Семь одиночеств [1]

Книжный магазин с таким названием существовал почти двадцать лет назад, и я имел возможность там работать с приятной дамой по имени Валентина. Были там и другие дамы, и их имена сохранила история. Почему-то самые важные вещи остаются только на фотографиях, которые врут в каждом мегапикселе. Фотографий осталось много, мы были фотогеничны.

Магазин был на улице Даукши, в Каунасе, в старом городе, в те времена там в изобилии праздно шатались представители низшей богемы с бутылками чернил (не для «паркеров») в руках, однако, встречались и студенты с интеллигентами. Сразу после открытия магазина тут объявился представитель местной фауны – Феликс. Склабился, как расстегнутая ширинка, и представлялся генералом улицы. Славный человек, мы его фиктивно устраивали на работу, и он таскал в контейнер наш мусор, пока не появлялась его так называемая жена, и он не принимался ее колотить. Когда я давал адрес магазина светлой памяти Бронюсу Савукинасу, он среагировал энергично: «О! Прекрасная улица! Я там в сорок пятом здорово отхватил по носу!». Отхватывал и я, только не в то время и не в магазине.

Так было здорово иногда (каждый день) заходить в «Суфлерскую будку», кафе Каунасского малого театра, поболтать с тамошними обитателями. В кафе постоянно сидели два персонажа вышеупомянутого театра – Пликис и Шмикис, и такой себе гробовщик из близлежащего похоронного бюро. Мы всегда отлично ладили, даже иногда похрапывали за компанию, уронив головы на стол. Когда не было особенного желания возвращаться домой, я звонил и говорил, что «Шмикис поймал рыбу». Бывало, ловил, правда, куда девалась та рыба – трудно объяснить, но добираться домой из «Суфлерской будки» доводилось и по сорок пять суток. Шмикису приходилось ловить рыбу уже сетями.

В «Суфлерской будке» даже подавали блюдо под названием «Семь одиночеств», это был, не поверите, карбонад из свёклы. Никто его тогда не заказывал, кроме нас. Была такая девица, влюбленная в уже упомянутую Валентину, она заказывала это блюдо для всего коллектива. Кроме того, эта девица каждый день (!) приносила Валентине по розе. Пробовала приносить орхидеи, но я запретил, ибо орхидеи были моей прерогативой.

Само открытие магазина было невиданного уровня, сам я этот уровень видел одним глазом, хотя в прессе писалось о почти четырех. Помню главного нациста советского кинематографа, Альгимантаса Масюлиса, поднимающегося по лестнице и декламирующего нечто красивое. Звучала живая музыка, хотя танцевать все стеснялись. Я стоял с пиджаком «из стульев Людовика Четырнадцатого» (согласно Марку Зингеру), постепенно переворачивая стул, а может даже – диван, а многочисленные уважаемые гости теснились, пряча за спинами объемистые букеты, которые в нужный момент кому-то да достались.

А потом приехал Валдас Адамкус. У половины гостей даже букеты со спин попадали, никто не мог поверить. Ну, и что, ничего страшного. Президент даже посидел на ступеньках, больше не было, где посидеть. Сказал несколько слов, нельзя же не дать такому человеку поговорить.

Но еще интереснее было, когда приехал президент Эстонии Леннарт Мери. Чего это он ко мне приехал, не совсем понятно. Улица была вся в колдобинах, караван президентских лимузинов почти проваливался в ямы, охрана с отчаяния уже срывала орденские ленточки с костюмов. Но приехали, сбежалась и вся свита, включая посла и военного атташе. Я сказал Президенту оба мне известных эстонских слова, он развеселился, и дальше уже мы общались по-немецки. Я тогда как раз написал рецензию на книгу эстонского автора, поэтому чувствовал в себе неколебимую уверенность, и Президент тоже это чувствовал. Пообщались, потом водители с грехом пополам повыбирались из ям, и все уехали. Самое удивительное, что сразу после их визита улицу принялись асфальтировать. И начали с середины – прямо от входа в магазин. Сейчас уже ни один Президент в яму не заедет. Правда, когда магазин навещала киногруппа из Германии, она еще успела зафиксировать пейзажи, достойные киргизской степи, и даже аборигенов с уже упомянутыми бутылками в руках.

В магазин приезжали почти все главные писатели, от Геды и Венцловы до Гавелиса и Кунчинаса. Бывали разные греки, итальянцы, финны и прочие шведы. Был лауреат Нобелевской премии Тумас Йоста Транстремер. Иногда мероприятия случались по три раза в неделю, а это уже утомляло. Ведь при такой занятости не найдешь и минутки заглянуть в «Суфлерскую будку», а вдруг там Шмикис поймал рыбу?!

