Гремиха

ГРЕМИХА

На Кольском полуострове, в зоне шквальных ветров вбита в сопку Гремиха, в самый стык Баренцева и Белого морей. Дороги туда нет. Попасть в город можно на теплоходе или по воздуху.

На месте саамского погоста, который позже превратился в первый русской концлагерь, в 1941 году была основана Йоканьгская военно-морская база. Звалась она грозно – Гремиха. Американцы называли ее «Осиным гнездом». «Vespiary», – разводили руками адмиралы НАТО, получив доклад об очередной советской субмарине в Атлантике.

Сейчас осиное гнездо опустело. Но еще в восьмидесятых на городских улицах кипела жизнь. Тридцатитысячное население было занято обеспечением защиты Родины с севера. Отправлялись и возвращались подводные лодки – ядерное жало красной империи. База имела собственные корабли охраны, средства ПВО, морскую пехоту и даже боевых водолазов. Отец-подводник говорил мне, что Гремиха способна уничтожить землю три раза.

Может и хорошо, что она одряхлела.

Каждое утро меня возвращал в реальность будильник. Я вставал с кровати, наблюдая через заиндевевшее стекло привычную картину. Четыре десятка чернильно-черных хорд дремали у пирсов. Часто на пирсах собирались люди с цветами, играл военный оркестр. Это провожали подводников. Моряки покидали базу, как правило, на полгода, проходили под арктическими льдами, а оттуда выходили на простор мирового океана.

Я повязывал на шею пионерский галстук, шел в бурлящую школу. Ветер бился в окна, а я пытался понять, зачем кому-то понадобилось делить диагонали параллелепипеда точкой их пересечения. На переменах было веселее. Работала детская биржа, казино и рынок. Поиграть, обменяться и просто купить что угодно можно было за валюту – вкладыши из жвачек. Покидал школу в обед, когда городок уже был укрыт полярной ночью. Брел в музыкальную школу на ненавистное сольфеджио. Помню одно. Георгий Свиридов в «Зимней дороге» нарисовал с помощью звуков путь сквозь пургу неимоверно точно. Иногда случались школьные экскурсии. Нас водили (сюрприз, сюрприз) на подводные лодки.

Когда зажглось новое утро, я принялся смахивать учебники в портфель со стола. Отец сказал, что у него есть новость. Я напрягся. Предыдущей новостью была смерть Цоя. Папа отрешенно сообщил, что СССР больше нет.

– А что же теперь есть?

– Не знаю. Ничего.

– Получается, школы тоже нет? – с надеждой спросил я.

– Школа – есть. Страны нет.

Папино «ничего» обрушилось стремительно. Деньги превратились в бумагу. Мы с сестрой стояли в очереди, чтобы поменять бумагу денежную на туалетную. Мимо маршировали группы революционно настроенных матросов. Они несли разноцветные флаги – азербайджанские, армянские, молдавские. Они не требовали земли и фабрик. Просто отказывались подчиняться офицерам страны, которой не стало.

На полках военторгов стояли лишь пирамиды унылых консервов. В квартирах первых этажей открывались «комки» – первые коммерческие магазины. Предприимчивые люди начинали делать бизнес. Предприимчивых людей звали Сурен, Марат, Изик. Капраз Сергей с каплеем Сашей покупали у Сурена едкий турецкий спирт «royal» и пытались понять, что же теперь делать.

– Бурбулис этот хренов куда полез?

– Против референдума, значит против народа!

– Вялым членом крепкой страны не построишь.

– Это все Меченый со своим плюрализмом!

С атомных крейсеров снимали фильтрационные кассеты, богатые редкоземельным палладиумом. Их свозили в Мурманск, сдавали барыгам за 300 долларов. Этого хватало, чтобы прокормить семью несколько месяцев.

Военнослужащие увольнялись, увозили семьи. Единственная дорога города, обвиваясь вокруг сопки, поднималась на гору. Город умирал: первыми пустели дома по верхней улице – Бессонова. Музыкальная школа и библиотека, повинуясь оползню, переехали ниже. Закрылись военный госпиталь и магазин «Мебель».

Кто-то, наоборот, приезжал. Например, американские офицеры. Они больше не боялись ядерных ос, а проверяли, как уничтожаются их жала. Договор о сокращении вооружений как раз вступил в силу. Русские офицеры поили их «роялем» и возили на оленью охоту. Американцев рвало, наши отцы чистили черно-золотые вензеля на штатовских мундирах.

