Скиталица

Я проснулся потому, что страшно хотел пить. Рот вязало как после рябины.

Лежал в нашем углу, друзья валялись рядом. Не хватало лишь Полтины.

Как ложился, не помню. В последнее время всегда напиваемся до отключки. Лечь спать раньше – то же, что умереть. Остановиться невозможно.

Когда-то мы пили меньше, и нам этого хватало, чтобы хорошо проводить вечера. Выпивка не была целью. А теперь нас сносит течением, и с каждым днем оно все более бурное и затягивающее.

Я-то пью, потому что мне плохо, меня убивает тоска, но друзья? Может, им тоже плохо, и они не говорят, подумал я тем особенно ясным способом, что доступен с похмелья.

Я ведь тоже никому не говорю.

В душевую не было очереди. Похоже, я действительно рано проснулся.

Спокойно, не торопясь, постоял под водой. Высох в струе воздуха. Сходил в туалет, опорожнился.

До конца не протрезвел. В голову стучали приливы безумия. В глаз поступала пропаганда вещества света, что бы это ни значило. «А в сумерки не поздно сватать свои годы за святую пустоту». Такое лезло в мысли, когда я глядел на ровное освещение этажа. Предсонный бред, вынесенный на поверхность.

Позавтракал в ближнем баре. Сегодня – хлеб, натертый салом, и яйца. Еда успокоила кровь. Выпил два стакана холодной воды. Откинулся на спинке стула и оглядел опостылевший этаж.

Не спали только бармены и охрана лестниц.

Пойти, что ли, полежать. Закрыл глаза, прислушался к ощущениям. Сон улетучился.

Пошел по углам искать Полтину. Как и думал, его приютили девчонки. Смутно помню, он вязался к Полине, у нас это вызывало смех. Она напилась и целовала его, потом они обнимались.

Теперь лежали под одним одеялом, и опухший Полтина дышал в ухо раскидавшей волосы по простыням Полине. Я ему позавидовал, мне тоже Полина нравилась. У нее тонкое тело и умное лицо.

Только я встал над Полтиной, как он открыл глаза. Встретился со мной взглядом, резко сел.

– Что такое? – спросил.

– Тише, – говорю. – Просто искал, где ты.

– Сам не знаю, – он огляделся. – Не помню ничего.

– У Полины спросишь, – смеюсь.

– Иди ты, – он выбрался из-под одеяла. – Что там наши?

– Спят. Рано еще.

– Так зачем разбудил?

– Не будил, не выдумывай.

Полина накрыла одеялом голову.

– Пойдем, – говорю. – Не будем мешать.

– Я тут буду. Дождусь, пока Полина встанет.

Полтина лошок. Я знаю, как произойдет. Через пару недель они с Полиной переселятся в угол для женатиков. К нам ходить будут редко, а потом совсем перестанут. Там спокойно, тихо, другая жизнь. От нас уже двое парней ушли. Дважды такое видел.

Ну и ладно.

С одной стороны я завидую, ведь самому нужна любовь, а с другой, мне кажется, я бы так не сделал. Уж лучше с парнями, чем в мертвом углу женатиков.

Проходил мимо охраны, заглянул за решетку. С необыкновенной похмельной резкостью осознал лестницу. Два пролета – вниз и вверх.

Охрана настороже, следят за мной.

– Привет, – говорю.

– Здорово, Петрик.

– Не видели, чем вчера кончилось? – спрашиваю. – А то не помню.

– Да вы задрали шуметь.

Лестница старая, стертая, будто по ней много ходят, но кто? Я никогда не видел.

Тусклая, манящая.

– Напились, не заметили, – говорю.

– Ты-то нормально себя вел. К тебе претензий нет. Этот ваш Третий – скотина.

– Конечно, все знают.

– Ты ему скажи, что он задрал.

– А толку, – говорю.

– На всякий случай.

– Не, не буду.

Треций – мой лучший друг. Жизнерадостный и смешной. А вы козлы.

Я вернулся в угол и устроился с книжкой. Вскоре парни начали просыпаться.

– Сидит, глаза портит, – сказал Треций, не отрывая голову от подушки.

– А что делать, – говорю. – Дрыхнете, как комары.

Треций заржал.

– Почему комары?

– Не знаю, одни носы торчат.

Он хрюкнул в подушку и застонал.

– Ты ломаешь мне голову с утра. Я ничего не соображаю. Как ты вообще можешь книжку читать в таком состоянии?

– Нажрались вчера – жесть, – подал голос Волосатый. Он с головой накрылся одеялом, торчали только его ноги, синие и похожие на две расплющенные колбасы.

– Ничего не помню, – говорю. – Надеюсь, не особенно чернил.

– Нормально, – сказал Треций. – Но в конце был как сопля.

– Точно, – ржал из-под одеяла Волосатый, – на ногах не стоял. Еле заволокли.

Действительно вспомнилось что-то такое.

– Треций, ты охране надоел, – сменил я тему. – Только что сказали.

– Да пошли они.

– То же самое сказал им, не поверишь.

Он сел в постели и стал одеваться.

– Полтина этот вчера, помнишь? Сюсюсю. Ты самая красивая, ты самая счастливая. Я чуть не умер от тошноты. Где он?

– У девчонок.

Треций расплылся в злорадной улыбке.

– Пошли немедленно, пока не сбежал. Поржем с него.

– Да ну, трогать его, – говорю. – Кому он нужен.

– Мне лень, – протягивал ноги Волосатый. Он откинул одеяло с лица и глядел в потолок.

– Я не сомневался, что вы бросите друга в беде, – сказал Треций.

– Харэ, – ответил я, – иди лучше пожри.

Он поднялся.

– Шатает, – сказал и отправился в душ.

Волосатый не потому Волосатый, что у него ноги волосатые. И вообще не ноги его главный атрибут, а черные волосы до плеч. Но он высунул синие волосатые ноги из-под одеяла, и вставать не собирался.

– Ты вчера босиком ходил, – говорю. – Ноги грязные.

– Ох, – вздохнул Волосатый и поднес ногу к глазам. – Точно, блин. Свинство. Придется в душ идти.

В баре завтракала группа стариков. Я занял место и продолжил читать. На другом конце появились девчонки, которые были с нами вчера – Леда и Соня. Они меня не заметили, или сделали вид, что не заметили.

Из душевой вернулся посвежевший Треций.

– Чего это ты? – спросил. – Вон девчонки же.

– Не заметил, – говорю.

Сели к ним. Я позавтракал второй раз, за компанию.

– Пивка кто-нибудь будет? – спросил Треций.

