| ПОЭЗИЯ | Выпуск 83 |
|
Лаванда и кипрей, чабрец, календула и череда, отдельно – мелисса, крапива, горячая трава, мать-и-мачеха, душица, лавр, полынь-трава, иван-да-марья, да корень зверобоя, мята и листья тысячелистника, плоды шиповника, березовые почки, цветы василька, корень девятисил, подорожник – по книгам, топинамбур, шалфей – для всей моей семьи, чтобы у вас хватило сил, кто бы вас ни оставил, кто бы вас ни любил… Пусть цветочные и травяные гербарии будут памятью обо мне. 1 Четыре ароматных состава звучат, как стороны света, – Свежий – на основе хвои и вербены для белого севера, Горьковатый – солодка с семенами годжи для востока, Пряный – смесь ванили и сушеного чернослива для юга, Цветочный – плен пионов и тающей сирени для запада. Как мы в дыму лет растаяли? Почему мы оставили всё? Как нам случилось разойтись по сторонам света бездетно? Где наши цветы и наши тональности – по ту сторону ветра, На каких широтах, в каких подворотнях, на каких высотах, На ниточках каких невидимых горизонтов, точно ноты, висят? 2 По воскресеньям бабушка варила варенье из лепестков роз, самых разных: чайных, черных бордо, белых, приторно-алых. А рецепт был достаточно прост (хотя никто не повторил после): сначала все лепестки роз недолго подсушивались на подносе – потом ссыпались в медный чан, далее – добавлялся кипяток, вареную смесь заливали сахарным сиропом и летним соком. Варенье еще немного подходило на огне, впитывая шаги и смех, остывая, набирало густоту и тягучесть, тяжесть бабушкиных век… Аромат варенья осваивал все виды движений: он летал и парил, просачивался в угловые щели, забирался на антресоли, под стол, забивался в старый паркетный пол, пропитывал волосы и кожу, он рос в воздухе невиданным растением и кружился каруселью. Всё это казалось любовью, здоровьем, семьей и свободой – всё это именно таковым было – без жгучего сигаретного дыма, без тускло опрокинутых в себя глаз, поредевших седых волос, без того, что остановилось на полпути, предательски не сбылось, без закрытых зеркал, лопающихся на интервале сольных пустот… 3 Дедушка считал, мысль воздействует на тело непосредственно, мысль – это вена, по которой струится ток настроенного сознания, а речь привносит в осознание структуру, логику общего понимания. Он называл это «волевым теплом», оно создается концентрацией, при сем его локация условна – в кисти, в локте, в грудной клетке, но только не в голове, голова должна чувствовать прохладу (Ниагарского водопада). «Волевое тепло», подобно шару, пару, подобно дирижаблю, можно тренированным сознанием перемещать внутри себя, обволакивая болящее материальное, болящие органы, ткани (а вот про болящее восприятие он ничего не написал – жаль), что настраивает весь организм на другой регистр частот. Почти пифагорейский, а отнюдь не советский поворот… Симфоническая Вселенная. Он всерьез беседовал с сердцем, прислушиваясь к его звучанию, как к звучанию морских волн (и что они несут в чреве своем?). Тело, в его понимании, – живой музыкальный инструмент, а не механизм управления и подавления – нечто священное, поэтому боль – только мысль, требующая своего исправления. Весь организм, по нему, резонирует с содержанием сознания, а содержание сознания – с содержанием жизни… 4 Как вы жили среди пересудов, сосудов идеологий, спор, покрывавших с лихвой карты мировоззрений? Как вас не укололи шипы подозрений и тени масс? Или вас так же жевали и безжалостно спрягали?!.. А вы все равно благоухали, настраивались на волну, разговаривали с сердцем, душой и волосами – по ту? Всегда было что-то по ту сторону, какая-то полнота, та, что для всех непосвященных, незрима, неведома. Ох, как вы цвели среди зимы человеческого участия! К чему, из того чего я не знаю, вы были причастны? Иван и Елена, Елена и Иван – может быть, вам был известен рецепт какой-то другой любви?!.. 5 Фокусы истории – пружинящие повторы, черный бархат, выбитые витражи. Ничто не восстанавливается так долго, как ткань человеческой души. Ничто не рвется так быстро, как гуманность сама по себе (а не воистину!). Ничто так не тлетворно, как текучие иллюзии, многообещающие миражи. После революции детей врагов народа – поэтов, генетиков, минералогов – кому не исполнилось пяти особенно, распределяли по домам и приютам, к юным беспризорникам, попрошайкам и к малолетним проституткам – всем – пытка; по сути та же евгеника, но только непонятно как, наоборот… Цель – сможет ли голубая кровь не поддаться пошлости и огрублению, сможет ли сохранить индивидуальность и высокое предназначение среди вшей, мата, вони, всех видов нечистот и вещного отношения? Так вот, нет, не сможет: кому нет пяти, дороже чай и колесико колбасы. Ребенок считает, что весь мир – продолжение материнского лона, любви, что мир не злобен и не колюч, а скорее – тягуч и сладок, как леденец… Пример под конец: дочь расстрелянного графа стала водителем трамвая С простыми синтаксическими конструкциями, верная дщерь революции... Теперь