Опоры линии электропередач, питавшей город, уставали от неопределенности и падали. Восстановления электроснабжения ждали месяцами. Город получал энергию, питаясь от атомных реакторов субмарин. Мощности не хватало, и электричество давали по расписанию – по два часа в день на каждый из домов. В час «Ч» будильник оживал, свет воскрешал забытые предметы. Время рассчитывалось по минутам. Каждый в семье знал свой маневр: кипятить воду, мыться, готовить пищу, делать уроки.

В доме офицеров свет был всегда. Гремиханские дети роем носились по лестничным пролетам. Каждый день в единственном кинотеатре бесплатно показывали художественный фильм «Кинг-Конг». Не менее двадцати раз я наблюдал, как гигантская обезьяна проделывала путь с острова на небоскреб. Снова и снова Конг на крыльях человеческой алчности и честолюбия двигался к гибели. Этот несчастный примат кажется мне теперь олицетворением цивилизации.

Я выучил этот фильм наизусть. Там был момент, когда туземец в маске резко появлялся перед объективом кинокамеры, заставляя зрителей кричать от неожиданности. Я дожидался появления туземца, преднамеренно оборачивался в сторону, смакуя испуг соседей. Но через две недели лица соседей оставались каменными.

Мы с пацанами предпочитали тусоваться в коллекторах. Там было безопасно и тепло. Однажды мы решили объединиться и стоять друг за друга до смерти. Нам нужно было название. Грозное и красивое. Красный читал в это время Марио Пьюзо. Одна из семей – врагов клана Карлеоне именовалась Таталией. Дерзкое сочетание букв понравилось всем и сразу. На школьных столах и стенах подъездов стали появляться граффити – «Таталия Навсегда». Сами не подозревая, мы занялись пиаром и брендингом. Организации нужен был штаб. В брошенном доме по улице Бессонова мы подыскали уютную двушку с видом на белое безмолвие. Хозяева – крысы – ничего не имели против заселения новых жильцов. Мы раздобыли диван, пару столов, стулья. На стене повесили постер Слая в образе лейтенанта Кобретти. Он держал пистолет с лазерным наведением, в уголок лукавого рта воткнута спичка. На хате организация распивала водку «зверь» и целовалась с гарнизонными красотками. Иногда пьяные таталийцы сигали из окон третьего этажа. Опасности не было никакой: снег закрывал весь первый этаж.

Ученики младших классов говорили, что Таталия грабит банки. Конечно, это не было правдой. Таталия грабила только магазины. Использовалось несколько схем. Обычно мы заходили толпой, выстраивались перед продавщицей, просили продемонстрировать японский двухкассетник Akai. В это время один из парней оббегал дальний конец прилавка и тащил из-под него пачки сигарет, сникерсы, видеокассеты. Плевое дело. Были и посложнее. Например, вечером преступник заходил в магазин и тайком отодвигал щеколду на форточке. Дождавшись ночи, соперники Карлеоне возвращалась с двумя санками и кокер-спаниелем. Сани для товара, собака для прикрытия. Решеток на окнах еще не было, и форточка легко вдавливалась внутрь. Щуплый Балабан снимал куртку и пролезал в помещение. Вскоре по снегу катились бутылки коньяка «Наполеон», ореховый ликер «Амаретто», сигареты More с ментолом. Ночью хата стояла на ушах. Таталия поглощала награбленное.

Однажды меня привели домой под утро товарищи. Прислонили к двери, нажали звонок, смылись. Мафия боялась моего отца. Тот открыл дверь, спросил, где я шлялся, погладил кокер-спаниеля. Облако табачного дыма поднялось с собачьей спины. Иногда провожали домой и милиционеры. Один раз, пока отец разговаривал с сержантом о подростковом воспитании, я прошмыгнул в детскую и натянул пару дополнительных штанов. Отец зашел в комнату, присел на табурет и сказал, что пора мне выбирать путь в жизни. Путей оказалось два – тюрьма или армия. Я выбрал второе. Так я поступил в военное училище. Кажется, это был хороший выход из ситуации. Из восьми членов Таталии половины уже нет в живых. Иногда мы созваниваемся с выжившими, шутим, что заперты в романе Агаты Кристи про 10 негритят.