– Ты что, – говорю, – с самого утра.

– Мне плохо, похмелиться надо.

– Я буду, – ответил Волосатый.

– И нам возьми, – добавили девчонки.

Вот так я вечно оказываюсь в одиночестве. Даже среди друзей. Таково мое свойство.

– Для меня это реально выглядит как алкоголизм, – сказал я, когда Треций вернулся с пивом. – Бухать с утра.

– А для меня нет, – ответил он и пригубил.

Громко замычал от удовольствия.

– Давай сюда скорее, – набросился Волосатый на пиво.

– Сгоняй за картами, – обратился ко мне Треций. – Все равно сидишь.

Настроения и так не было, а теперь появилось раздражение.

Я принес карты. Треций сидел на моем месте между девчонками. Все они захмелели и улыбались.

Бросил колоду на стол и плюхнулся возле Волосатого.

– Сядь к Леде, – сказал он. – Удобней играть будет.

Пересел. Леда смутилась, и я вместе с ней. Отвернулась к подруге.

Игра шла вяло. Мне было скучно, а они налегали больше на выпивку. Пили и приговаривали:

– Как хорошо!

Я думал о том, чтобы перебраться обратно в угол, но представлял, как вернусь в эти осклизлые, тесные стены, покрытые рваным сукном, и становилось еще тоскливей.

– Карте место, карте место! – кричал Треций.

Одно и то же, думал я.

Казалось, этот день уже был, настолько он не отличался от других.

Я знал, что будет дальше, – не выдержу и закажу пива. Ну и правда – откуда взяться другому сценарию.

К нам постепенно подсаживались парни и девчонки, и вскоре собралась почти вся вчерашняя компания.

Ребята шутили, и я знал все их шутки.

Они были из вчерашнего дня. Или позавчерашнего?

Голова ехала кругом, было просто невыносимо.

Сходил в бар, взял два пива.

– Вы так сладко пьете, – сказал, – что мне тоже захотелось.

И время отпустило меня.

* * *

У женатиков собрался, наверное, весь этаж. Не знаю, что там праздновали, и не помню момент, как мы перебрались туда из бара, но вдруг осознал себя за столом в их углу. Стены у них обиты бордовым сукном, под потолком ряд светильников – это самый освещенный угол на этаже.

Мой стол был приставлен к другим столам. Возле меня сидели два женатика и один старик. Друзья почему-то сидели далеко. Меня этот факт огорчил, но я не скучал и был занят тем, что сохранял достоинство и держал осанку. За столом налегали на водку, и я не отставал. Водки было гораздо больше, чем закуски.

В какой-то момент я заметил, что внимание всех людей обращено к одной девушке. Она сидела где-то в середине длинного состава столов – совершенно незнакомая мне, темноволосая, темноглазая, в розовом платье диковинного фасона. Люди вставали с мест, подходили к ней с вопросом или высказыванием, а назад не уходили. Продолжали стоять над ее стулом, образуя небольшое скопление, до странности напоминавшее свиту поклонников.

Я был пьян, и не придал девушке значения, не задался вопросом, кто она, почему я раньше не видел ее на этаже, и чем она так притягивает людей. Вместо этого сидел на своем конце стола, пил водку, чокаясь с неразговорчивым стариком, и закусывал крошащимся сыром.

Два скрипача вышли наяривать идиотскую танцевальную программу. Девушка отставила еду и питье, соскользнула со стула, пробуравилась сквозь толщу окружившего ее скопления ближе к музыкантам и там закружилась, призывно посматривая по сторонам. Стол мгновенно опустел. Начались пляски, причем такие лихие, что даже мне стало скучно сидеть и в какой-то момент я очутился в толпе танцующих.

Совсем не умею танцевать и потому чувствую себя скованно, всегда только подражаю другим танцорам, чтобы создать хоть видимость танца. Но в тот момент был пьян и расслаблен, совершенно не думал о том, как выгляжу со стороны, и наслаждался тем, что могу об этом не думать.

Там, где танцевала девушка, всегда толпился народ, и я ее видеть не мог.

Вдруг в какой-то момент ее окружение раздвинулось и освободило дорожку. Девушка вышла, взглянула мне в глаза и принялась танцевать возле меня.

У нее были мягкие, таинственно красивые черты лица. Белая кожа, черные брови и черные же, выразительные глаза. Волосы свободно летали вокруг головы, и весь ее танец был необычайно соблазнителен.

Я как мог, старался ей понравиться. Она смотрела на меня и улыбалась одним уголком губ. Образовавшаяся от этого складка была не острая и глубокая, а мягкая и нежная, будто крепкий пьяный сон.

– Как тебя зовут, – спросила она, и это был самый красивый в мире голос.

Я не сразу осознал, не сразу поверил, что она обращается ко мне.

– Петрик. А тебя?

– Алла, – ответила она и приблизила лицо. – Говорят, у тебя репутация недотроги.

Я смотрел на восхитительный материал ее кожи, на эту плавную поверхность чистого света, и с запозданием понимал, что она говорит.

– У меня? – я растерянно повернул голову к людям. – Кто сказал?

– Леда.

– Неужели обо мне так думают.

Я не недотрога, возмутился я внутри себя, просто очень скромный – но рот так и не раскрылся.

Я очень хотел не быть недотрогой, и чтобы она до меня дотронулась.

Алла заметила мое смущение, широко улыбнулась, сделала шаг назад и энергично закружилась.

Мужчины, на которых она случайно смотрела, как по команде бросались к ней и порывались коснуться или обнять, исполнить с ней танец, но она мягко убирала их руки и продолжала свободно двигаться. Так вокруг нее опять столпились кавалеры, но она недвусмысленно избегала их и, если кто-то вставал между нами, возвращалась ко мне.

Признаться, это было неожиданно и приятно. Я не знал, что думать. Робко танцевал рядом и боялся сделать лишнее движение и сказать лишнее слово, чтобы не спугнуть это прекрасное существо, эту бабочку, по какой-то прихоти порхавшую возле меня.

Я видел, как под платьем выделялись контуры ее фигуры. Два полушария грудей, падавшая из-под них талия, распускавшаяся тяжелыми бедрами, которые описывали передо мной изумительные восьмерки. У меня шла кругом голова.

Я не выдержал и положил руки на эти бедра и притянул их к себе, и она подалась, прильнула ко мне и обняла за шею.

Зацокали языки, и разнесся шепот. Ее лицо находилось у меня перед глазами, и я не мог поверить в эту сияющую полупрозрачную поверхность, не мог насмотреться.

– Ты танцуешь лучше всех, – шепнула мне Алла.

