| ПОЭЗИЯ | Выпуск 86 |
|
* * * А если еще из пейзажа изъять каланчу, то даже не знаю, за что мне душой зацепиться, чтоб здесь задержаться… Я в вечность пока не хочу, для вечности я не вполне еще райская птица. Так вот каланча. Это нечто с душою среди бетонного сплошь, где и можно лишь выпустить, скажем, нелепое то, что дрожит и немеет в груди, чему беспредельного свет в жизни только и важен. Где можно вновь верить, что все впереди. Потому там вам не помеха и склочной вороны тирада. Поскольку счастливым не быть невозможно тому, кому ничего кроме жизни от жизни не надо. Но к маю, похоже, снесут каланчу. И тогда мне все ж улетать, иль на всех становиться похожим – прохожим, с которого всё здесь – как с гуся вода… Хотя, быть со всеми не так и смертельно, положим. Хотя и не каждый – сухим из воды здесь, как гусь. Без грез и березок еще как-то здесь обойдусь я, но без каланчи я совсем озверею, боюсь, бродя по проспектам, как пес по холмам захолустья. * * * На слово веривший вам, ныне народ этот ражий больше не верит словам, кровью написанным даже, врезанным даже в гранит, даже отлитым в металле… Слово для мира хранить, чтоб его миром топтали?! Чтоб, по-хорошему груб, каждый второй для потехи вывернуть мог, как тулуп, пылкой души твоей мехи?! Речи к мычанью сведя, пара нужна лишь словечек, чтоб изъяснить здесь себя мог без труда человечек. Больше не нужен поэт, если в глазах этих пусто, если не брезжит в них свет даже от слов Златоуста, даже святых, в простоте кротких, как агнец на блюде… Или слова уж – не те, или уж люди – не люди? * * * Степь да степь... Ну и что остается?! Только родине стать ямщиком, о котором так складно поется и в газете ни слова о ком, если только, сбежавший от тройки и твердящий: «уже не могу…», он сорвется с лесов новостройки иль, напившись, замерзнет в снегу. Глупой смерти проста подоплека тех, чье право любить истекло: до тепла было слишком далёко, а хотелось скорее в тепло… Но и насмерть замерзшим – не близко: путь далек из-под снега лежит через черное небо Норильска в бьющий солнцем в глаза Геленджик, к бесконечному синему морю, у которого всякий мертвец, покаянно наплакавшись вволю, может вечно любить наконец. * * * Впереди уж черным-черно, Так что липнет к спине рубаха. Может, друг мой, открыть вино? пьяным проще не ведать страха. И потом, становясь синей моря синего, легче, вроде, не бояться своих теней, говоря о путях к свободе. Полагаться на вечность – вздор, но хотелось бы очень, впрочем. Только как отвести свой взор от летящей навстречу ночи? Как печали ее печать и сургуч, что уста залепит, улыбаясь, не замечать, и нести этот жалкий лепет? Жить, как будто ты вечен – как? Утешаться мечтой какою, чтоб, как дым сигаретный, мрак отгонять от себя рукою? * * * С воем басурманским двор метут поземка да озябший дворник из Туркменбаши. Только и осталось, что писать в потемках о прекрасном, водкой греясь за гроши. Ни на что, похоже, больше ты не годен: водкою спасаться – это ль ни конец для того, кто жаром сердца, благороден, грел когда-то многих, лирик и гордец?! Кто, быть может, слишком сложен был и нежен, и по мненью близких жил, как паразит, но чье слово было, как клинок из ножен: вынь его, и разом разум поразит. Для того, кто вложен был в музыку, скажем, как в футляр атласный скрипочка, и так вложенный, был Богу хоть немного важен, как на крайний случай спрятанный пятак, кто от нетерпенья, нервно бил копытом, но, конечно, верил: вот сейчас уже… скверно оказаться пусть и не забытым, но и не реальным все же, как Киже. Лишь одно и греет в жизни подпоручьей, как в Туве – тягучей, как во Мге – глухой: спрятанный когда-то Им на всякий случай, ты ведь и поныне там, за пазухой. * * * Как мать забритого в солдаты готовая рыдать навзрыд, душа кричит в тебе, когда ты не зван, не издан, позабыт. И звать тебя никак отныне… Не ты ль глядел натуре внутрь, чтоб там, под глыбою гордыни, узреть страданья перламутр?! Не ты ль как в бой ходил тут в люди, чтоб не выдумывать, а знать, и подавал кусок Иуде, себя давая лобызать?! А все она, литература, что может (чтоб уж ты не мог!) с тупым упорством самодура согнуть тебя в бараний рог. Отжать в ведро души остаток, в архив отправить и – привет. Ей наплевать, что век твой краток, что ты такой, каких уж нет, что ты такой, каких не будет, каких, пройди все города с упорством дьявольским Иуды, здесь не бывало никогда. |
|
|
|