Гремиха смотрит на залив черными глазницами окон. Лодки давно пущены на металл вместе с пирсами. Не играет оркестр, и людей уж нет. Тундра медленно возвращает свое, прорастая в стыках бетонных плит.

ЗАЛЕТЧИК

Залетчиком я был всегда. Так уж вышло. Идти на совместное нарушение воинской дисциплины и правопорядка со мной отваживался не каждый. Будет залет: проверяющий офицер повстречается беглецам в метро или восстанет из груды шинелей в шкафу или материализуется в варочном цеху из пара. Проверено.

Однажды юным майским вечерком, мы сидели в общаге, скучали в карты. Жизнь сорок третьим трамваем звенела мимо. Хотелось пива пенного и женщин кудрявых. Но – сначала пива. Кому идти? Решили сыграть на поход за пивом в подкидного. Первой же раздачей мне зашли козырные валет, дама и король. Подумал, что если уж я с такой картой останусь в дураках, то…

Одевшись, я подошел к месту, где у университетского забора были сломаны два острия – чугунные пики. Десантироваться принято было именно в таких местах. Ведь иногда случалось, что курсанты застревали на заборе. Один толстяк, например, ночью болтался вверх ногами, зацепившись ремнем за пику.

Дребезжа мелочью, я перелез. Не успел перейти дорогу, как услышал слова «товарищ курсант». Обращение это было приказом моим надпочечникам – выделять адреналин. Поднял глаза. Стоят двое. Старший лейтенант оказался похож на деятельного гнома. Его голова без устали вращалась по кругу, как прожектор маяка. Второй был краснощеким капитаном. Все бы ничего, но на выпуклой груди капитана зияла бездной ада черная метка. На метке имелась надпись: «начальник патруля». Билли Бонс, помнится, получив от слепого Пью черную метку, сразу же помер от апоплексического удара. Сейчас я завидовал Билли Бонсу. Капитан приказал мне застегнуть пуговицу на кителе и никогда не нарушать форму одежды.

«Видишь, ничего страшного, – успокаивал себя я, старательно застегивая пуговицу и хлопая по ней для надежности. – Форма одежды. Только и всего».

Но тут начальник патруля попросил предъявить увольнительную записку.

«А вот это плохо, – подумал я. – Ведь таких записок я сроду не видывал».

Нужно было решить, в какую сторону предпочтительнее бежать. Пьянея от адреналина, я полез в нагрудный карман.

«Парк первомая или танковый проезд?» – сомневался я, сдавливая войлочные катышки на дне кармана. Я доставал записку целую вечность. Старлей открыл рот, я съежился, но машинально продолжал бессмысленное блуждание пальцами.

Но тут он бросил: «Не доставай!».

Патруль заспешил прочь. Я разглядел объект их интереса. В тени тополей, нарочито насвистывая, блуждал странный человек, одетый в военные штаны и гражданскую куртку.

«Фух, – думал я, заходя в магазин “Синичка”. – А говоришь, не везет. Сейчас бы объяснялся с дежурным».

На полках дремали ряды галет, по странному совпадению похожие на те, что выдавали курсантам в универе.

– Хорошие у вас галеты, – сказал я продавцу, у которого фамилия на бейджике заканчивалась на «ян». Те же две буквы значились в конце фамилии начальника армейской столовой. – Восемь бутылок «Бабаевского».

Выложив комок из купюр на прилавок и присыпав его мелочью, я быстро метнулся за дверь. Патруля на Волочаевской не было. Тогда я вернулся к прилавку, пересчитал драгоценные бутылки в пакете и двинулся в обратный путь.

У телепорта с отломанными пиками меня ждал сюрприз. На плацу, к которому примыкал забор, шло построение. Курсанты параллельного факультета выстроились коробкой, внимательно слушая выступавших внутри офицеров. Вторая лазейка была у санчасти, но во-первых, это было далеко, а во-вторых, не известно, где шляется банда Слепого Пью. Я протиснул пакет сквозь прутья решетки, аккуратно прислонив его к обратной стороне забора. Огляделся: никому вроде бы не было до меня дела. Стремительно перемахнул забор. Строй все так же застыл по стойке «смирно». Единственный выход находился в арке, а значит, путь предстоял вдоль строя. Постояв у решетки некоторое время, я поднял пакет, выдохнул и пошел.