– Серьезно?

– Не сам танец, а то, что за ним стоит. Я тебя сразу разглядела.

Меня пронзило. Будто прутом прокололо голову.

– Что ты говоришь, – не верил я.

– Ты славный, – сказала она и погладила меня по спине. – Я таких еще не видела.

И тут что-то странное произошло. Что-то торкнулось внутри головы в наружную сферу и растеклось по всему мне. Это было определенное вещество, из которого все состояло, из которого я состоял, и которое всегда во мне было заперто в тайной капсуле. А теперь я разбил ее – любовь. Я сам чуть наружу не вытек, как сырое яйцо.

Такой страшной любви я никогда не испытывал. Даже близко ничего подобного.

Алла будто до самой моей сердцевины добралась, коснулась меня там. Выбрала меня.

Я не думал, что бывает такое единение с человеком.

Ее бедра прижимались к моим бедрам, руки обнимали шею, грудь касалась моей груди, и я плыл в безумной, дикой волне, охватившей всю мою плоть, меня качало, несло в этой волне, я был невесом и прозрачен. Я перестал быть одиноким, узнал, что это по-настоящему такое – им не быть.

Наши души слились, как мыльные пузыри, стали одним. Сама Алла в меня втекла, ее душа.

Мы танцевали медленно, сбившись с общего ритма. Переживали каждое движение наших тел, наслаждались их общностью. Я был абсолютно уверен, что Алла чувствует то же, что я.

Смотрел в ее зрачки, такие близкие, расфокусированные, каждый как доказательство ее любви ко мне.

– Я чувствую что-то необыкновенное, Алла.

– Я тоже это чувствую, – сказала она, и прут разумения, который она загнала мне в голову своей любовью, пошевелился и еще сильней разворошил ту кашу, в которую превратились мои мозги.

Я закрыл глаза и вздрогнул от счастья. Она меня любит.

Я нашел ее, хоть никогда не подозревал, что ищу, а ведь всегда искал. Всегда чувствовал нехватку родной души.

Вернее, это она нашла меня.

– Ты нашла меня.

Она кивнула и прислонилась к моему плечу.

– Тебе, наверное, здесь жутко одиноко, – сказала она.

– Ты даже не представляешь, как. Я сам не представлял, пока тебя не встретил.

– Мне это знакомо. Я тоже жила на своем этаже. Меня тоже никто не понимал там. Мне тоже было плохо.

– Подожди, – сказал я. – Ты с другого этажа?

– Да.

– И как попала к нам?

– Поднялась по лестнице.

– Она закрыта.

– Я попросила, и мне открыли.

– Неужели! Я думал, такого не бывает.

– Здесь все бывает. Это башня.

– Башня?

– Да. И я хочу дойти до самого верха.

– А ты снизу идешь.

– И даже не представляешь, с какой глубины.

– Думаю, охрана тебя не выпустит больше. Придется жить у нас.

Она засмеялась.

– Выпустит. Ведь как-то впустила же. Ты такой глупый.

– Тогда я пойду с тобой, – не раздумывая, сказал я.

Алла вместо ответа взяла меня ладонью за затылок и притянула мои губы к своим.

Вокруг нас с двойным возмущением возобновились цоканье и шепот. А во мне закачался пьяный искрящий маятник. Ее вкусный, сладкий, влажный язык блуждал в моем рту, я пил ее слюну и хотел бы выпить всю.

Она отняла губы и отстранилась от меня.

– Ладно, я устала танцевать, – сказала. – Пойду.

Развернулась и мягкой походкой вышла из толпы.

Я понял, что все смотрели на нас. На мое плечо упала рука. Треций.

– Ну, Петрик, брат! Повезло ж тебе. Такая баба. Ведь никого к себе не подпускает.

Мне было неприятно говорить об Алле и о моих чувствах ироничным тоном, который в ходу у Треция.

– Алла разборчивая. Именно такой девушка быть и должна.

– Просто играет. Специально выбрала самого неизбалованного, чтобы поиздеваться над нами.

– Нет, – говорю, – я ей понравился.

– Думай, как хочешь.

Хоть я привык, что Треций обожает ломать людям кайф, и его слова не нужно принимать серьезно, все равно ощутил горечь. Он даже близко не понимает, какие сильные, высокие чувства во мне бурлят. Обидно, что он такой дурак.

Я сходил в туалет, как можно скорее сделал там свои дела и вернулся к застолью. Аллу снова окружило плотное кольцо поклонников. Я дважды налил себе водки, на скорую руку закусил и прибился к ним.

Думал, меня сразу пустят, ведь все видели, что она со мной танцевала, но до меня никому не было дела. Пытался раздвинуть двух женатиков – они оглянулись, скорчили хмурые гримасы и сдвинулись крепче. Пришлось довольствоваться участью простого зрителя. Нашел Полтину с Полиной, стоявших с краю и глядевших на Аллу через чужие плечи.

– Ее зовут Алла, и она не с нашего этажа.

– Это и так все знают. Что еще она говорила?

– Только то, что я ей нравлюсь.

Им хотелось услышать что-то другое. Они потеряли ко мне интерес и снова уставились на Аллу.

– А что вообще за праздник, – говорю. – Я как-то не помню начала.

Полтина посмотрел на меня как на дурака.

– Для нее же праздник. Мы так Аллу встречаем.

– Неужели.

– Она появилась с лестницы. Попала к женатикам. Вначале крутила с одним мужиком, потом с другим, начались разборки, а потом все это как-то выросло в праздник, потому что настроение у всех, кто ее видел, нерабочее.

– Настроение нерабочее.

– Ну да. А ты что, не чувствуешь?

Сам я Аллу как девушку больше не воспринимал. Она для меня была чем-то намного более значительным.

Любовь моя, спасительница, жизнь моя, шептал я, впитывая ее образ.

Все здесь зависело от нее. Стоило ей захотеть, чтобы стул рядом с ней занял другой поклонник, мужчины покорно менялись местами. Стоило посмотреть на свою тарелку или стакан – ей подавали еду и напитки.

Я, конечно, ревновал, мне было неприятно, что она не уделяет мне внимания, но в то же время радовался, что ее ценят, ведь именно так и следовало относиться к моей избраннице, к девушке с такой необыкновенной душой. В памяти было свежо наше единение, наш поцелуй, нежные слова Аллы в мой адрес, потому я понимал, что волноваться не стоит, ей просто интересно быть в центре мужского внимания, как всякой красавице.

