| ПОЭЗИЯ | Выпуск 84 |
|
* * * Всех безупречней слышит Бога вдаль уходящая дорога. Его любви живой глоток – к утру раскрывшийся росток. Обиды, боли и мученья – святой адепт Его ученья. Простые радости детей – бесспорный гид Его путей. Своим звучанием природным кто ближе к духам первородным – в пустыне разъяренный вол, кузнечик или богомол? Тот, кто смеется над собой, срамит «помянутых не к ночи». Всех глубже смотрит Богу в очи Телок, влекомый на убой. Всех громче чествуют Христа увы, сомкнутые уста. ПОСТОЯНСТВО Прозренья грека Диофанта, взрыв восхищенного ума, труды Декарта и Ферма – века пронзившая константа. В лукавстве жизненных вопросов как ни вилась людская речь, не мог тобою пренебречь ни аналитик, ни философ. Лгут и язык, и карандаш, и искренность, и откровенность, лишь ты – святая неизменность не слицемеришь, не предашь. Лишь ты не жертвуешь собой в угоду нравам и приличьям, встречаешь мненья с безразличьем и не торгуешься с судьбой. И если в чем повинен я, лишь ты – достойный судия. Так за чертою горизонта, пройдя сквозь толщи ледников, торчат из глубины веков резцы и бивни мастодонта. Так глыбы мрамора и злата – твердыни мировых основ, куда дряхлей латинских слов, на них написанных когда-то. Так, все сомнения рассеяв, в грехах не ведая преград, наш разум – старый ретроград. И грозный кодекс Моисеев он, вопреки желаньям всем, не смеет свергнуть насовсем. ЛЕОН (Римское имя св. целителя Пантелеймона) Там, где в толкучке городской смешались Простых сограждан этносы и расы, Над головами римлян возвышались Дворцов имперских крытые террасы. Куст розы, зацепившись за пилоны, Как от восточных стран подарком царским, Раскрасил в пурпур римские колонны С их белоснежным мрамором каррарским. С небес взглянул орлиными очами Их боевых штандартов герб крылатый, Играя золотистыми лучами С фонтанных струй водой зеленоватой. Кругом пылала древняя лагуна Под гнетом солнечных протуберанцев И твердым взглядом грозного трибуна, Ступившего в каре преторианцев. Его зрачки, как когти хищной лапы На жезле со змеиной головою Вонзились в молодого эскулапа Под стражею военного конвоя. В огнях шести светильников горящих Трибун сиял невиданным величьем, Но жуткий взгляд очей его разящих Был юношею встречен с безразличьем. ТРИБУН: Леон, и презирать, и ненавидеть Тебя в толпе развратом обуянных Я предпочел бы, чем теперь увидеть В собранье нечестивцев окаянных. Твой Бог творит их варварскую смуту, Они Ему лишь только доверяют, И в час борьбы, и в смертную минуту Они твои молитвы повторяют. Они – исчадья выжженной пустыни. В безумии своем столкнувшись с нами, Они растопчут римские святыни Своими боевыми табунами. Их кормчий – нечестивец и хулитель, Их бред все фанатичнее. И что же?.. Ты – римлянин, ученый и целитель, Не может быть, чтоб ты желал того же! Скажи, ты жертва спеси или чванства, Или какой-то круговой поруки, В чаду самозабвенья и упрямства Спешишь принять неслыханные муки? Оставь, дитя, былые заблужденья, Дым призраков – пустых и многоликих, И ныне под священное кажденье Почти богов отцов твоих великих. ЛЕОН: Претор, мне торговаться непристойно, Я выпью мне предложенное брашно, Ты сможешь убедиться, что достойно, Ты сможешь убедиться, что бесстрашно. И все же, по какой такой причине Я для тебя, быть может, в назиданье Навстречу страшной собственной кончине Спешу, как на желанное свиданье? Чтоб ты, искатель ужаса во взоре Жертв им тобой предложенного торга, Увидел смерть не только не в позоре, Но в торжестве веселья и восторга. Чтоб ты, патриций с римским постоянством, Прозрел сквозь их кровавые потоки, Как римский мир летит к иным пространствам Звезды, уже взошедшей на Востоке! * * * Как Моцарт, с одного лишь только взора, которому звучания не надо, по совершенству нотного узора мог оценить концерт иль серенаду. Как просветленный ум иного склада, великий математик от рожденья, по музыке научного доклада мог правду отличить от заблужденья. Так в музыке иных столбцов словесных поэт, еще не вникнув в содержанье сих строф, ему доселе не известных, суть отличит от лжи и подражанья. Так истину средь дум и чувств притворных поэт расслышит в звуках стихотворных. ЕЩЕ Еще не минул срок земных часов, Когда в предощущении возмездья, Сорвавшись с мест, дрожащие созвездья Помчатся за созвездьем «Гончих Псов». Еще судам приказано молчать. Не бьет родник, исполненный отравы. И соловьи в густых ветвях дубравы Не начали кудахтать и рычать. Еще взывают к чести прошлых дней Узоры из гранита и металла, И сострадая, в глубине квартала Какой-то нищий кормит голубей. Еще не всяких можно застращать, Не все своим безволием убиты, И на полсотни ищущих защиты Один еще способен защищать. Еще таится смысл в людских речах. И с силой вдруг проснувшегося рвенья Еще порой играет вдохновенье В, казалось бы, застынувших очах. И перед ликом правды иногда, Средь идолов пустых и именитых, Еще нет-нет, да вспыхнет на ланитах Святой огонь смущенья и стыда. МОЛИСЬ На тему Николая Сербского Молись, когда звезда мерцает И с неба душу созерцает, Глядясь в смирении своем В ее бездонный водоем. Когда навстречу духом бдящим, Застыв в безмолвье цепенящем, Земля из тьмы взирает ввысь… Молись, душа моя, молись! Когда, друг другу угрожая, Свою погибель приближая, Губя себе подобный род, Народ восстанет на народ, Когда, от сладких снов очнувшись, Мир содрогнется, ужаснувшись, Тогда не спи, тогда трезвись, Усердствуй, бодрствуй и молись! Но паче прочего, в мгновенье, Когда я сам впаду в забвенье, Когда меня скует гипноз Греховных дум, пьянящих грез, Когда никто в чаду растленья Уж и не мыслит о моленье, Тогда молю, душа: «Проснись! Воспрянь, воскресни и молись!» * * * Моя любовь осталась в ХХ веке Земфира Я в этом пространстве – его междометье с звучаньем призывным и гулким. Я мамонт, пришедший в чужое столетье бродить по его закоулкам. Так странник с какой-то превратной судьбою, согбенный, хромой и незрячий, с заветным сосудом с водой ключевою бредет по пустыне горячей. Калеча стопы о хребты и отроги, он страждет жестоко и люто. Но, несколько раз умерев по дороге, он вновь воскресал почему-то. Кому он работает, кем озадачен? В пустыне, где все умирает, кому и зачем его дар предназначен, едва ли он сам понимает ОСЕННИЙ СПЛИН Горит осеняя лампада в густых объятьях листопада. Навстречу тусклому лучу то ли плыву, то ли лечу. Осенний сплин, ты наважденье, или сигнал миров иных, от летаргии снов земных ты что-то вроде пробужденья? Так, после долгого забвенья трепещет скорбная душа, когда восстав, ее страша, грядет минута отрезвленья. Так, абстинента-наркомана, по счастью слезшего с иглы, страшит виденьем грозной мглы освобожденье от дурмана. |
|
|
|