На середине плаца в мою сторону повернулись все курсантские головы. Я понял, что меня любили и ждали. Что оставалось делать? Я вжал голову в плечи, ускорил шаг.

Из центра строя прозвучала команда:

– Товарищ курсант, ко мне шагом марш!

Голос принадлежал полковнику Давиденко, начальнику факультета. Развернуться? Поздно: до спасительной арки оставалось меньше пятидесяти метров. Я вспоминал навыки спортивной ходьбы. Сотни глаз буравили меня, изумившись игнорированию команды Давиденко.

– Товарищ курсант! Вы оглохли? – взорвался полковник.

Двадцать метров.

И тут как выстрел:

– Взять его!

Офицеры схватили фуражки в руки и скачками бросились за мной. Прижав пакет к груди как родную дочь, я сорвался с места. Влетел в арку, проскочил поворот, помчался с обратной стороны учебного корпуса. Бутылки в пакете дрались и шипели. Когда я обернулся, то увидел, что меня преследуют четыре человека. Справа располагалась курсантская столовая. Я устремился туда. По счастью на дежурство заступил младший курс родного факультета.

– Братцы, спрячьте! За мной хвост.

Парни деловито сопроводили меня на второй этаж, словно всю жизнь только этим и занимались – укрывательством самоходчиков. Обеденные залы, заставленные тощими столами, мне не подходили. За ними – овощерезка, по стенам которой были расставлены тележки. Далее – пара алюминиевых моек, в углу – советский холодильник ЗиЛ. Неприступный, как форт Нокс. Открыли дверцу, обнаружили, что рефрижератор забит хламом и отключен.

 – Дежурный по столовой, ко мне! – донеслось снизу.

Освободив камеру от мусора, я залез внутрь, скрючившись в три погибели. Курсант лязгнул тяжелой дверью, оставив меня наедине с вязкой тьмой. Вдох-выдох. Жирные стенки камеры пахли сливочным маслом. Выдох-вдох. Снаружи ничего не было слышно: резинки плотные. Я почувствовал, как нагрелся воздух, дышать хотелось все чаще. По лицу, затылку, спине сбегали горячие ручейки. Я дышал непрерывно, но кислорода все равно не хватало. Стало невыносимо: нужно было открыть, проветрить камеру. Ощупывал дверцу – гладкая. Пошарил по периметру – пустота. Чертов холодильник открывался только снаружи! Я стал глухо постукивать костяшками пальцев по двери.

 – Парни! Парни!

Без ответа. Бил тыльной стороной кулака. Ничего. Продавливал металл: он лишь слегка выгибался.

«Черт с ней, самоволкой, отстою в нарядах!»

Я верещал раненым зверем, долбился затылком в потолок. Потом принялся толкаться плечами, пытаясь раскачать ЗиЛ. Ни-фи-га. Перед глазами извивались бесконечные белые ленты. Я отъезжал. Мысли уплывали, словно никогда и не принадлежали мне.

Вдруг снаружи гроба послышалась возня. Я замер. Резко отлетела дверь. Воздух умыл лицо. Счастливым шариком я скатился на бетонный пол. Надо мной – двое, в белых передниках, движения их быстры и сноровисты. Схватили под руки, потащили к окну:

 – Офицеры закрывают вход, будут обыскивать все.

 – Братцы, родные, да черт с ними. Я сдаюсь. Я жив.

 – Что? Времени нет. Валера я подержу, снимай занавеску с телеги.

Ребята суетились, скручивали белую занавесь в канат, крепили к трубе. Мне было все равно: я следил за вьющейся в окне березовой листвой. Счастье было видеть ее!

На лестнице раздавались крики: «Наряд по столовой, строиться!»

Веревка упала вниз, мое тело подняли, подтащили к подоконнику. Я вылез из окна, перенес вес тела на веревку. Сквозняк стал щекотать мои ступни, перевязь бесконечно скользила в ладонях. Я врезался в планету. Пели птички. Два суетливых человечка махали сверху руками, матерились. Они же привязали к занавеске пакет и спустили.

С земли поднимался совершенно обновленный человек. Обновленный человек взял пакет и побрел в общагу. В комнате он блаженно опустился на стул.

 – Боже, хорошо-то как… – улыбался я друзьям.

Курсант Сердюк коршуном кружил над пакетом.

– Только за смертью посылать. Хорошо ему.