Тянулось время и тянулось нехорошо. Я ловил взгляд Аллы и не мог словить. Она была поглощена другими мужчинами, и я знал их всех, своих поверхностных соседей. Что они могли ей дать?

Я пил водку, и она тут же вытекала из глаз.

Алла подняла голову и со скучающим видом провела взглядом по свите. Встретилась глазами со мной. Я улыбнулся и помахал. Ее лицо потеплело, она помахала в ответ, приглашая к себе.

Поклонники нехотя расступились. Освободили стул по правую руку от нее. Я сел и от счастья не мог начать разговор.

– Ну как ты тут? – спросила она.

– Только стою и жду, когда позовешь. Ни о чем больше думать не могу.

– Я тоже о тебе думала. Ты ведь мне понравился.

– А ты как? – спрашиваю из вежливости, потому что считаю, что ей должно быть очень весело.

– Плохо, – сказала она. – Тяжело у вас. Трудно. Наседаете – как нигде. Хочу сбежать.

– Давай, – говорю. – В наш угол.

– В твоем углу все то же самое, – сказала она. – Пора идти выше.

– По лестнице?

– Конечно. Я и так слишком долго здесь задержалась.

Я никогда не покидал этаж, и до сегодняшнего дня не видел никого, кто бы это делал. Остроту момента сгладил алкоголь, и я недолго об этом задумывался. Глядя на Аллу и ее уверенность, посчитал это отличной идеей. Я ведь часто мечтал о том, чтобы уйти с этажа, особенно в тоскливые моменты.

– Пойдем, – сказал. – С тобой куда угодно. Послезавтра, хорошо?

– Ты что, не слышишь? – ее лицо исказила злость. – Сейчас хочу.

– Нужно работать, – говорю. – Завтра смена в баре. Зато потом три выходных подряд.

– Оставайся, конечно, – сказала она и отвернулась. Поглядела на лестницу и собралась вставать.

– Нет-нет, – сказал. – Если надо, пойду, даже разговора нет. С тобой куда угодно. Я же с тобой.

– Вот и хорошо, – ответила она и поднялась. – Дайте пройти.

Мужчины нестройно разошлись, и Алла направилась к лестнице. Я вслед за ней.

– Мне хватит, – сказала Алла. – Пойду дальше.

– Нагулялась? – осклабился первый охранник. – И как тебе у нас?

– Задержаться не хочешь? – спросил второй. – Мы не хуже других.

– Не хочу, – ответила Алла. – Мне душно. Уйти хочу.

– А если не выпустим? – с наигранной шутливостью спросил первый, но я увидел в его лице сальную властность, которую давно знаю.

– Шутки в сторону. – Алла посмотрела ему в глаза. – Доставай ключ.

Он взгляда Аллы не выдержал. Сунул руку в карман и достал ключ. Вставил в замок, трижды провернул. Распахнул решетку. Напарник шагнул с прохода и освободил дорогу.

– А ты куда, Петрик, – задержал меня первый. – Тебе нельзя.

– Петрик со мной, – Алла мягко сняла его руку с моего предплечья. – Я так хочу.

– Петрик, ты что, – повторил он. – Куда ты?

– С ума сошел? – спросил второй. – Останься. Мы тебя не пустим.

– Прощайте, – сказала Алла и ступила на лестничный пролет. Я держал ее за руку и шел следом.

* * *

Стоял полумрак. Свет на лестницу падал только тот, что с этажа. Алла уверенно поднималась, и я не отставал, чтобы не выпустить ее ладонь.

На ходу обернулся и бросил прощальный взгляд. Охранники решетку закрывать не спешили. Держались за распахнутую створку и глядели нам вслед. Единственным аргументом против моего преступления была ладонь Аллы в моей руке.

Пролет кончился небольшой площадкой. В стене находилось квадратное отверстие, ведущее во тьму. Во тьме горели хаотично расположенные искорки.

– Что это? – спросил.

– Окно, – ответила Алла.

– И куда оно ведет?

– Там небо.

Я бы с радостью постоял у окна дольше, внимательней изучил бы небо, но Алла потащила меня выше.

На следующий пролет падал свет с верхнего этажа. Я впитывал каждую деталь, и заметил, что этот свет отличается цветом и теплотой. К тому же наши светильники отбрасывали треугольные блики, а тут на стенах оставались шестиугольники.

Алла вся вытянулась навстречу брезжащему сиянию.

– Возьми меня за руку, – сказала.

– Я и так, – ответил я и сжал ладонь крепче.

Мы подошли к решетке и глянули внутрь. Это был мой этаж, – та же архитектура, те же габариты, размещение углов и стен, – но все до странности изменено. Если мы свой этаж облагородили бордовым, иногда зеленым или бледно-желтым сукном, то тут стены были отделаны кровавым, лакированным, или скорее глянцевым, как кишка или другая гладкая мышца, покрытием, настолько похожим на живую плоть, что странно было, что этаж не пульсировал.

К решетке вышли охранники. Неприлично толстые, расплывшиеся бородатые мужики в розовых пиджаках на голое тело, коротких штанах и босиком.

– Кто вы? – испуганно выпалил один. – Что вам нужно?

– Никто, – ответила Алла. – Я путешествую. Поднимаюсь вверх по башне. А это мой друг.

– Петрик, – говорю.

– И что вы от нас хотите? – спросил второй охранник.

– Пустите этаж посмотреть, – прислонилась Алла к решетке и посмотрела ему в глаза. – Пожалуйста.

– Конечно, взяли и пустили, – сказал первый. – Еще чего. Нам намертво приказано никому не открывать.

– Мы хорошие, – сказала Алла.

– Вижу, что хорошие, – ответил второй, загипнотизированный ее взглядом. Его лицо обрело мягкость и спокойствие. – Проходите, отчего не пройти. Мы путешественникам рады.

– Что ты несешь, – сказал его напарник, и Алла перевела взгляд на него. Он замолчал и задумался.

– Славные мои, – сказала она. – У вас такой необыкновенный этаж. Как мы можем пройти мимо?

– Да что ты, – засуетился второй и достал из кармана ключ. – Не думай даже. – Махнул на напарника. – Он не знает, о чем говорит.

– Я… – начал тот.

– Не спорь, – перебил второй. – Положись на меня. Это не та ситуация, которой стоит бояться.

И открыл решетку, трижды провернув ключ в замке.

Алла улыбнулась и вошла в зал. Открывшееся пространство так увлекло ее, что она забыла обо мне, и приходилось за ней бежать, чтобы ее пальцы не выскальзывали из моих.

– Хватит, – сказала она и убрала ладонь. – Здесь не обязательно держаться за руки.