Не знаю, чего они приезжали, может, не было, куда деться? Правда, кое-кому приходилось подсказать нужное направление. Как-то я нарисовал подробный план поездки для Йозаса Эрлицкаса, потом отсылал его факсом на телевидение, он тем временем что-то грузил в прямом эфире, получил он тот план и успешно добрался до магазина на своем красном Опеле. А Томаса Венцлову пришлось довезти самому на арендованных по такому случаю «Жигулях», он сказал, что Жигули – хорошая машина (в чем сомневаюсь), а Каунас похож на Тель-Авив (в чем тоже сомневаюсь).

Бывали всякие развлечения и представления. В те времена популярная радиостанция «Каунофон» каждую неделю подключала магазин к «прямому эфиру». В магазин приходил выбранный радиостанцией человек, который должен был по всем полкам искать одну конкретную книгу. Радио транслировало все мучения ищущего, а я пытался как-то помочь, ведь и шило из мешка само собой не выпадет. Чаще всего находил, хоть и постанывая.

Хотя, конечно, главными представлениями были сами писатели. Всякое там с ними случалось. Одно время, по неизвестным мне причинам, наши мероприятия взялось поддерживать «Каунасское пиво». Каждую неделю приезжала фура с логотипами и сбрасывала нам это пиво. Много. Помню вечер с латышскими поэтами, которые прибыли к нам из музея Майрониса уже тепленькие. А тут – несколько ящиков пива. То вечер, очень мягко говоря, был космического уровня.

Аудитория была различных размеров. Вот на концерт одной авангардной группы собралось 2 (два) слушателя, притом один из них был музыковед, но группа все равно выступила (в магазине, в самом деле, выступали много кто, от Каунасского бигбенда и Каунасского струнного квартета до Гедрюса Купрявичюса). А когда приехала Юрга Иванаускайте с двумя тибетскими монахами, людей собралось, как на концерт Кайли Миноуг на Жальгирис-арене, многие не поместились. Все злятся – но что делать, не помещаются. Тибетских монахов пришлось нести просто на руках, потому что – тоже не поместились бы.

Еще в магазине долгими вечерами проходили собрания клуба «Согласия-Света». С докладами, почетным гостями и тем, что можно налить или нарезать. Всегда это было интересно и, как говорится, полезно. В магазине едва помещались ауры докладчиков, некоторые прорисовывались сквозь окна. А сама атмосфера этих собраний была такая, по которой буду скучать и через сто лет.

И вот однажды – надо же такому приключиться – в финале встречи заклинило железные жалюзи, никто не мог выйти. Вино еще оставалось, сигареты тоже, так что клаустрофобия на время отступила. Всю ночь кто употреблял эти ресурсы, кто спал на стульях, кто продолжал дискутировать об императиве Канта. Вызванные ремонтники разняли жалюзи только в одиннадцать утра. В открытые двери первым делом вырывались эманации табака, потом – изможденные диспутанты, а вошедшие первыми посетители увидели продавленные спавшими стулья, висящие на журнальной вертушке лисьи меха известных журналисток и окаменелости «последнего ужина». И, сверх всего, из служебного помещения сразу появился Дональдас Кайокас и принялся угощать покупателей мандаринами. Мало кто решился взять, хотя чего бояться мандаринов – вообще непонятно.

В магазине не было компа, тогда вся деятельность сводилась к ручной работе. Даже письма немецким поставщикам я писал от руки, что им должно было казаться клинописью на глиняных табличках. Кроме того, я использовал вычурный языковой код, который в переводе выглядел бы, примерно, так:

«Глубокоуважаемый, я глубоко убежден в качества ваших изданий и позволю себе просить прислать нам то-то и то-то». Увидев все это, немцы, небось, падали со стульев, поскольку отвечали только на третий день, когда им снова удавалось усесться на те стулья.

Но к немцам я ездил и сам, Франкфуртская книжная ярмарка была обязательной частью программы. Живал у тамошних поляков, которых во Франкфурте почти столько же, сколько в Варшаве. И помогал с жильем приезжавшим коллегам, что было не совсем осмотрительно: за посредничество коллеги старались отблагодарить, чаще всего, бутылкой. Из-за этого попасть на ярмарку удавалось только на третий день, но и там, помню, спал на софе рядом с лифтом. Лифт работал тихо и спать не мешал, посплю и снова иду к стендам заказывать что попало. Хорошо, что эти услужливые поляки исчезли, когда один мой протеже, директор сети книжных магазинов, голышом промчался по их коридорам.

