговывали всякой всячиной – от советских презервативов и нотных сборников до разного рода технических приборов. На кухонный стол был выставлен кинопроектор, который следовало опробовать. Дюжий Гарик стучал по агрегату железным ребром ладони, пытаясь добиться желаемого результата. Наконец проектор, устав сопротивляться, с ворчанием включился и дал луч.

– Направленно-рассеянный свет, – с удовлетворением констатировал Гарик.

– Дорогой мой, – образованная Эстер вынула изо рта сигарету, – это несовместимые понятия. Либо – направленный, либо – рассеянный…

– У кого-то, может, и несовместимые, а у нас, – изрек Гарик и пригласил убедиться.

Действительно, луч, несомненно, был направленным, но вместе с тем какая-то рассеянность тоже явно прослеживалась. По-видимому, причиной противоречивого феномена была хитрая советская оптика, пользовавшаяся среди итальянцев большим спросом. Вероятно, благодаря своим непредсказуемым эффектам.

Эстер подняла бровь. Она уважала Гарика за то, что он каждую неделю ездил в Рим, как он говорил – в театр. Правда на вопрос, какую пьесу он смотрел, отвечал уклончиво, ибо заплеванные стриптизные театрики вокруг римского вокзала «Термини» названия своим представлениям не давали.

Итак, поход Стеллы на набережную увенчался успехом. На контрольный прогон проектора были приглашены родственники, друзья и знакомые.

Детей оставили в соседней комнате под присмотром Эстер.

Публика собралась благодарная и сопровождала каждую сцену одобрительными комментариями, ибо звуковой дорожки у ленты не было.

В разгар действа в небольшую паузу ворвался звонкий голосок Анечки, по-видимому, исхитрившейся сбежать из-под присмотра: «Тётя кусяет банан!».

Гарик привычным движением рубанул по проектору ребром ладони, убив тем самым ни в чем не повинный прибор навсегда.

На следующий день соседка Эстер, закурив сигарету, повторила:

– Помяните мое слово, эта кукла еще даст вам всем просраться…

Так и случилось. Через много лет Анечка стала в Австралии кинорежиссером и сняла довольно успешный детективный фильм «Рашен Глобтроттер», изобиловавший постельными сценами, и тепло встреченный критикой.

Не все заметили, что в небольшом эпизоде снялся и полысевший папа Гарик.

Он очень достоверно сыграл труп.

Сюжет четвертый. Мельбурн

В конце 70-х годов прошлого века Австралия была еще непуганой патриархальной страной. В воскресенье пабы и магазины закрывались, ибо воскресенье было днем для церкви. В субботу супермаркет работал до 12 дня, и эмигрантам, всю неделю вертевшимся на работе, как белки в колесе, надо было с утра успеть еще и на базар, чтобы дешевле отовариться овощами и мясом на всю неделю.

Культурная жизнь била ключом где-то в высших сферах, но по дороговизне билетов и слабому знанию английского для среднего бывшего советского гражданина была малодоступна.

Зато для дома можно было, наконец, обзавестись цветным телевизором и даже – видеомагнитофоном. А к нему, конечно, полагались и фильмы. В том числе – вожделенная порнуха. Ночной кинозал, так сказать.

Качество сто раз переписанных кассет было неважным, поскольку официально прокат фильмов ХХХ-рейтинга был запрещен почти во всех штатах Австралии.

Исключение составляла территория столицы Канберры, возможно потому, что членам правительства надо было как-то коротать время между напряженными парламентскими сессиями.

Тем не менее, после обильного, по-советски, ужина с не менее обильными возлияниями, хозяин дома предлагал желающим просмотр этих мутных кассет. Сюжет, как обычно, был довольно незатейлив, а включённые в него физкультурные действия – однообразными.

Что-то интересное попадалось редко. Такое, например, как греческий ролик, произведший большое впечатление. При виде полу-античного красавца с внушительным инструментом, поросшего курчавым овечьим руном, одна из дам даже воскликнула: «Ах, какой человек!»

Тем не менее, душа жаждала большего.

Культурного времяпрепровождения, скажем, или выхода в город.

Большого экрана, в конце концов.

Сенсацией эротического кино в ту пору была «Эммануэль». И именно туда был организован культпоход. Кинотеатр располагался на втором или даже третьем этаже офисного здания в центре сити на Сванстон стрит.

Перед фильмом обещали стриптиз.

У входа в пошарпанный кинозал зрителей встречала высоченная негритянка на платформах, с голой грудью и какими-то тряпочками на бёдрах.

Когда все расселись, она закрыла дверь и деловито поднялась на небольшую сцену. Народ захрустел попкорном. Заиграла оглушающая музыка, негритянка минуту отрешённо поизвивалась, и сняла свои тряпочки. Еще чуток повертев попой, она поцеловала в плешь предусмотрительно севшего в первый ряд выходца из Одессы, а затем удалилась.

Публика вяло похлопала, свет погас, и на экране молниеносно промелькнула эмблема с фонарем, в которой было что-то до боли знакомое. Оказалось, что до начала главного кино показывают мультик. Голос за кадром что-то бубнил по-английски, но незнакомые слова складывались в знакомые предложения: «Pedestrians should be loved» – неужели – «пешехода надо любить???» И по мере того, как на экране бедный пластилиновый пешеход уворачивался от разных опасностей, в оторопевшем мозгу синхронно вспыхивали строки: «Пешеходу разрешают переходить улицы только на перекрестках, то есть именно в тех местах, где движение сильнее всего и где волосок, на котором обычно висит его жизнь, легче всего оборвать».

В захудалом порно-кино, в центре Мельбурна пролог к «Золотому Теленку» воспринималась совершенной фантасмагорией. И, тем не менее, она была реальностью.

Наконец снова появилась серая эмблема «Таллиннфильма» с уличным фонарем, из-под которого поплыли заключительные титры, причем список гордо возглавляла фамилия Уно Каламаа, известного мультипликатора, который под коньячок в кафе «Пегас» проповедовал о высоком искусстве порнофильма. Все вернулось на круги своя.

А потом пошла «Эммануэль», но это было совсем уже неинтересно.

[1] (Вернуться) Тогда – с одним «н».

[2] (Вернуться) Артурчик (нем).

[3] (Вернуться) От этой милой дамы (нем).

[4] (Вернуться) Спасибо (нем).