– Ладно, – ответил. – Только не бросай меня. Я впервые на чужом этаже.

Слова прошли мимо нее, потому что в следующее мгновение она спешила к группе людей в одном из углов.

Человек сорок. Сидели и лежали на полу вокруг скатерти, заставленной съестным. Все были толстые и босые. Мужчины иногда без штанов, в растянутых трусах, а иногда без пиджаков или рубашек, с голыми животами и торсами. Женщины или в тонких свободных платьях, похожих на ночнушки, или в юбках и лифчиках. Блюда у них самые странные, у нас я таких не встречал. Прозрачные студни с белыми жилками внутри, ощипанные синие тушки птиц, натертые желтой пастой, черно-белая полосатая рыба с дикими выпученными глазами, фаршированная торчащей наружу зеленой травой, нарезанная ломтями красная пористая масса, черные матовые плоды неопределенной, искореженной формы с оранжевыми ножками, растущими на самом вогнутом месте.

Господа этого экстравагантного стола пили что-то из непрозрачных стаканов, и при нашем приближении пить прекратили. Отставили стаканы и посмотрели на нас. Встать никто не посчитал нужным.

– Кто ты такая? – спросил ближний к нам мужчина.

– Путешественница с другого этажа.

– Вправду с другого? – спросила одна из женщин. – Разве можно ходить между этажами?

– Можно, – сказала Алла, – если захотеть.

– Никогда о таком не слышала.

– Сядь, что ли, – предложил мужчина, – и расскажи про свой этаж.

– Лучше вы про свой расскажите.

Нам выделили два места у скатерти, и мы сели. Алла быстро завоевала мужчин – толстяки принялись отвратительно смеяться, лебезить, протягивать угощения и наперебой рассказывать всякую чушь.

Сам я был забыт. И не то, что забыт, а скорее даже не замечен, хоть и сидел рядом с Аллой. Я, кажется, не вставил за вечер ни одного слова.

Пил их напиток – светло-пурпурную вязкую жидкость – она оказалась алкогольной, или как минимум, наркотической. Приятно расслабляла с первых глотков и примиряла с толстяками, потому я нашел, чем занять свое обычное одиночество посреди застолья. Их пищу трогать не отважился.

Вскоре порвалась связь событий, или я опять так расслабился, что меня начало перемещать по этажу.

В углу, служившем спальней, стояли странные, похожие на столы, продолговатые предметы на четырех ножках, застеленные простынями вместо скатертей, накрытые одеялами и подушками. Мы у себя спим на полу и в таких предметах не нуждаемся, а тут толстякам зачем-то понадобилось поднимать себя на воздух. На одном из столов спаривались толстяк с толстухой, и очень для этого тужились, ведь им мешали животы и ягодицы. Увидев расплющенный содрогающийся жир, я испугался и убежал из спальни.

У них не было баров, вместо них в центре этажа располагались стойки с открытым огнем, возле которых дежурили толстяки или толстухи, что-то на этом огне готовившие. Я ходил и цеплялся к ним, просто задирал их как последний идиот, ради пьяного смеха, и спровоцировал одного толстяка до того, что он бросил в меня черным плодом с оранжевой ножкой и попал в голову. Плод разбился, я отер его розовую мякоть с волос и облизал руку. На вкус он оказался кислым и приятным. Напомнил яблоко и в то же время томат.

Стены были гладкими не только на вид, но и на ощупь. Как упругие мембраны, немного подававшиеся при нажатии. Были прохладными и почему-то казались влажными, хоть на пальцах влагу не оставляли. Я ходил и ощупывал их, и мембрана всюду была натянута равномерно, кроме некоторых мест, в которых находились продолговатые вертикальные уплотнения, упиравшиеся в пол и идущие выше, чем я мог дотянуться, – словно трубы или элементы конструкции.

Потом мне пришло в голову, что я так и не насладился Аллой, что нам все время мешают быть вместе, и отправился искать ее и отбивать у толстяков. Безумно хотел повторить наш поцелуй.

Врезался в средоточие мужчин и пробуравил его. Алла стояла со стаканом и обнимала руку какого-то высокого, голого по пояс толстяка с волосатым телом и густой бородой. Я развернул ее к себе, она напрягла плечо и сбросила мою руку, даже на меня не взглянув. Потянулась к уху толстяка и что-то ему прошептала, после чего он повел ее из толпы. Я схватил ее за локоть, но она резко дернула рукой, и мне пришлось отпустить ее.

– Алла, – сказал.

Она ушла с толстяком.

Но я их из виду не пускал. Взял на скатерти полный стакан пурпурного наркотика, и, прихлебывая, наблюдал.

Ладно, думаю, больно надо.

А сам себе не верил. Еще и место было таким чужим и абсурдным. Стоял в центре этажа, там же, где у себя любил стоять с друзьями, но это был совсем не мой этаж, здесь все было другим. Не было ни Треция, ни Волосатого, ни Полтины. Я впервые начал думать о том, что ввязался в нехорошее дело. Стало больно и грустно, в волосы потихоньку закрадывалась паника. Толстяки недружелюбно косились на меня и шушукались, и пространство сжималось на мне петлей.

– Так не пойдет, – сказал.

Не хотелось мне предаваться ужасным мыслям. Залпом допил напиток и бросился к Алле.

Она как раз снимала с себя руки толстяка, с которым шла. Он пустил их ниже талии, и уж на что производил впечатление силача, но Алла была сильнее любого мужика.

– Мне очень плохо, – шепнул я ей на ухо. – Не бросай меня.

– Любимый, – она обернулась ко мне и обняла мою шею.

На меня снова нахлынула волна любви. Она не гасла, бурлила взаперти во мне, и одно слово Аллы сразу же дало ей выход и направление. Мои губы сами прильнули к губам Аллы, и она ответила, и ее поцелуй был вкуснее всего на свете, и я бы пил эту слюну бесконечно. Поднялся ропот толстяков, и мы разняли губы.

– Я соскучился, хочу быть с тобой, – говорю.

– Я ведь тут, зачем ты переживаешь?

К нам подошел тот толстяк, что приставал к Алле, и глядел он не на нее, а на меня.

– Слушай, парень. Что ты здесь делаешь?

– Он мой друг, – ответила Алла за меня. – Со мной пришел.

– Пусть уходит. Нам никто не нужен.

– Не волнуйся, мы сейчас уйдем, – сказала Алла. – Мне здесь больше не нравится.

– Ты оставайся. Я только про него.

– Нет. Мы уйдем оба, – и она потянула меня к выходу.

– Я пошутил, – сказал толстяк.