Франкфурт, вообще, был какой-то хмельной. Раз встретились там с представителем издательства «Ташен» и пошли развлечься. Начали развлекаться на какой-то террасе, но, в конце концов, очутились в стриптиз-баре. Тамошние девицы вовсю миловались с вертикальными перилами, но была еще одна штука под названием «консумация». Купи девице особо дорогого напитка, она сядет тебе на колени, и можешь тогда тискать ее по-всякому. Купил. Села бразильянка, очень похожая на Джордану Буткуте, году в восемьдесят девятом. Ничего я не потискал, хотя где-то рядом немцы уж так щупали девиц, словно тесто для пиццы замешивали. Я просто разговаривал, даже сказал, что ей, наверное, лучше бы не в каком-то клубе скакать, а секретаршей где-нибудь пристроиться. Ответила, что я «зеер симпатиш». Ну, что правда – то правда. Но вот сразу после этого разразилась трагедия. Сидевший рядом коллега, до этого терпеливо наблюдавший происходящее, не выдержал и тоже схватил проходившую мимо девицу, посадил ее к себе на колени, купил выпивки, и тут оказалось, что это Наташа из Калининграда. Само собой, ничего страшного, Наташа там была одна из лучших, но коллеге еще и вздумалось подняться с ней на второй этаж, где было гораздо больше интима. Когда он спросил, может ли расплатиться карточкой, я понял, что ему тут хана. Так и было. Окончательная сумма за «оказанные услуги» составила шесть тысяч марок, счет на которые пришел на карту по месту работы, с указанием всех услуг. Неудивительно, что книжный бизнес на некоторое время коллегу заботить перестал.

Все равно получалось не только работать, но и, как говорится, «расслабляться». Не удивительно, ведь эта ярмарка, в самом деле, изнурительная. Раз шли гурьбой в отель, вдруг шедший с нами театральный критик куда-то забрел, свалился в канаву, где и выспался, набрав полные карманы глины. А мы с журналистами таки добрались до отеля и обнаружили там известного культуролога спящим на ковре в коридоре. Пришлось нести, хоть и было нелегко, одна куртка тянула килограммов на двадцать. До сих пор не понял, что это было: еще вечером дискутировали о египетской культуре, и вот он уже спит в коридоре. Положили рядом с соседом по номеру, уже упомянутым Савукинасом, и вышли. Минуты через четыре пришел и сам Бронюс, удивляясь тому, что культуролог проснулся и снова хочет дискутировать о египетской культуре. Мы, в свою очередь, удивились тому, как за какие то четыре минуты Бронюс успел облачиться в элегантный костюм и повязать галстук. Так бывает только в немом кино. Но пришлось и Бронюсу подискутировать. Были мы очень отзывчивые люди, карма улучшалась с каждой минутой.

Бывали и другие ярмарки, например, в Лейпциге. Там я должен был произнести речь, которую, конечно, заранее не написал. После впечатляющей пирушки по случаю открытия в Гевандхаузе, вышли мы с одной переводчицей, следуя моему гениальному плану: мы сейчас идем в отель, я там пишу свою речь, а переводчица ее сразу переводит. Однако, по приходе, из кармана выглянула бутылка виски, переводчица тоже была исключительно наблюдательна, так что занялись совершенно не тем. И произнося речь на ярмарке, пришлось импровизировать в стиле Вивальди, иногда переходя на Паганини.

Импровизировали и другие участники. Помню, только я затеял беседу с какими-то немцами, как подлетает Юргис Кунчинас и говорит: «Ер ист айн Дихтер, ихь бин Прозамайстер». И слово сразу перехватил, хотя потом держал это слово уже в отеле, и, когда выселялись, бледная служащая несколько раз заверила нас, что «никогда не забудем того господина из двадцать третьего номера».

Вот, покончив с ярмарочными делами, сидим в одной лейпцигском кабачке, мурлыча себе под нос, а еврейский издатель, выпустивший альбом Чюрлениса, то и дело бегает на кухню посмотреть, готовят ли ему стейк. В Германии это непросто проделать, но он старался. Мы думали, что он поварам не только изложил правила кашрута, но и рассказал, что за художник был Чюрленис, поэтому и стейки мы называли «Мотивы Чюрлениса». Один день – «Море», другой – «В лесу».