и тогда – основное упущение – в направлении хода и импульса, в коллажности форм, злобе и коллективной упертой выспренности… Импульс должен быть открытым и восходящим, парящим над талым, а в России он – исторически нисходящий, интонация в речи – та же. 6 Нина, как ты умирала, вздорная и подвижная, бегающая за голубями, Нина, Нина, как ты умирала – неподвижная и парализованная, пустая, не принявшая от жизни ни хлеба, ни мякоти близких сердец, ни любви, за которой бегала оголтелым, раненым зверьком, как за голубями… Все унесла белая река – твое дыхание и твои мечты, и твою ранимость. От всего отказалась ты, от всего отвыкла ты – испарилась твоя малость. Прощай, бегай там, за облаками, за белокрылыми ангелами, за снегами, Мелькая белокурыми косичками, со смеющимися глазами-лисичками… Чем дальше мы уходим от цвета, тональности, тем младше становимся. Возможно, этот образ мне продиктовала или нарисовала бессонница… Не в том дело. Тем меньше цвета в самом импульсе, меньше движения, зато – много света, а порой – слишком много... Он всё поглощает. 7 Таня, Таня, где ты потерялась, тебя все кличут, и все зовут годами, а ты всех видишь, но не признаешь, совсем не отзываешься душой. Таня, где ты застряла, в каких душных кустарниках и в каких цветах, где твое красное с белым платье, где звонкая радость – лишь страх? В доме, сокрытом в других домах, сером, прозрачном и неземном, в доме, где сквозит и переворачивается на балконах сонный шум, в доме проклятом, а не родном одна растерянность в твоих глазах. Никто не слышит твою музыку давно, твой беспокойный ум. Никто… 8 Лидочка и Лидия, где твоя золотая ладья торжественной Исиды? Где твои сандаловые руки, где твои глаза, полные любви, не муки. «Вот они!» – отвечает мне мать. Так что вдруг случилось со всеми? Прогремели грозы, пришло ненастье, стекла реальности запотели? Что вдруг?............................................................................................. Почему все оказались в своих историях, словно нищие паломники, В своих красном, зеленом и желтом платьях – пришлись некстати, Хотя вполне подходили временным срезам по походке и стати?.. 9 В конце двадцатых чисел марта и до десятых чисел апреля в Киото и Токио (ох, хорошо, мама, что хоть не на Венере) ароматные метели лепестков – розовых и снежно-белых – цветут, перисто реют, колышут воздух и плывут на восход. Сакура открывает миру свою кратковременную красоту, чтобы через две недели исчезнуть… Есть общий ход… А впереди – долгий год трудов, поспевания сока, плодов, Невероятной тишины, замедления роста, уплотнения колец. Год, что сорвет с дерева жизни несколько зрелых сердец… Ритм чередований прост, хотя через него не переступить, а ты постоянно, год за годом, рвешь эту нить. – Да, я – не ты, я – на возвратных ритмах, одна из гончих млечной Гекаты. 10 В детстве я составляла ароматы из сушеных цветов, листьев, трав: меня не устраивал мамин парфюм, духи бабушки, тети Нины, Тани. Все химические соединения казались искусственно напускными, а ароматические масла – избыточно тугими, барочными по цветам. Сочетание ароматов ингредиентов, как лента, должно извиваться, подобно змеистому течению на фоне ведущего, главного аромата: цветочного, свежего, фруктового, горького, безбрежного, пряного – никто не предупредил, что у беды и потери, смерти и опустошения есть свои тональности, свои цвета и свои ароматы, с чем сравнить?.. На некоторые из них у меня развилась к зрелости жуткая аллергия. Да-да, всё более, чем очевидно, дедушка, – неправильное звучание… Ведь сочетание ароматов сравнимо с сочетанием различных цветов, что могут быть выстроены на принципах контраста и дополнения. Контрастность нужна, когда требуется духовное звучание сестер. Дополнение создается на градуированности тона, мерцании валёр, вращении туманности Андромеды, медных тенях, темных объемах – одним словом – на переходах, камерности единичной, си-минорной. 11 Какие голоса переливаются, парят, по-журавлиному курлычут!!! Я вас порой в себе всех слышу – чудесных птиц и розовых ягнят. Ну а потом всё разом заглушает водопад, я выбираюсь к Океану, а он глазеет на меня, как Дхарма, воплощение нормы, или Мана. Как передать твое дыхание? Может, как смесь герани и лаванды, как запах крови роженицы, высокогорных трав и молодой орлицы, клин караванов – то пустот, то ритмических повторений и оссаны, как пенный капучино, чудаковатый Пульчинелла. Ты меня читаешь… Как передать твое спокойное присутствие, которое касается меня, ты уменьшаешься до капельки, фрактальной капельки-царапинки, и переселяешься в меня, а здесь – внутри – ты разливаешься звеня до привычных объемов и до всех своих вековых слоев и водоемов. Долго-долго после ты смотришь на мир через окна моих серых глаз. Весь ли мир имитирует твою мелодию и качается на твоих волнах?! И весь мир прислушивается к тебе, чтобы услышать первозданное, Хотя ничего – и даже тектоническая плавность – не предзадано… |
|
|
|