– Хватит, – обратилась она к охране. – Выпустите меня.

– Мы были рады с вами познакомиться, – поклонился охранник и открыл решетку.

* * *

Я снова остановился у окна и вгляделся в небо, в эти прекрасные искорки, но Алла не дала мне стоять и потащила за собой.

На следующем пролете свет мерцал и менял цвета. Фиолетовый, затем зеленый, затем белый, затем красный, голубой и снова фиолетовый. Толика нереальности проникала в реальность. Стыдно было серьезно относиться к себе в таком освещении.

Тихая жалобная музыка раздавалась с этажа. Мы приникли к решетке и глянули. С той стороны этаж заслонили охранники. Одетые в узорчатые халаты до пят, со свободными рукавами, с одной крупной пуговицей на животе, сводящей полы халата вместе. В руках держали сточенные палки высотой по пояс.

В изменяющемся свете я не мог понять, что не так с их глазами. Когда вспыхивал белый, радужка становилась красной. И взгляд был невидящий, странный. Бессмысленный. Охранники не оглядывали нас, а смотрели в одну точку – сначала коротко на меня, а потом долго на Аллу.

– Мы никогда не видели такую вкусную девушку, – сказал один.

– Я хочу облизать ее, – заметил другой.

– Всему свое время, – сказала им Алла.

Меня их слова возмутили, но я смолчал.

– Кто ты такая? Куда идешь?

– Гуляю по башне. Изучаю этажи.

– Наш этаж нельзя изучать.

– Все этажи можно. И везде говорят, что нельзя. Я просто зайду посмотреть.

– Не зайдешь.

– Я хочу ее облизать, – сказал один охранник другому.

– Конечно, – ответила Алла. – Я очень красивая.

– Алла, – говорю, – может не надо?

– Молчи, Петрик.

– Нам обязательно сюда идти?

– Молчи, я сказала.

Я обиделся и замолчал.

По-прежнему глядя в одну точку, охранник достал ключ и лизнул его. У него был чудовищный длинный и тонкий белый язык, обнявший ключ со всех сторон. Лизнув, охранник повернул ключ в пальцах, вставил в замок и открыл решетку. Сделал шаг назад и впустил нас.

– Я таких уже видела, – шепнула мне Алла. – У них вкус перепутан со зрением, и они этого даже не знают.

– То есть как это?

– То есть глазами они видят вкус, а языком чувствуют зрение.

– С ума сойти, – говорю, косясь на охранника. – И ты дашь им себя облизать? Ты видела его язык?

– Это очень приятно, – засмеялась она. – Я хочу, чтоб все меня видели.

Этаж был устлан цветными коврами – и пол, и стены. От узоров рябило в глазах – всюду взрывались мандалы и хлестали в оправы ковров яркими протуберанцами. В моргающем свете казалось, что ковры пульсируют. Гипнотическая обстановка дополнялась тихой музыкой – в центре этажа на ковре сидел мужчина и отрешенно играл на ситаре.

Жители жались к стенам и на первый взгляд ничем особенным не занимались. Слушали музыку или просто отдыхали. Все были в однотипных узорчатых халатах. Часто кто-нибудь высовывал язык и лизал ковер на стене, свой рукав или своего соседа. Это выглядело очень естественно, как что-то само собой разумеющееся, – языки выпрыгивали, за одно мгновение облизывали широкий участок вокруг себя, и возвращались в рот.

При появлении Аллы несколько мужиков в разных концах этажа поднялись на ноги и медленным шагом направились к нам.

Мне это показалось несколько зловещим, я оробел и остался на месте, а Алла развеселилась и сама пошла к ним.

– Здравствуйте, – услышал я. – Меня зовут Алла.

– Ты очень вкусная, Алла, – ответил первый мужик и лизнул ее. Его живой длинный белый язык прошелся по ее лицу и платью, оттуда скользнул на плечи и коснулся груди. Во мне все возмутилось, но Алла лишь засмеялась и подняла руки над головой, чтобы ему удобнее было лизать.

– И очень красивая, – сказал он, убрав язык.

Мимо меня проходил другой мужик и мимоходом лизнул мое лицо. Я отпрянул позже, чем ощутил касание. Язык был мягкий и сухой, и совсем не такой неприятный, как выглядело со стороны.

– Меня нельзя лизать, – сказал. – Не хочу.

– Кому ты нужен, – ответил он и прильнул к Алле.

Вскоре ее окружили со всех сторон, а за теми, кто окружил, стояла очередь. Я с ума сходил от ревности, когда глядел, как по ней блуждает столько языков. Не в силах этого выносить, ушел к людям, оставшимся сидеть. Слишком близко не подходил, чтоб ненароком не облизали.

– Что делаете? – спрашиваю. – Чем занимаетесь?

– Разгадываем загадки, – ответила женщина, вперив в меня невидящий красный взгляд.

– А есть у вас что-нибудь выпить?

Мне поднесли стакан с тем же пурпурным наркотиком, что был на этаже у толстяков.

– Хоть что-то знакомое, – сказал я и с удовольствием выпил.

Сел у стенки, расслабился, вслушался в музыку. Струны сменялись быстро, но общее полотно выходило медленным и тягучим, и если вслушиваться, затягивало в себя, как в воронку. Я перестал слушать, чтоб не провалиться, и пошел бродить по этажу.

Тут совсем не было разделения на зоны. И зал, и углы были одинаковым образом устланы и завешаны коврами. Кухонь и отдельных спален не было. Люди засыпали там же, где сидели. Акустика устроена была так, что ситар везде звучал отчетливо. Иногда между коврами на стенах встречались трубообразные конструкции, уходящие в потолок, и я вспомнил, что видел такие же на этаже толстяков – замаскированные мембранами, – и здесь они казались более узкими, возможно в силу странностей освещения. Помимо всего прочего под самым потолком они были скреплены широким кольцом, охватившим весь периметр этажа.

Наркотик разморил меня, мне хотелось не просто сесть и отдохнуть, а лечь спать. Я бы заснул, но без Аллы засыпать было страшно.

Вернулся к ней, выстоял очередь и наклонился к уху:

– Ты спать не хочешь?

– Совсем нет, – сказала она, и правда – ее вид говорил о том, что она полна сил.

– А я хочу.

– Значит, поспи.

– А ты?

– А я не люблю спать.

– Вообще?

– Так тратится время.

– Я без тебя не буду.

– Решай сам.