Еще был незабываемый Калининград, где меня заносило Бог знает куда, может, чтобы рассказывал, что «Семь одиночеств» – это книжный магазин, а не сорт водки. Раз надо было ехать на чтения, однако поэт Айдас М. слишком рано устал, и мы оставили его в отеле. После чтений вернулись, поинтересовались заботливо, приходил ли такой-то и такой-то? – спрашиваем администратора. Говорит: был примерно двенадцать раз, что-то говорил, но ни разу не поняла, что хочет.

А потом это странное возвращение из Калининграда русским плацкартом, полное безумие. Мы с поэтом Айдасом М. купили в привокзальном ресторане молдавское вино, от которого он проснулся, а я заснул. Спал бы с удовольствием и дальше в плацкарте, но на моей полке уже лежала какая-то белоруска, c лицом, как у Лукашенко, которого катком наискосок переехало.

Проводники со всего поезда меня утешали, а поэт Айдас М. в это время сидел где-то с ехавшим вместе с нами Йозасом Будрайтисом и чувствовал себя отлично. Подошел даже ко мне, оцепеневшему, и говорит что-то там про Будрайтиса. Будрайтис? – сразу зашевелились русские. Где Будрайтис? И по меньшей мере три ближайших вагона побежали смотреть, где этот Будрайтис. Счастливый поэт Айдас М. угощался пивом, а я все думал свои думы, а не побежавшие смотреть Будрайтиса русские все меня утешали и даже цитировали Пушкина.

Эти богемные экскурсы напоминают не столько о нашем магазине, сколько о тех временах, однако без магазина не было бы ни ярмарок, ни пережитых там приключений. Приключений хватало и в самом магазине, а когда к нам присоединилась родственная сеть «Гуманитас», с которой мы немного конкурировали, но и очень дружили, приключений стало столько, что и д’ Артаньян бы застрелился.

В магазине работали прекрасные девушки, с которыми мне очень нравилось сидеть в барах по соседству, иногда даже в рабочее время и даже закрыв магазин, потому что внезапно накатывала необходимость поесть картофельных блинов. Почти все посещали и мой литературный чердак. Только уходит одна, а уже другая запускает снежком в окно и подходит. Окно открывается. Волшебные синхроны.

Изумительнейшей из них была по имени Роберта. Не всегда ей удавалось прийти на работу, не распространяя запах шампанского, но своим ремеслом она владела в совершенстве. Вот, скажем, приходит человек, говорит: «Ну… вот… мне надо… как его…». Роберта сразу достает книгу с полки и спрашивает, не эту ли. Вот-вот, эту – радуется человек. Высший пилотаж книготорговли.

Крали книги. И незаметно, и на виду. Удивительно, но, когда на одной из обворованных полок повесили объявление, начинавшееся словами «Дорогие воры, с этой полки украли 14 книг…», воровать с нее перестали. Быть может, у вора было начальное образование, и он даже умел читать. Но за одним таким я гнался аж до замка. Была зима, небеса казались прозрачными, а я гонюсь за вором. Когда догнал, его уже держал за все пуговицы пальто плотного сложения мужичок и сразу передал воришку в мои немощные руки. Вор с благочестивой физиономией отдал украденное, оказалось, что это была «Библейская энциклопедия». Теперь думаю, что вор, может, прочитал бы эту энциклопедию, стал бы ревностным католиком и с той поры крал бы только батоны.

В подвале магазина (это одно из торговых помещений), стояла трибуна, служившая подставкой для кассового аппарата. Трибуна крепкая, советская, не представляю, на каком основании, но доставленная мною из Каунасской техноложки, с чердака, заваленного непригодными для технологий вещами. С этих трибун в былые времена «толкали речи» весьма ответственные товарищи, в паузах отхлебывая из тут же стоявшего графина. А мы обклеивали «фасад» трибуны аккуратно вырезанными из каких-то книг немецкой поэзии страницами, на которых все прибывавшие гости оставляли свои автографы, наши девушки так и работали – не за кассовым аппаратом, а за автографами классиков. Ведь они – род пуленепробиваемых бронежилетов. «Оприходовали» мы две трибуны, на первую автографы уже не помещались, когда-нибудь все можно будет продать музею Майрониса, чтобы и Майронису было как-то спокойнее.

Где теперь вы все, девушки «Семи одиночеств» – Валентина, Даля, Аудра, Альма, Смила, прочие, с которыми я реже отваживался целоваться на складе? В англиях, ирландиях, еще где-то... Магазина уже давно нет, на его месте кто-то торгует жареными куриными крылышками, большинство наведывавшихся туда писателей – умерли. И потому, как бывает нередко, только снимки торпедируют память.

[1] (Вернуться) «Северные Афины», 2014, май, № 20.