В ГОСТЯХ У «КРЕЩАТИКА» ПОЭТЫ БЕЛОРУССИИ | Выпуск 87 |
1 На брошенном собачьем полустанке, На выведенной родинке Земли Замешкался потертый писк шарманки И зимние поганки расцвели. Рассеянный крахмал стыда и срама, Висячие глухоты тишины… Фаланги предзакатной балюстрады Дремотно и подагренно черны. Распутья переломов лечит ветер, Вживляя в тело выстиранный вздох, И правит бал в затопленном кювете Гофре неосторожных поездов. 2 Дожди подпитывают душу Зеленой брагой подземелья. Раскопки давешних пирушек – Вожди по жизни… Надоели. Недоедаем. Забредаем На очарованную пристань. Взлетят пугающие дали Из-под чугунных ног со свистом. Невыразимая погода: Во фраках мгла, в подолах нечисть, В костлявом месиве вагона Переоделась смертью вечность. Состав распарывает тучу Так осязаемо и сыто. И ничего – на всякий случай. И ничего уже не стыдно. 3 Самый отходчивый поезд уже нараспашку, Самый расхожий журнал открестился от рук. Ну не случилось родиться вплетенной в рубашку… Что до смирительной – в ней окопался паук. Жесткое детство, голодная тень пианино, Пальцев топорность висит на подгнивших углах. Самый отходчивый поезд прибьется с повинной – Слышится по миру лязг разбежавшихся глав. Сказка прострелена, мокрая, всюду чужая, Шляпа из мусорки вновь не в ладу с головой. Чертов состав, он опять наобум наезжает: Шепот в костях, и разорваны рельсы травой. 4 Колокол звякнул и в пыль разлетелся, Как бутафорная спесь бытия. Поезда крик устремился из сердца В неразъяснимую прорву тернья. Март – наповал, короновано-шалый, Следом – неверующая рука Все норовит сумасшедшие шпалы К свалкам наследия перетолкать. В тамбуре ночи, в чугунном стаккато Не прошептать, что я все-таки вне Разноголосиц молитв чумоватых. – Жить бы да жить, только гвозди в спине. Завтра окатимся нежностью млечной И рассорим на запчасти ковчег. Долго горчила за пазухой свечка, Вплавь пережив затянувшийся век. 5 И даже ничье дыханье не точится в эти двери, И бомж по кликухе Совесть с рождения нем и крив. Потемки дружны с духами, шуршат втихомолку перья, А где-то ступает в поезд мой бледно-зеленый миф. Не верится, что безгрешно, не снится, что первозданно Над кем-то синеть примятым, непризнанным потолком. Ни образа, ни надежды, ни Ганса, ни Христиана, А только свернулись даты над пролитым молоком. Да что в этом мире проще конюшни для сытой зебры: Мужает скупая травка – не косят и не секут. Колеса вовсю полощет почти голубое небо. Увидимся послезавтра: стоянка тридцать секунд. 6 По осени считаем синяки И медь трубы прикладываем к цвету, И травку пьем в костях неспешных улиц, А им то что – пасут себе стада. И перекусывают лопухи Тоску асфальта. Трется указатель О кожу дома: «Вечный переулок», А от угла – «Двусмысленный тупик». Нескладный обособившийся город Жил в кратере замерзшего вулкана, Вчерашний снег гостил с подобострастьем На плоскогорьях шляп, в зазорах окон И отдавал музейным порошком. В заиндевевшем ящике двора Металась неуслышанная песня. Обезображенный маэстро выжил В стоячих водах бабушки-Европы, Забыв, что голодает звукоряд. В недорогом асфальтовом пальтишке Не шевельнуться. В зеркале кострища Прикосновенье елочной баллады… Вагончик, некогда трудолюбивый, Взбрыкнул и отрывается от рельсов, А чемодан мне собирают вслед… |
|
|
|