Я сидел, опершись на стену, ждал Аллу и боролся со сном. Музыку старался не слушать, но она сама проникала в меня и закручивала в свои видения. Разбирал ее на элементы, понимал, из чего она состоит, из каких струй переплетена и как сложена в одно произведение. Она рассказывала важные вещи – что-то обо мне и наших этажах, обо всей башне, я пытался ухватить это, но не доставал до конца, не хватало смелости.

Сидел с набрякшими веками, грозившими закрыться, и считал секунды. Вдруг увидел, как Алла стоит возле выхода и говорит с охраной. Вскочил на ноги и бросился к ней.

– Что такое? – говорю. – Ты уходишь?

– Ну да, – сказала она. – Надоело.

– А я.

– И ты.

– Как? Ты же меня не позвала.

Она злилась.

– Ты и без этого увидел.

Охранники лизнули ее на прощание, и мы вышли на лестницу.

* * *

Я продолжал бурчать.

– Я очень люблю тебя, Алла. Не знаю, что со мной происходит. Никого никогда так не любил. И мне очень больно, что ты не со мной.

– А с кем я?

– Ты со мной так мало. Ведь я люблю тебя. Не хочу разлучаться.

– Я не могу не разлучаться. Мне надо.

Под окном я обнял ее и прижал к стене. Поцеловал в шею. Она была не в настроении – ее злил мой разговор.

– Хочу тебя, – говорю.

– Я тоже тебя хочу, – сказала она. – Но мы пойдем выше.

– Давай не будем торопиться. Хочу насладиться твоей близостью.

Она оттолкнула меня.

– Мне надо идти, ты что, не понимаешь?

Я вскипел.

– Хорошо, – говорю, – мне тоже надо идти! Домой. Пока не поздно. Здесь всего два этажа.

– Иди, – сказала.

– Пойду, – повторил.

– Иди.

Мое сердце рухнуло в бездну, когда я представил, что потеряю ее.

– Я не могу без тебя.

Она молчала.

– Ты же говорила, что любишь меня.

– Люблю, – сказала она. – Люблю. Ты хороший, очень хороший, но я вверх иду, понимаешь?

– Понимаю.

Хоть я и не понимал.

– Хорошо, пойдем, – сказал и поглядел в окно. Тьма посветлела, налилась розовым и голубым, а искорки исчезли. – Что происходит? – спросил.

– Это небо, – ответила Алла.

Наверх я шел, буквально ощущая, как теряю последний шанс вернуться домой. Свет с этажа, который нас встречал, был самым обычным, но в то же время и нет. За ним что-то таилось. Я чувствовал, что парадоксальным образом это одновременно и свет, и не свет. А что именно, понять не мог. Но это невозможно описать.

– Странный свет, – говорю. – Видела такое?

– Еще нет, – ответила. – Но на каждом этаже есть что-то новое.

– Не хочу туда идти. Он тревожный.

– Не бойся.

Охранники не отличались от охранников моего этажа, но я видел в них что-то странное. Будто они тоже одновременно и люди, и не люди. А кто именно, непонятно.

– Мы хотим посмотреть ваш этаж, – сказала Алла.

– Конечно, – ответил первый. – Как такую девушку не пустить.

– У нас таких любят, – сказал второй. – Нам такие нужны.

– Как раз сейчас праздник, – добавил первый. – Пригодишься.

– Да здесь везде праздник, – сказал я, и они будто впервые меня заметили.

– А это кто? – спросил Аллу первый.

– Это Петрик, – ответила она, – мой друг.

– Он нам не нужен, я сразу скажу. Только ради тебя.

– Я знаю, милый, – улыбнулась она охраннику, и мы зашли.

На этаже играл целый оркестр – флейты, трубы, скрипки и виолончели. Играли ненавязчивую музыку, сопровождавшую праздник. Мужчины, одетые во фраки, белые рубашки и галстуки, и женщины, одетые в пышные платья, пили шампанское из стеклянных бокалов на высокой ножке, танцевали и переговаривались, разбившись на небольшие группки. Несколько столов было отведено игре в карты, и все это напомнило бы мой этаж, если бы не особая выправка жителей, их одежда, еда и музыка, отдававшие неуместной вычурностью. А также тот факт, что во всех людях зиял тот же парадокс – я чувствовал, что все они одновременно и люди, и не люди. Что-то за всеми ними таилось. Что-то нехорошее.

Алла на фоне женщин в роскошных платьях с длинными юбками до самых пят казалась чуть не раздетой в своем легком коротеньком платье, но ей нигде не бывало неловко. Вскоре ее снова окружили заинтересованные мужчины. Приглашали на вальс, она соглашалась, но ни с кем не кружилась более десяти секунд, – делала два круга и со смехом партнера отпускала.

Я набросился на шампанское и закуски с ближайшего столика. Стоявшая возле него группка тут же ушла – такое ощущение, что им не понравилось стоять со мной рядом.

Неподалеку одна женщина уронила веер, которым обмахивалась от духоты, и хоть она мне не так уж нравилась, тем более я был влюблен в одну только Аллу, но на волне как раз полученного у Аллы успеха, благодаря вере в свое мужскую привлекательность, разбуженную ею, а также для того, чтобы позлить Аллу так же, как она злила меня своими танцами с другими мужиками, я к этой женщине недвусмысленно приблизился. Она разогнулась и удивленно отпрянула.

– Здравствуйте, – сказал, прихлебывая шампанское и излучая глазами страсть. – Я тут новенький. Не расскажете, как у вас все устроено?

– Я вас попрошу, – сказала она, – больше так ко мне не подходить.

Коротко поклонилась и ушла подальше от меня.

Я опустошал доставшийся мне столик, пил бокал за бокалом и закусывал крохотными бутербродиками с паштетом, которые были очень неплохи. Глядел на злосчастный праздник и все больше грустнел. Решил попытать счастья второй раз. Нашел эту женщину в дальней группке, подошел к ней и поклонился, как посчитал в этой ситуации правильным.

– Разрешите, – говорю, – вас пригласить на танец.

Она так испугалась, будто я сказал непристойность, а сам похож на грязного забулдыгу, извалявшегося в испражнениях. Посмотрела на своих друзей с легко читаемым выражением – я часто такое видел у красавиц на нашем этаже, когда к ним вязались какие-нибудь дурачки. Смесь отвращения с издевкой. Немой вопрос: видят ли ее друзья то же, что видит она – что этот нахал совсем не понимает, к кому подошел?

– Ладно, – говорю, – вижу, я вам не нравлюсь.

– Правильно видите, – кивнула она, и ее группка не скрывала улыбок. – И прошу вас больше так ко мне не подходить.

– Хорошо, – сказал и отправился к другой женщине.

Эта мне нравилась больше. И лицо у нее приятнее, и платье подобрано с большим вкусом.

– Разрешите, – поклонился я, – пригласить вас на танец.

Она испуганно замахала веером и оглядела свою группку, но не с тем снобизмом, что первая, а с немой просьбой о помощи.

– Что такое, – спросил напрямую, – почему я вам не нравлюсь? Что со мной не так?

– Не сочтите за грубость, – сказала она, – но это очевидно. Вы не нашего круга.

– Я гость, – говорю, – будьте добры со мной вести себя гостеприимно.

– Вам и так оказали больше чести, чем вы заслуживаете, – ответила она и, замахав веером вдвойне усердно, отвернулась к своим.

Алла между тем удостаивалась всеобщего восхищения, кружилась в вальсах, выслушивала комплименты, излучала счастье и, что самое важное, – свою удивительную, бесконечную красоту.

Содрогаясь от любви каждый раз, как она попадалась мне на глаза, я пошел бродить по этажу. Народу здесь было много, а пространства меньше, чем на других этажах. Чтобы перемещаться в такой тесноте, приходилось толкаться.

Сам этаж был отделан лучше моего, но ушел в этом смысле недалеко. Вместо простого сукна его стены были задрапированы тонкой благородной тканью, гладкой и приятной на ощупь. Зал – светлыми оттенками красного и зеленого, углы – темными бордовыми и синими тонами. Конструкции, идущие из пола в потолок ближе к потолку слегка сходились, будто этаж сужался кверху. По периметру их так же, как и на прошлом этаже, перетягивало кольцо.

Углы были завешены тканью, что создавало в спальнях спокойную, уютную атмосферу. Как и у толстяков, стояли столы для сна, только искусней сделанные – покрытые резьбой и украшениями.

Иногда Алле надоедало танцевать и флиртовать с местными мужчинами, и она находила меня – с бокалом в руке, пьяная и счастливая.

– Любимый мой, – говорила, целовала в щеку, и бросалась обратно, не успевал я ее обнять в ответ.

Это успокаивало меня и помогало вернуться за столик и продолжить выпивать, но успокаивало и помогало недолго. Я злился на весь мир, – на башню, на этаж, и на этих людей, которые не люди вовсе, а что-то другое. Мне нравилось, как они от меня разбегались, и я пользовался этим – ходил по залу, примыкал к какой-нибудь компании, пил и смотрел на их возмущение, пока они не отходили от меня.

Стоял напротив оркестра, махал музыкантам руками и топал ногой, подгоняя, – мое настроение требовало яростного темпа. Оттащил меня какой-то сильный мужик, сталкивая со столиков бутылки шампанского.

Сидел в одной из спален и обижался на Аллу.

Там и заснул. Лег на стол, закрыл глаза и отключился.

* * *

Проснулся в пустой спальне – все столы для сна, кроме того, на котором спал, куда-то делись.

Вышел в зал. Инструменты валялись на полу, оркестр разошелся, лишь несколько мужчин за столиком играли в карты. Стояла нервная тишина.

Приблизился к картежникам и навис над столом. Пиджаки висели на спинках стульев, ослабленные галстуки и расстегнутые воротники открывали бледные шеи.

– Где Алла? – говорю.

Усталые лица оторвались от карт и посмотрели на меня.

– Не могли бы вы не мешать нам? – спросил один.

– Алла где? – говорю. – Ушла?

– Отойдите от нашего столика.

Я бежал по этажу и заглядывал во все спальни, искал Аллу в чужих постелях, скидывал одеяла, звал ее. Женщины визжали, мужики бросались на меня с кулаками, валили на пол, я вставал и бежал дальше.

– Алла! – кричал я. – Алла!

Подбежал к охране и дернул решетку.

– Где Алла? – спрашиваю. – Ушла?

– Ушла, – ответил охранник.

– Как, – говорю.

В меня что-то ударило изнутри, в самый мой центр, в самую любовь.

– Что значит ушла?

– Праздник догуляла, и мы ее выпустили.

– А меня почему не разбудили? – говорю.

– Про тебя никто не вспоминал.

– Да что ж вы? Как вы? – дернул я снова решетку. – Откройте скорей, мне надо догнать.

– Не получится, – сказал охранник. – Мы не имеем права никого выпускать.

– Как не имеете права? Ее же выпустили. Я же с ней пришел.

– Особый случай был.

– А я что, не особый?

– Нет. Ты обычный.

– Да что ж ты, – говорю, – несешь.

И полез к нему в карман за ключом.

– А ну пошел отсюда, – сказал он и толкнул меня. Я полетел и ударился задницей об каменный пол. – Будешь буянить, гад, живо усмирим. Понял?

Охрана непробиваема. Я знаю это. Спорить с ней бесполезно.

Поднялся на ноги и вернулся в угол, в котором спал.

Теперь живу тут.

* * *

Так я проспал Аллу. Свою любовь. Проснулся, а ее нет у меня.

Когда жил с друзьями, жаловался, что у меня всего десять процентов жизни. А теперь – ноль. Я сжег всю жизнь за один день с Аллой. Выработал весь ресурс. Загорелся с ней, и сгорел.

Здесь мне достался целый угол, в него никто кроме меня не заходит. Я почти не выглядываю оттуда, потому что как только выглядываю, жители этажа косятся на меня, как на таракана. Со мной никто не заговорил за все время, что живу здесь. Они презирают меня, эти непонятные люди, которые и не люди вовсе, а нечто иное. Я думаю, что они тоже видят во мне что-то для себя чужое. Я так же перевернут для них, как и они для меня. Вроде тех людей, у которых вкус перепутан со зрением, и не сказать, кто именно перепутан – они или мы.

С питанием и всеми необходимыми для жизни вещами проблем нет – просто выхожу и беру, что надо, и никто не мешает. Жаль только, книжек здесь нет, нечем время занять.

Спать на столе для сна, признаться, очень удобно. В него вделана специальная мягкая подстилка  – мы у себя на этаже еще до такого не додумались. Когда вернусь, обязательно сделаю нам такие же столы с подстилками. И занавески на углах сделаю – c ними гораздо приятней спать.

Если вернусь.

И эти записки я пишу, чтобы тот, кто их прочтет, спас меня и помог вернуться домой. Сейчас допишу и брошу тетрадь через решетку на лестницу, чтобы попала между пролетами и полетела далеко вниз. И когда вы прочтете ее, постарайтесь меня найти, пожалуйста, я здесь схожу с ума от одиночества и тоски. Я не знаю, зачем мне жить.

Найдите меня кто-нибудь и верните домой.